Дочь Муссолини. Самая опасная женщина в Европе

На поездах, автомобилях, грузовиках, верхом и даже пешком в Рим стекались разношерстно одетые, кто в военной форме, кто в гражданском, мужчины. На некоторых были черные рубашки, другие щеголяли в высоких сапогах со шпорами, кое-кто красовался в форме ардити с эмблемой в виде мертвой головы. Им было приказано занять штаб полиции и карабинеров, почтовые отделения, радиостанции и редакции газет. Римляне с интересом наблюдали за этим воинством с балконов и из окон. Поезд Муссолини опоздал на час и сорок минут, и, выйдя на платформу, он заявил, что добьется того, чтобы поезда ходили по расписанию. Несмотря на причудливое одеяние – черная рубашка, шляпа-котелок и гетры, – вызванное, по его словам, тем, что приехал он прямо «с поля боя», Муссолини был принят королем, который попросил его сформировать правительство.

Эдду и Витторио в тот день в школу не пустили. Они сидели дома вместе с Ракеле, когда Муссолини позвонил сообщить им новость. Эдде было всего двенадцать. Отец, которого она любила и которым восхищалась, проделал путь от сына деревенского кузнеца и завзятого драчуна к тому, чтобы в возрасте тридцати девяти лет стать двадцать седьмым по счету и самым молодым в истории премьер-министром Италии. 31 октября, пройдя во главе колонны своих сторонников по Риму к Квиринальскому дворцу, на балконе которого его ждали король и королевская семья, Муссолини был приведен к присяге. Светило яркое солнце, толпа на улицах ликовала.

Глава 3. Дорога, полная ловушек

Вышедшие на балконы и высунувшиеся из окон для приветствия шествующего по улицам разношерстного воинства Муссолини римляне плохо представляли себе, чего ждать от новой власти. Политики, аристократы, армия чиновников в этом насквозь забюрократизированном городе, националисты, монархисты, да и простые граждане понимали, что произошедший переворот был, по всей видимости, неизбежен, и приветствовали силу, способную, как им казалось, положить конец хаосу и угрозе другого переворота – коммунистического. Они также рассчитывали, что придет время, когда только что назначенный министр юстиции не уйдет в отставку уже на следующий год. Но в то же время они верили, что царствование Муссолини продлится недолго, что, когда захотят, они смогут от него избавиться и вернуть власть в привычные, мирные руки либеральных коалиций, правивших страной с момента объединения. Пока же, на необходимое короткое время, новый премьер-министр сможет навести в Италии какой-то порядок.

Муссолини смотрел на ситуацию иначе. Поселившись в номере-люкс «Гранд-отеля» и оборудовав себе офис в палаццо Киджи, где раньше размещалось министерство по делам колоний, он начал править. Амбиции его были безграничными, и терять время он не хотел. Ракеле, Эдда, Витторио и Бруно пока оставались на Форо Бонапарте в Милане.

Доставшаяся ему в наследство страна была банкротом. Депутаты раздробленного на фракции парламента на заседания не приходили, процветал trasformismo – бартерный обмен голоса за услуги. Страна была безнадежно разделена на север и юг, жители промышленного треугольника на севере считали южан скорее африканцами, чем европейцами, людьми низшего порядка во всех смыслах: физическом, моральном, социальном. Безграничную власть над югом делили между собой помещики и мафия.

Разразившаяся в 1918 году эпидемия испанки свирепствовала два года и унесла жизни 600 тысяч итальянцев – это вдобавок к полумиллиону погибших на войне. Четверть населения не умела читать и писать. По всей стране были широко распространены трахома, сифилис, малярия, рахит и всевозможные кожные болезни. В Риме дети бедноты, ютившейся в лачугах вдоль городской стены или в гниющих, разваливающихся зданиях без воды и электричества, бегали по улицам босиком. По последней переписи, 45 тысяч римлян – десять процентов населения города – жили в нищете.

Сам Рим, дряхлый и обветшавший, был также городом аристократических семей, сформированных поколениями браков друг с другом и живших в величественных дворцах, полных великолепного искусства и армий слуг в ливреях. Многие из этих палаццо, самых разных стилей от позднего Ренессанса до рококо, располагались на Корсо, улице, которую Стендаль называл самой роскошной в Италии и которая протянулась на милю от Пьяцца-дель-Пополо до Пьяцца Венеция с возвышающимся над ней монструозным белым памятником королю Виктору Эммануилу I. Римляне называют памятник либо свадебным тортом, либо pisciatoio nazionale, национальным писсуаром.

На вершине римской аристократии, разделенной на черную, то есть папистскую, и белую, хранившую верность правящей Савойской династии, стоял стареющий педантичный король Виктор Эммануил III. Был он, к сожалению, человеком бесхарактерным и глубоко нерешительным, к тому же такого маленького роста, что едва доставал до плеча своей величавой жены королевы Елены Черногорской. Царственная на людях, одетая по моде прошлого века королева Елена обладала хорошим характером и умела экономно вести хозяйство. Она любила готовить, играть на скрипке и по черногорским рецептам варить травяные отвары, которыми лечила больных друзей. У королевской четы было пятеро отпрысков, но она, как говорили, из них всех предпочтение отдавала 18-летнему сыну и наследнику Умберто. Семья редко покидала стоящий на одном из семи холмов Рима, построенный в стиле рококо королевский Квиринальский дворец, но, если уж им приходилось путешествовать, то они брали с собой весь двор и приближенную к ним аристократию. При любой возможности король уезжал в загородное поместье охотиться, а в Риме любил возиться в саду. Питалась семья скудно и жила небогато, облюбовав самое скромное крыло дворца. Бывавшие на придворных приемах немногочисленные гости рассказывали о царящей на них невероятной скуке и подаваемом там отвратительном spumante, игристом вине из Пьемонта.

