Разбойник

Именно эта тревожащая неестественность охватила ее сейчас, когда она встретилась глазами с таким непонятным взглядом Дориана Блэквелла. На его лице застыло выражение жестокой безжалостности. В его единственном здоровом глазу горел тот самый янтарный огонек, который она видела в глазах ягуара. Мерцающий свет лампы отражался золотом на его блестевшей коже. Правда, внимание Фары привлек другой его глаз. Начинаясь над бровью и заканчиваясь на переносице острого носа, его лицо уродовал неровный, сердитый шрам, прерываемый лишенным всех пигментов, кроме голубого, глазом, и все из-за раны, что бы ни стало ее причиной.

И в самом деле, он прожигал ее взглядом, как хищник, узнавший свою любимую еду и поджидавший в засаде, пока она, себе на беду, не подойдет слишком близко. Его щека была рассечена, и кровь стекала по ней вдоль его резко очерченной мужественной скулы; еще одна струйка крови капала из его правой ноздри.

Затаив дыхание, Фара оторвалась от интригующего взгляда узника и поискала глазами знакомые аристократические и красивые черты ее работодателя.

Сэр Морли, человек вообще-то сдержанный, казалось, хватался обеими руками за конец изношенной веревки, чтобы удержать самообладание. Совсем не в духе Морли было бить арестованного со скованными за спиной запястьями.

– Вижу, вы пришли подготовленной, – бросил он. Его тон никак не вязался с мерцанием тепла и тоской в его глазах, когда он коротко ей кивнул.

– Да, сэр. – Фара заставила себя встряхнуться и устремила взгляд на письменный стол в конце комнаты, надеясь, что дрожащие ноги донесут ее до него и она не уронит чего-нибудь по пути или сама не свалится. Она скрыла свое замешательство под тщательно подобранной маской безмятежности, когда стук каблуков ее ботинок резким эхом отозвался от стен бронированной комнаты.

– Как бы я ни одобрял смену вами тактики, Морли, размахивание передо мной этим лакомым кусочком все же не принесет желаемого эффекта. – Голос Блэквелла доносился до нее как первые нежеланные покалывания мороза зимой. Глубокий, гладкий, едкий и горький – как холод. Несмотря на это, его произношение было на удивление правильным, хотя глубоко скрытого в его языке акцента с протяжными, твердыми «р» было достаточно для того, чтобы намекнуть, что Черное Сердце из Бен-Мора мог родиться и не в Лондоне.

Его шея повернулась на мощных плечах, когда он следил за ее продвижением к письменному столу, стоявшему по диагонали позади него. Он не оторвал от нее тревожных глаз, даже обращаясь к Морли:

– Предупреждаю, что более жестокие мужчины, чем вы, пытались выбить из меня признания, и более красивые женщины, чем она, пытались обольстить меня, чтобы выманить мои тайны. Но ни тем ни другим это не удалось.

Стул за столом двинулся навстречу Фаре раньше, чем она ожидала, и она рухнула на него, едва не уронив все, что сжимала в руках. Несказанно радуясь тому, что сидит позади Блэквелла и он не видит ее смущения, Фара раскрыла перед собой блокнот, неуверенной рукой разгладила страницы и, как полагается, поставила перед собой чернильницу с ручкой.

– Блэквелл, вы узнаете, что нет более жестоких мужчин, чем я, – усмехнулся Морли.

– Сказала муха пауку.

– Но если я –муха, то как вы попали в мою паутину?

Морли кружил вокруг Блэквелла, дергая наручники, сковывавшие тому руки за спиной.

– Вы уверены, что верно понимаете происходящее здесь, инспектор? Вы уверены, что это вы используете меня в своих интересах? – Блэквелл по-прежнему держался невозмутимо, но Фара заметила, что его широкие плечи под отлично сшитым сюртуком напряглись, а по виску и за подбородком заструились ручейки пота.

– Я знаю, что это так, – ответил Морли.

Глухой смешок Блэквелла снова напомнил Фаре о темном ягуаре.

– «Настоящее знание – это знать степень своего невежества», – проговорил Блэквелл.

