Черный-черный дом

Однажды, задолго до свадьбы, мы с Мэри накачались домашним джином и завели такой разговор, который можно вести только в пьяном виде и на заре любви. «Со сколькими людьми у тебя был секс? Сколько раз ты изменял? Какой самый ужасный поступок ты совершил?» И даже пьяный, даже давно переступив порог начала любви, – потому что, когда впервые увидел Мэри, я уже был обречен полюбить ее, еще до того, как она улыбнулась той открытой, легкой улыбкой, – я знал, что никогда не смогу сказать ей правду. Только не об этом. Я не смогу рассказать Мэри о самом ужасном поступке, который я когда-либо совершил, как и о настоящей причине моего возвращения сюда. О том, почему я притащил ее и Кейлума на край света. Я даже не рассказал ей о зиме – она понятия не имеет, что такое сезон штормов на этих островах. Такой темный, дикий и бесконечный, что она с трудом сможет вспомнить, что у нас вообще бывают такие дни, как сегодняшний. И почему я с нетерпением жду этих штормов, несмотря на то, что боюсь их. Несмотря на кошмары, хотя я всегда притворяюсь, будто вижу в них что-то другое.

Потому что смотреть в лицо своему страху – не значит говорить правду. Это значит не убегать. Не работать на рыбоперерабатывающем заводе в Абердине и не притворяться фермером, когда ты родился рыбаком. Это значит вернуться туда, где все началось. Туда, где все закончилось. Или настолько близко, насколько я могу выдержать. Только в ясный день я могу увидеть мыс Ардшиадар в десяти милях к северу или длинный, указующий перст Ардс-Эйниша за ним.

Но сегодня я благодарен не только за это. Сегодня я благодарен за свет, за чистый воздух. За то чувство, которое я испытываю, когда иду по земле; за зелень травы, коричневый и золотой цвет болот, пурпур вереска и розово-лиловые цветы бересклета. За огромное открытое небо и ветер, который нигде не ощущается и не пахнет одинаково. За запахи торфяного дыма, морских водорослей и дождя. За тишину. Все это похоже на Мэри. Как Кейлум. Я никогда не принадлежал другим местам, только этому.

И вот сегодня, несмотря на все это – ложь, секреты, вину, ужас и страх, – я счастлив. Мое сердце легко. Мой разум спокоен. Я здесь. И это того сто?ит. На этот раз все будет по-другому.

Глава 5

Когда я включаю ноутбук и подключаюсь к вай-фаю, меня отвлекает по меньшей мере дюжина непрочитанных писем. Несколько неискренних поздравлений с днем рождения от знакомых – в основном от бывших коллег, для которых, сдается мне, я теперь лишь мимолетная обязанность или напоминание в календаре на их телефоне: ни с кем из них я не общалась уже несколько месяцев. Несколько pdf-файлов из клиники Модсли: «Узнайте, как управлять своим выздоровлением»; «Поймите свои предупреждающие знаки»; «Позаботьтесь о своем теле». Напоминание от похоронной компании «Гроув парк» о том, что я до сих пор не оставила отзыв на сайте «Фифо». И наконец, поздравление с днем рождения от Рави – неловкое и какое-то неодобрительное, хотя в нем почти ничего не сказано. Я думаю о его бесконечных претензиях: «Твой голос звучит как-то не так», «Ты уверена, что с тобой всё в порядке?», «Ты принимала лекарства?». Под конец он проявлял не столько обеспокоенность, сколько назойливость; этого было достаточно, чтобы довести меня почти до лихорадочного изнеможения. Я вспоминаю тот последний день на нашей кухне за несколько недель до маминой смерти. Удивление на его лице, а затем гнев.

«Ты бросаешь меня? Вот, значит, как, Мэгги?» И хотя это всегда было моим делом – успокаивать, отступать, – в тот день я этого не сделала. Потому что он не был моим врачом, а я не была его пациенткой. И мы так давно не были счастливы вместе, что даже трудно вспомнить, когда это было. Я гордилась собой, пока не осознала, что это сработало. И он ушел.

Я не отвечаю ни на одно письмо. Вместо этого сижу за обеденным столом и вспоминаю напряженный хмурый взгляд Чарли, быстрое моргание его глаз на ветру. Волнение все еще крутится внутри меня, холодное и темное. Я бросаю взгляд на дневник настроения на прикроватной тумбочке, пытаясь представить, что, черт возьми, я написала бы в нем прямо в эту минуту. «Я в порядке. Волноваться по этому поводу – естественно. Всё в порядке».

