Император-гоблин

Очередной вопрос Чавара вернул его к действительности. В сказках такого вопроса не задавали.

– Под каким именем вы намерены вступить на престол?

– Эдрехасивар Седьмой, – ответил Майя.

Чавар до сих пор не спрашивал его о новом имени, и хотя Майя не делал из этого тайны, лорд-канцлер, видимо, просто не счел нужным поинтересоваться. Возможно, он не до конца верил в то, что коронация все-таки состоится. Церемония приостановилась, и Чавар уставился на Майю, беззвучно шевеля губами:

– Вы уверены?

Майя твердо встретил взгляд лорд-канцлера и повторил громче, как будто Чавар его просто не расслышал:

– Эдрехасивар Седьмой.

На этот раз Чавар выдавил положенный ответ, после чего Адремаза и капитан Унтэйлейанской Гвардии засвидетельствовали слова будущего императора. Чавар выпустил руки Майи.

Ведущая роль в церемонии перешла к архиепископу. Священнослужитель, который проводил службу на похоронах Ченело, скончался два года назад, суровой зимой, каких не помнили даже старожилы. Нового архиепископа звали Теру Тетимар. Сейчас на нем не было маски в знак того, что прелат и император равны. У священника было лицо аскета и упрямый подбородок. Майя подумал, что он довольно молод для такого высокого сана. У него был красивый тенор, мелодичный, как журчание весеннего ручья, и он говорил об очищении и отречении от прошлого так, словно действительно верил собственным словам.

Ритуал должен был снять с Майи груз прошлого и сделать его свободным, чтобы он мог беспрепятственно вступить в новую жизнь. Сейчас он не принадлежал ни миру простых смертных, ни миру императора. Архиепископ сказал, что во время бдения ему надлежит очистить душу и обрести спокойствие, и сурово спросил, кто будет сопровождать его до дверей часовни, где он должен будет избавиться от оков своего прежнего «я» и подготовиться к превращению в новую личность.

Майя ответил без колебаний.

– Кала Атмаза и Дерет Бешелар.

Архиепископ застыл с приоткрытым ртом. На этот раз Чавар не выдержал:

– Ваша светлость, это недопустимо!..

Майя возразил:

– Вы считаете, что можете указывать мне, что допустимо, а что – нет, Чавар?

Стало очень тихо. Присутствующие оцепенели от страха, никто не смел пошевелиться. Майя спокойно, но твердо произнес:

– Я им доверяю.

Они ездили с ним в Улимейре, поэтому ему казалось, что они должны присоединиться к нему и сейчас, во время этого символического «путешествия».

Чавар брызгал слюной, но Тетимар, который, очевидно, соображал быстрее, взял себя в руки и кивнул в знак согласия. Кала и Бешелар приблизились к Майе и остановились по обе стороны от него, почти как обычно, с той лишь разницей, что раньше они следовали за императором на шаг позади, а сейчас стояли плечом к плечу. Тетимар спокойно сказал:

– Следуйте за мною.

Майя, Кала и Бешелар вышли вместе со священником из комнаты, оставив придворных в такой растерянности, что они сделались похожими на актеров, которые вдруг забыли слова пьесы.

Архиепископ молча спустился по главной лестнице Алкетмерета в большой круглый зал с полом, выложенным разноцветными мраморными плитами. Он пересек зал и приблизился к двум пилястрам, находившимся напротив дверей, которые соединяли Алкетмерет с общественными помещениями Унтэйлейанского Двора. На полу между пилястрами стоял ничем не примечательный подсвечник с горящей свечой. Майя не заметил, что именно сделал Тетимар и на что он нажал, но внезапно одна пилястра опустилась назад, и в стене образовался узкий проход. Пилястра превратилась в мост, ведущий во тьму. Тетимар ступил на мост первым, за ним последовали Бешелар и Майя, а Кала замыкал цепочку. Крашеное дерево под босыми ногами Майи было прохладным и слегка шероховатым, а когда он случайно прикоснулся к каменной стене коридора, то почувствовал ледяной холод.

Они несколько раз повернули направо, потом налево. Майя решил, что за стенами коридора находятся дворцовые помещения. Однако идти пришлось недолго, и вскоре коридор вывел их к винтовой лестнице. Лестница оказалась очень крутой и такой узкой, что Майя мог бы при желании обхватить руками центральную колонну. Перил у лестницы не было. Свеча архиепископа освещала лишь несколько ступеней. Майя осторожно начал спускаться, опираясь одной рукой о стену, а второй – о колонну. Почти сразу у него закружилась голова. Непривычные тяжелые украшения раздражали, оттягивали руки. Ему хотелось снять все эти драгоценности и оставить их прямо здесь, на ступеньках. Пусть их забирают пауки или призраки, думал он. Кроме колец и браслетов, его раздражало отсутствие обуви, и еще он ежеминутно боялся поскользнуться на влажных ступенях. Ни архиепископ, ни телохранители как будто бы не испытывали никаких неудобств, и он разозлился на них за это как ребенок.

