Все наши скрытые таланты

А теперь я нахожусь здесь и не знаю, что делать. Никаких же правил по этому случаю нет, правда? Стоять мне? Сесть? Если меня будут наказывать, то мой инстинкт подсказывает мне, что лучше стоять, но все смотрят на меня с такой озабоченностью, что колени у меня подкашиваются. Мои кости стали словно полупустые бутылки из-под шампуня, которые обычно бросают в душе.

– Итак, Мэйв, – говорит мисс Харрис, дотрагиваясь до моей руки и садясь на диван. – Присядь рядом со мной, возьми салфетку и просто подыши несколько секунд.

Я опускаюсь рядом с ней. Слезы до сих пор струятся по моим щекам. Боже милостивый. Что она обо мне подумает? Сквозь слезы я вижу, как она хмурится. Все это ее смущает. Наверное, у нее в кабинете есть список «чувствительных» девочек, и я очень сомневаюсь, что в нем присутствует мое имя.

Но я все равно беру бумажную салфетку и опустошаю в нее содержимое носа. Хватаю другую. И еще одну. Уголком глаза я вижу, как в кабинет, прихрамывая, входит сестра Ассумпта во всем своем великолепии.

Про сестру Ассумпту шутят, что ее держат в этом кабинете с отключенным телефоном, потому что это дешевле, чем отсылать ее в дом престарелых. Конечно, это не очень хорошая шутка, но ее сочинили задолго до того, как я поступила в школу Святой Бернадетты, и ее будут пересказывать, пока сестра Ассумпта не умрет. Что, похоже, она пока не планирует делать. Как представители любой человеческой цивилизации считают, что станут свидетелями Апокалипсиса, так и все девочки, каждый год поступающие в школу, убеждены, что они-то уж точно станут свидетелями ее кончины.

Сестра Ассумпта – крошечная женщина. Ей где-то между шестьюдесятью пятью и ста тремя годами, в зависимости от погоды. Зимой она кажется самым старым человеком на земле, облаченная в слои вязаных изделий и термоноски, которые прикрепляет к завязкам на руках.

В первый месяц нашего с Лили обучения здесь мы с ней во время обеденного перерыва как-то зашли в пустой класс. И пока мы там сидели, сестра Ассумпта неожиданно распахнула дверь с энергией, которую я с тех пор не видела ни у одной пожилой женщины, и указала на нас пальцем.

– Вы, обе. Пойдем со мной.

Мы были совсем новенькими и не понимали, вдруг мы нарушили какое-то школьное правило. И еще мы думали, что сестра Ассумпта обладает какой-то властью, что тоже было не так.

Мы проследовали за ней во двор, где под деревом был припаркован ее «Фольксваген-Жук» 1963 года небесно-голубого цвета.

– Она что, до сих пор водит? – прошептала Лили.

Я подавила смешок.

– А это вообще законно?

Когда она открыла дверцу, нам предоставилась возможность заглянуть внутрь, и мы быстро поняли, что этим чудесным маленьким «Жуком» давно не управляли. Окно было слегка опущено, а вся машина набита опавшими листьями, некоторые из которых были оранжевого цвета старой тыквы, а некоторые зеленые, как сигнал светофора. Машина определенно не покидала территорию школы много лет.

Сестра Ассумпта открыла багажник и показала на три старых полусгнивших картонных коробки.

– Занесите их внутрь, – сказала она кратко. – Поднимайте снизу, присев. Вы хорошие, сильные девочки. Вот так.

Мы проследовали за ней до школы и поставили коробки в помещении, которое позже стало кабинетом мисс Харрис, но тогда было просто большой кладовкой. Как только сестра отвернулась, я открыла коробку и вынула бархатную шкатулку для украшений. Всего таких шкатулок было штук двенадцать, может, больше. Я открыла ее и увидела целую кучу дешевой декоративной бижутерии. Пластиковые «жемчужины», стеклянные «бриллианты». Вещи, которые, возможно, по отдельности стоили немного, но вместе могли бы сойти за пару сотен евро.

