Герцог с татуировкой дракона

Чувствуя, как сухой язык прилип к небу, Лорелея посмотрела ему в глаза. На этот раз, встретившись с углями его зрачков, она заметила в них огонь не менее опасный, чем приглашение. Что-то неподдельное, сродни восхищению.

Он хотел, чтобы она на него смотрела? Хотел, чтобы ей понравилось то, что она видит?

И ей понравилось. Ей… понравилось.

Кашлянув, чтобы прочистить горло, она заковыляла к нему, болезненно осознавая свою хромоту.

– Я решила, что сегодня у вас день рождения.

Она постаралась придать голосу всю теплоту, на какую только была способна, дабы искупить всю мрачность обстановки.

Две эбеновых брови насмешливо взметнулись над глубоко посаженными глазами.

– Почему? Почему сегодня?

Такой его голос ей нравился. Резкий после сна и долгого молчания, но смягчаемый предупредительностью. И его отклик ее приободрил. Не потому, что придал уверенности, а просто потому, что воспоследовал. Обычно он оставался вопиюще невозмутимым.

Ощутив новый прил ив энтузиазма, Лорелея, осторожно держа обеими руками, подняла свое приношение.

– Просто потому, что сегодня повар испек особенно удачный торт.

Усевшись на край кровати, она провела вилкой по слоям роскошного десерта. Первым шел масляный крем-глазурь цвета пестрых яиц малиновки. Потом более мягкий слой, желтая, крахмальной густоты смесь сахара и масла. Центр обогащал палитру слоем охлажденного малинового варенья, после чего слои повторялась в обратном порядке. Желтая прослойка. Снова глазурь.

Аккуратно держа вилку над тарелкой, чтобы не уронить ни крошки, Лорелея поднесла кусочек торта к его раскрытым губам. О, она не могла дождаться, когда он его попробует. Его удовольствие ей трудно было себе вообразить…

Спокойно, но решительно тарелка и вилка были вырваны у нее из рук.

– Я сам могу есть.

– О, – у нее защекотало в носу. – Верно. Конечно, можете.

Как обычно, она смущенно улыбнулась, но опустила ресницы, чтобы не выдать чувств.

Разглядывая край одеяла и темную кожу у него на груди, она невольно подумала, почему так расстроилась. Ведь не хотелось же ей, чтобы он так и оставался немощным. Ей просто хотелось, чтобы он… остался рядом. Здесь. С ней. Чем скорее он поправится, тем скорее уйдет.

Доктор Холкомб сказал, что в гипсе ему осталось ходить недолго, до тех пор пока не окрепнет лодыжка. Гипс снимут через несколько дней.

А что, если… что, если она больше ему не понадобится? Что, если он уйдет из Саутборн-Гроув в поисках своего забытого прошлого?

Она едва сдержала слезы.

– Очень вкусно.

Он смотрел на нее. Подняв взор, Лорелея увидела, как он медленно жует торт. Вернее, он не жевал, а лакомился, наслаждаясь вкусом.

Она глотала одновременно с ним, ее рот наполнялся слюной, как будто это она только что откусила кусок.

– Ничего вкуснее не припомню.

Следующий кусок он уже не смаковал, как тот первый, отрезанный ею. Зато размером он был почти вполовину торта. Он ел, а в уголках его глаз прыгали смешинки. Не улыбка, а подобие веселья.

С опозданием Лорелея поняла: он только что попытался пошутить над своей дырявой памятью.

Она хихикнула. Потом еще раз.

Прежде чем снова приступить к торту, он спросил:

– Если вы решили, что сегодня у меня день рождения, может, вы заодно скажете, сколько лет мне исполнилось?

Воодушевленная, она поспешила ему ответить:

– Мортимер считает, что вы не старше его, а ему двадцать.

При упоминании ее брата искорки в его глазах обратились в пламя.

– Как считаете вы?

Лорелея моргнула. Прежде никто ее так не спрашивал. В груди разлилось приятное тепло. Он спрашивал ее потому, что хотел знать ее мнение, в обращенном на нее взгляде она не могла не заметить заинтересованности.

В свободное время она уже не раз размышляла, сколько ему лет. Изучив его взглядом, она постаралась рассудить как можно лучше.

Кто бы ни сотворил этого юношу, он явно пренебрег мелочами, однако уделил излишнее внимание его агрессивной мужественности – его черты резки, остры и жестки. Однако… стоило присмотреться внимательнее, и становилось ясно, что ваявшему его скульптору при всем желании не удалось скрыть налета чувственности. Узкая, будто разрез, верхняя губа, например, резко контрастировала с нижней. Крючковатый патрицианский нос, достойный завоевателя мира Цезаря. Скулы скорее варварские. Подбородок – чистое олицетворение воинственности. Не такой квадратный, как у Мортимера, но и не маленький. Подбородок, скорее подходящий не герою, а злодею. Посредине его украшала ямочка. От челюсти до левого уха на заживающих ожогах чешуйками розовела молодая кожа. Шея уходила под рельефно вылепленные ключицы и плавно перетекала в плечи.

Ей пришло в голову, что, сколь бы ни была мощна его челюсть, за все недели пребывания в Саутборн-Гроув он практически не брился. И, как она уже могла убедиться, прикасаясь кончиками пальцев… губами… грудь его тоже была гладкой. Безволосой.

Ведь у мужчины должны быть волосы?

То есть, может, он еще не мужчина… но наверняка уже не мальчик.

Голову ему обрили месяц назад. Теперь густые, цвета черного дерева волосы, не тронутые ни расческой, ни помадой, торчали в разные стороны.

Однако это ему, тем не менее, было к лицу.

Ему шло все.

Вспыхнув, Лорелея вспомнила, как увидела черные волосы, закрывающие его… его… Ну, неважно, как это называют. Мортимер, тем не менее, намекал, что тот недостаточно велик для взрослого мужчины.

Лорелея потупила взор. Она о подобных вещах, разумеется, не знала, а просто спросить не могла…

– Лорелея?

Ее имя прозвучало скорее призывом, а не вопросом.

Боже, она сказала чего-нибудь вслух?

Он перестал жевать. Прищурившись, он замер.

Прочищая горло, Лорелея не по-девичьи резко кашлянула.