Этот мужчина цитировал Конфуция? Как несправедливо, что такой человек, как он, мог быть таким умным, опасным, богатым, могущественным и эрудированным.

Фара сдержала вздох, а затем, встревоженная собственной реакцией на Дориана Блэквелла, приосанилась и взяла в руку перо, готовая быстро заполнить листок стенографическими значками.

– Довольно! – Морли подошел к ней. – Вы готовы к началу допроса, миссис Маккензи?

Ее имя прожужжало в комнате, как залетевшее туда случайно насекомое, ударилось о сталь и камень и эхом вернулось к прикованному посередине комнаты человеку.

–Маккензи.

Фара не была полностью уверена в этом, но ей показалось, что имя было поглощено этим человеком, а затем произнесено им. Но, посмотрев сквозь ресницы на Морли, она поняла, что он, кажется, ничего не заметил.

– Конечно, – ответила она и демонстративно обмакнула перо в чернильницу.

Морли повернулся к Блэквеллу, на его квадратном лице появилось выражение мрачной решимости.

– Скажите мне, что вы сделали с судьей Кранмером? И не трудитесь отрицать, что это были вы, Блэквелл. Мне известно, что он был магистратом, который приговорил вас к заключению в тюрьме Ньюгейт пятнадцать лет назад.

– Да, это так. – На лице Блэквелла и мускул не дрогнул.

Пятнадцать лет назад в Ньюгейте? Голова Фары рывком поднялась вверх, ее ручка громко царапнула стол. Не может быть, что он был там, когда…

– И эти пропавшие тюремщики, – продолжал Морли. Его голос стал громче, отчаяннее. – Должно быть, именно они караулили вас в камере, пока вы там сидели.

– Неужели?

– Вам это отлично известно, черт побери!

Блэквелл беспомощно приподнял плечо, словно желая сказать: «Я бы помог вам, если бы мог», – что привело Морли в безграничную ярость.

– Все вы, бобби, для меня на одно лицо, – заметил узник. – Эти нелепые усы и дурацкие шляпы. Вас почти невозможно отличить друг от друга, даже если бы я захотел.

– Слишком много совпадений на этот раз, чтобы суды проигнорировали их! – торжествующе промолвил Морли. – Всего лишь дело времени, когда вы запляшете на конце веревки, свешивающейся с виселицы перед Ньюгейтом, той самой тюрьмой, из которой вы ускользнули.

– Подтвердите, что у вас есть хоть какая-то улика. – Мягкое возражение Блэквелла было пронизано сталью. – А еще лучше, приведите хоть одного свидетеля, который решится дать против меня показания.

Морли так и ходил вокруг западни.

– Всему Лондону известно о вашей склонности к быстрой и жестокой мести. Да я мог бы выбрать на улице любого слабоумного, и он протянул бы руку к богу и поклялся, что это вы прикончили судью, который приговорил вас к семи годам тюрьмы.

– Мы с вами оба знаем, что для того, чтобы осудить такого, как я, потребуется нечто большее, чем ересь и репутация, Морли, – насмешливо произнес Блэквелл. Вывернув шею, чтобы посмотреть на Фару здоровым глазом, он обратился прямо к ней, отчего у нее сжался желудок, а кулаки затряслись еще сильнее: – Добавьте мое торжественное признание в протокол, миссис Маккензи, и отметьте, что я клянусь в его абсолютной правдивости.

Фара ничего не сказала в ответ, как всегда продемонстрировав свой профессионализм узнику, игнорируя его. Хотя, конечно же, он безраздельно владел ее вниманием. Это лицо. Это дикарское, мужественное лицо.

Сплошные углы, интриги и тьма. Красивое, если бы не шрам и этот поразительно голубой глаз, казавшийся ей одновременно неотразимым и отталкивающим.

– У меня, Дориана Эверетта Блэквелла, никогда не было эмоциональной несовместимости с верховным судьей лордом Роландом Филиппом Кранмером-третьим. Я был виновен в мелкой краже, за что он приговорил меня к семи годам заключения в тюрьме Ньюгейт, и я торжественно клянусь, что усвоил полученный урок. – Разумеется, это было сказано ироничным тоном, что заставляло усомниться в правдивости каждого его слова.

Примечания