Мы обсуждали этот случай месяцами. «Фольксваген-Жук», заполненный листьями, куча дешевых украшений, скрюченный палец. Ощущение, что мы были маленькой частью какого-то большого плана нашей директрисы, который, возможно, еще не закончился. Мы сочиняли об этом рассказы. Лили начинала с двух предложений, затем передавала бумажку мне, и я писала еще два предложения. Вскоре у нас получилась целая сага, эпический роман о бывшей монахине и бразильском графе. Каждый раз после этого, завидев сестру Ассумпту, мы начинали хихикать, но никому не говорили почему.

Когда же я увидела сестру Ассумпту сейчас, эту причудливую старушку, бывшую монахиню, с носками на руках и в темно-синей юбке до колен, то поняла, что дело серьезное.

Лили пропала. Целая жизнь воспоминаний, понятных только нам шуток и прозвищ – все это развеялось, как утренний туман, и винить следует только меня. Неужели мой расклад Таро в пятницу настолько рассердил ее, что она не захотела появляться в школе в понедельник? Неужели она и вправду сбежала из дома?

Я снова начинаю реветь. Оказывается, раз уж начала плакать, то перестать очень трудно. Сестра Ассумпта всматривается в меня сквозь свои огромные совиные очки, крайне изумляясь.

– Это личный кабинет, – говорит она, явно раздраженная. – Я не разрешала приводить сюда полицейских.

– Я знаю, сестра, – говорит мисс Харрис. – Но обстоятельства довольно специфичны, поэтому я подумала, что вы не станете возражать.

– Здесь плачет девочка, – говорит сестра А. – Почему здесь плачет девочка?

– Это связано с Лили О’Каллахан, сестра, – отвечает мисс Харрис, стараясь сохранять деловой вид. – С пропавшей девочкой.

– С кем?

– Послушайте, – произносит наконец детектив Гриффин. – Мы не можем принять показания от Мэйв без присутствия ее родителей или опекунов, и она очевидно расстроена. Что, если подвезти ее домой и поговорить с ее родителями и с ней там? Где ей будет комфортно?

– Это разве не сестренка Харриет Эванс? Младшая? – снова вступает сестра Ассумпта.

– Нет, сестра, – отвечает мисс Харрис, отчаявшись.

Она поворачивается к Гриффин.

– Думаю, это хорошая мысль.

Так мы и поступаем. Мы выходим во двор, направляясь к парковке за зданием. Сейчас все на утренней перемене, и девочки моего года коварно бродят вдоль стен или между покрытыми мхом и плесенью скамейками. Увидев меня в сопровождении двух полицейских, они встают на цыпочки и вытягивают шеи.

Во дворе воцаряется гробовая тишина. Все замирают. Не слышно даже звука скакалки, с которой играют девочки помладше.

А потом я слышу чей-то одинокий голос, раздающийся словно выстрел ружья в пустыне.

– Ведьма!

Гриффин настораживается.

– ВЕДЬМА!

Гриффин озирается по сторонам, стараясь определить источник звука. Но уже поздно. Голосов уже много.

– ВЕДЬМА! ВЕДЬМА! ВЕДЬМА! ВЕДЬМА! ВЕДЬМА!

И они не замолкают, пока мы не садимся в полицейскую машину и не отъезжаем от школы Святой Бернадетты.

10

Мы уже в миле от дома, когда я вспоминаю, что мама с папой в Португалии, и я не имею ни малейшего представления, есть ли у Джо сегодня занятия. Я отпираю входную дверь, и на меня набрасывается Туту. Обычно я не испытываю потребности извиняться за собаку. Но сейчас, в формальной обстановке, с двумя полицейскими в доме, кажется, что все только подтверждает мою очевидную вину. Прыгающая собака, грязные тарелки на кухне, кусок масла, оставшийся от завтрака и до сих пол лежащий на столе. Все, кажется, говорит о том, какая же я ничтожная, подлая мерзавка. Плохая домохозяйка и плохая подруга.

– Джо! – кричу я, подойдя к лестнице, надеясь на то, что она дома.

Никакого ответа. Я с извиняющимся видом улыбаюсь Гриффин и Уорду.

– Джоаннннн! – снова кричу я и поднимаюсь по лестнице.

– Что? – Она со скрипом открывает дверь своей спальни, облаченная в спортивные штаны, вытирая полотенцем мокрые волосы.

Слава богу, она дома!

– Там… ну… там полицейские.

– Пардон?

– Внизу. Мне нужно дать показания. Лили пропала.