Был еще Ватикан, находящийся в состоянии вражды с итальянским государством с сентября 1870 года, когда правительственные войска штурмом прорвали Стену Аврелиана, окружающую центр города еще со времен Древнего Рима, изгнали папских правителей и провозгласили Рим столицей новой объединенной Италии. В некоторых дворцах черной знати трон, на котором сидел посещавший их папа, ставили лицом к стене в память о дне, когда папство утратило свою власть. Во время важных церковных праздников Святого Отца на церемониальном троне выносили слуги, облаченные в красные одежды с белыми павлиньими перьями, а сопровождал процессию охранник из черной аристократии в гофрированном камзоле, мантии и бриджах до колена.

Оставалось ждать, как этот замкнутый, глубоко привилегированный, наполненный слухами и сплетнями мир, с его утонченными манерами, изысканным вкусом и снобизмом, воспримет хамоватых, шумных и неотесанных фашистов с их плохо одетыми и малообразованными женами, говорящих на всевозможных региональных диалектах, и почти никогда на принятом в высшем свете флорентийском. Точно так же было непонятно, как вновь прибывшие воспримут римлян. Муссолини с самого начала было ясно, что он должен очистить свою партию от заводил-смутьянов и укротить самых отмороженных и самых агрессивных рядовых бойцов. Но также он понимал, что для привлечения на свою сторону враждебно настроенных к нему католиков он обязан достичь какой-нибудь договоренности с Ватиканом, а для нейтрализации высокомерной монархии он, при всех своих республиканских устремлениях, должен как-то включить ее в систему государственного управления, хотя в частных беседах он называл короля «бесполезным гражданином, слишком маленьким для того, чтобы Италия могла стать великой». Муссолини провозгласил намерение сделать Рим городом, которым «будет восхищаться весь мир – просторным, благоустроенным и могущественным, как во времена императора Августа»; а Италию он планировал вновь превратить в империю. Король и восхищался Муссолини, и боялся его.

Уже через несколько дней Муссолини объявил состав своего первого кабинета. В благодарность за помощь в приходе к власти он включил в него несколько ras. Также в правительство вошли представители всех крупных партий, кроме коммунистов и его старых друзей социалистов. Фашисты получили всего четыре портфеля, два из которых – министров внутренних и иностранных дел – Муссолини оставил за собой. 16 ноября он выступил перед настороженным парламентом, в зале которого депутаты-фашисты были облачены в свою грозную полувоенную форму. В речи Муссолини прозвучали твердость, целеустремленность и неприкрытая угроза. Он сказал, что при желании мог бы в этом «сером и мрачном зале устроить лагерь для своих бойцов. Мог бы заколотить двери в парламент и сделать правительство исключительно фашистским», но делать этого он не будет. И после паузы добавил: «По крайней мере пока». Парламентарий от Сардинии Эмилио Луссо записал у себя в дневнике, что Муссолини напомнил ему кошку, играющую с мышкой: «то мягко подержит в лапах, то отпустит, то опять схватит».

В последовавшем после этого голосовании о доверии правительству против Муссолини выступили только коммунисты и социалисты; несколько депутатов воздержались, а все бывшие премьер-министры вместе с большинством проголосовали за поддержку нового правительства. А просьба Муссолини дать год на осуществление «основополагающих реформ» получила внушительное большинство. У него отныне была возможность править, не заручаясь одобрением парламента. На невероятный взлет от мало кому известного журналиста до главы правительства ему потребовалось менее двух лет.

После первой недвусмысленной угрозы Муссолини действовал теперь осторожнее, осознавая необходимость перехода от необузданных нападок сквадристов к легитимному правлению. Преданные ему ras, получившие статус герарка, то есть партийного вождя, были, по большей части, людьми недалекими, и эгоистичными, но некоторые из них получили тем не менее посты заместителей министров. Горячий и амбициозный Бальбо стал ответственным за формирование народной милиции и подчинялся непосредственно Муссолини. Так как в центре того образа новой Италии, который виделся Муссолини, стояли молодость и жизненная сила, на пост министра образования был назначен философ Джованни Джентиле, которому поручили составить программу всеобъемлющей реформы системы образования с упором на новые общественные ценности и верования. Однако, получив в свои руки власть, Муссолини не намерен был ею делиться. Не хотел он, чтобы окружающие считали себя его друзьями. Он предпочитал, чтобы они относились к нему с уважением и некоторым страхом, и иногда презрительно отзывался о них как о «пигмеях». Единственным его доверенным лицом был брат Арнальдо, ставший теперь редактором Il Popolo d’Italia