– Он называл себя Робертом Ридом, – сказал Чарли на пляже. – Когда жил здесь. Однажды вечером он сказал мне, – я уверен, что только потому, что мы оба побывали на волосок от гибели и не были друзьями, – что десять лет назад он сменил имя. С Эндрю на Роберта.

– Эндрю – а дальше? – Я сидела и смотрела на Чарли, который старался не смотреть на меня, в то время как что-то холодное и темное снова и снова ворочалось в глубине моего желудка.

– Он никогда не говорил. Просто Эндрю.

– Когда он умер? Когда точно?

Чарли повернулся ко мне лицом.

– В середине весны. В апреле девяносто четвертого. Это было в субботу после Пасхи.

На мгновение облегчение стало почти таким же острым, как и разочарование.

– Ты сказал: «Мы солгали тебе». Кто мы? Кто знал его имя?

– Все. Сразу после его смерти я рассказал им о том, что он мне поведал.

– Так почему же никто из вас ничего не сказал? Мама говорила, что вы практически прогнали нас из города.

Чарли вздохнул и покачал головой.

– Это было тяжелое, черное время – когда все случилось. Никто не хотел… никто не хотел, чтобы об этом вспоминали. И мы знали, что благодаря его новому имени, благодаря имени «Роберт» этого не произойдет. – Он выдержал мой взгляд. – Даты все равно не совпадают. Ты родилась в феврале. Так, во всяком случае, нам сказал этот засранец режиссер. Верно?

Я кивнула.

– Итак, даты не совпадают. И что нам было с того, даже если б они совпали? Мы – не развлечение. Не то, на что можно указывать пальцем и смотреть свысока.

– Это не…

– Да, именно так это и было бы. Может, не для тебя или твоей мамы. Но для этого самодовольного ублюдка и всех остальных самодовольных ублюдков, которые приехали сюда со своими фургонами, камерами и вопросами, это было бы именно так.

Я оставила этот вопрос в покое. Упрек, разочарование, которое совсем не должно было ощущаться как облегчение.

– Сколько лет было Эндрю?

– Никогда не знал этого. Он был фермером, занимался разведением овец, ему было немногим больше двадцати лет – казался старше, выглядел старше, но я не думаю, что это соответствовало его подлинному возрасту. Его жена, Мэри, была милой девочкой, немного наивной, моложе его по уму. Она и их маленький сынишка, Кейлум, так смотрели на Роберта, словно солнце всходило и заходило вместе с ним.

– Откуда он был родом?

– Они приехали на остров весной девяносто третьего. Мэри с мальчиком были явными абердинцами, но акцент Роберта был чисто западным. В тот же вечер, когда он сказал, что его зовут Эндрю, он сообщил мне, что родом из Ардшиадара. – Я заметила, как кадык Чарли дважды дернулся вверх-вниз. – Это прибрежная рыбацкая деревня в Уике-на-Льюисе.

Я знаю, насколько распространено на островах имя Эндрю Макнил. И знаю, что существование человека, сменившего имя с «Эндрю» на «Роберт», вообще ничего не доказывает. Но это хотя бы какое-то начало, это уже кое-что. Я открываю браузер «Сафари», нахожу уже внесенный в закладки сайт «Люди Шотландии» и вызываю старое окно поиска свидетельства о рождении Эндрю Макнила. Заменяю первоначальный диапазон дат рождения с 1919 по 1976 годы на 1959–1974, предполагая, что возраст Эндрю мог быть где-то между двадцатью и тридцатью пятью годами. Когда я выбираю из предложенного перечня регионов Уик (Льюис), появляется только один результат.

Эндрю Макнил, родился в 1967 году, в Уике.

– Черт.

Я щелкаю по его имени, и всплывает информационное окно: «Если человек родился менее 100 лет назад, нужно заказать копию свидетельства. Обработка заявки может занять не менее 15 рабочих дней».

Тогда я начинаю искать копию свидетельства о смерти. Вводя «Роберт Рид» и «1994 год», осознаю, что ладони у меня липкие от пота. Волнение – это нормально. Хотя это более сложное чувство, нежели волнение. Несмотря на слова Чарли о том, что Роберт Рид умер в апреле, а не в феврале.

Выпадают три записи. Портри. Кинлохберви. Северный Харрис. Когда я выбираю последнюю запись, она скрывается за еще одним всплывающим окошком: «Если человек умер менее 50 лет назад, нужно заказать копию свидетельства. Обработка заявки может занять не менее 15 рабочих дней».

– Черт!

Когда я спросила Чарли, как и где утонул Эндрю, он покачал головой и встал поморщившись. Глядя на горизонт и вспоминая то черное платье в белый горошек и мой палец, указывающий в сторону моря, я увидела, что тучи сделались темными и зловещими, и усиливающийся ветер гонит их в нашу сторону. Чарли свистком подозвал Бонни, и мы быстро зашагали вдоль дюн к крутой тропе, ведущей обратно на утес.

– Чарли! – крикнула я. Мои волосы развевались вокруг лица, песок жалил кожу. – Где…

Маклауд прокричал что-то, чего я не расслышала за оглушительными завываниями ветра, и раздраженно махнул рукой в сторону потемневшего моря, бушующего позади нас. Больше он не сказал ни слова до тех пор, пока мы не достигли вершины утеса и не укрылись от ветра на тропе по другую его сторону.

– Он умер чуть больше года спустя после того, как приехал сюда, – произнес Чарли, склоняясь, чтобы погладить по голове скулящую Бонни. – Его здесь не любили. Он был… сложным человеком. У него было дурное прошлое. А некоторые люди никак не могут отделаться от дурного прошлого. Оно волочется за ними, словно тень, которой не требуется солнца. Роберт думал, что для счастья ему нужно это место, эти острова. Но они не дали ему ничего даже похожего на счастье.

Я не ответила. Не знала, что тут можно сказать.

– Послушай, – продолжил Чарли, – я поговорю с людьми, расскажу им то, что рассказал тебе. Послушаю, что они скажут. Вдруг кто-то захочет поговорить с тобой. Но есть немалый шанс, что не захотят. Я уже сказал о том, что это было тяжелое время – тогда, когда все это случилось… – Он умолк, глядя на дождь, который наконец пролился из туч – такой же резкий и сильный, как ранее, может быть, даже хуже. Когда Чарли снова повернулся ко мне, выражение его лица было настороженным и неприязненным. – Роберт утонул во время шторма. В тот же шторм, в ту же ночь, когда погиб малыш Лорн.

– О боже…

– Я передам тебе, что они скажут, – заключил Чарли, сворачивая влево и направляясь обратно в Блармор.

– Подождите! Где он жил?

И Чарли снова отвернулся от меня и указал в сторону мыса Ардхрейк. Он молчал достаточно долго, чтобы я осознала: я жду его ответа, затаив дыхание.

– В Блэкхаузе.

И сейчас я обвожу взглядом ярко освещенную комнату, вдыхаю воздух – прохладный, спокойный, пахнущий сосной, кофе и дровяным дымом, – провожу пальцами по деревянной каминной полке, смотрю на свое отражение в широком серебристом зеркале над нею. Быть может, Роберт когда-то стоял на этом самом месте? Быть может, он когда-то смотрел в это самое зеркало? Ни одна вещь в Блэкхаузе не кажется мне знакомой, но все же мое сердце начинает биться чаще.

Я вспоминаю про люк в полу возле кухни – «земляной погреб», как сказала Келли, – и пересекаю комнату, чтобы взглянуть на него поближе. Люк, прорезанный в сосновом полу, достаточно широк, но только потянув за его стальную ручку, лежащую в углублении, я вижу маленькое отверстие для ключа рядом с нею. Заперто.

Выпрямляюсь и иду в маленькую кладовую, но она заполнена одними лишь коробками, сложенными в высокие штабеля и наглухо заклеенные скотчем. Я отдергиваю плотную клетчатую штору с единственного окна кладовой. Снаружи темно, хотя время еще раннее. Дождь льет с самого обеда, ветер бьется во входную дверь и свистит в стальном дымоходе. В сумраке виден единственный источник света – на ферме. Слабое оранжевое сияние, скорее прямоугольное, чем квадратное. Его обрамляет темный каменный силуэт здания, выделяющийся на фоне неба. Я смотрю в темноту и пытаюсь вообразить Эндрю. Как он выглядел. Как звучал его голос. Сложный человек с дурным прошлым, которое волочилось за ним, словно тень, которой не требуется солнца. А потом свет моргает.