Спустившись по лестнице, они прошли через вестибюль размером с кладовку и очутились в часовне для бдений. В отличие от привычных Майе храмов с куполами, у этой часовни был сводчатый потолок. Стены были расписаны символическими изображениями богов. Семь божеств были известны Майе, остальных он не знал.

Холодный каменный пол, судя по всему, недавно вымыли, и кое-где он еще был влажным. В нише у входа журчал источник, струйка воды стекала в природное углубление в полу. Откуда-то снизу доносился глухой шум – это ручей превращался в подземную реку.

Под высокой аркой, служившей входом в храм, висел фонарь. Тетимар зажег его от своей свечи и торжественно произнес:

– Это освященная вода. Вы можете пить ее. Мы вернемся на закате.

Священник и телохранители отошли к лестнице и начали подниматься обратно, в мир живых. Майя стиснул зубы. Ему хотелось кричать, умолять их остаться, не бросать его одного в темноте. Оставленный ими фонарь, жестокое напоминание о том, что где-то там, наверху, светит солнце, лишь усугублял его отчаяние. Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как удаляется огонек свечи, и медленно сосчитал до ста. Открыв глаза, он оглядел темную сырую нору, скрытую под тоннами камня, прислушался к абсолютной тишине и подумал: «Вот что значит быть императором».

Он попил, главным образом для того, чтобы успокоиться, и сел в центре часовни, скрестив ноги. Майя постарался отключиться от окружающей обстановки и принялся терпеливо ждать.

Когда умерла мать, Майя был слишком мал, чтобы перенять ее склонность к мистицизму, присущую жителям Бариджана. Однако она научила его некоторым простым упражнениям, которые могли бы служить опорой живому беспокойному ребенку. Сетерис был последователем модного агностицизма и терпеть не мог «всякого вздора». Так что Майя цеплялся за учение матери в основном из упрямства. Сетерис часто запирал его в комнате в наказание за нарушение строгих правил, и со временем Майя обнаружил, что дыхательные упражнения помогают успокоиться и справиться со скукой. В последние два дня он не делал упражнений, но ведь у него не было…

Майя сбился с ритма и закашлялся. Ему показалось, что в часовне не хватает воздуха. В этот момент он окончательно понял, что навсегда лишился свободы, что он не сможет побыть в одиночестве больше ни минуты до конца жизни. Он предполагал, точнее, отчаянно надеялся на то, что император все же имеет право остаться в спальне наедине с женщиной… Но он знал, что в остальное время его будут постоянно окружать посторонние. Даже за решетками Алкетмерета повсюду сновали слуги, а если слуги уходили, оставались ноэчарей. Несмотря на то что обязанности телохранителей в современном мире были чисто символическими, император не мог от них избавиться. Он представил себе, как теряет девственность под критическим взором Бешелара, и его охватил приступ истерического смеха. Через некоторое время он успокоился, но тяжесть на сердце осталась. Он не сможет остаться один, не потребовав, чтобы его оставили в покое. Не сможет приказать охране и слугам оставить его в покое, не объяснив причины. Придворным и чиновникам не понравится император, склонный к мистицизму. Возможно, они сочтут клеветнические измышления Варенечибеля справедливыми.

«А может, у тебя получится медитировать при телохранителях? – предположил он неуверенно, как нянька, предлагающая конфету бьющемуся в истерике ребенку. – Кала не будет смеяться над тобой, не проникнется к тебе презрением и никому ничего не расскажет». Но он понимал, что это невозможно.

Он устроился поудобнее, сделал глубокий вдох, снова постарался забыть о мирской суете и изгнать из головы посторонние мысли. Мать научила его молитве, которую можно было повторять как мантру:

– Кстейо Кайрейджасан, услышь меня. Кстейо Кайрейджасан, посмотри на меня. Кстейо Кайрейджасан, загляни в мою душу.

Смертные не могли просить у Госпожи Звезд большего. Она дарила тем, кто почитал ее, ясность мысли и способность проникать в суть вещей. Но к ней не обращались с молитвами о милосердии и защите от бед.

Он повторял молитву в определенном ритме. В детстве он проговаривал ее очень быстро, так что, в конце концов, она превращалась в бессмыслицу. Ченело смеялась вместе с ним, потом ласково говорила, что смысл молитвы состоит не в том, чтобы проговорить ее как можно быстрее, и не в том, чтобы произнести ее как можно большее количество раз за пять минут.

– Смысл в том, чтобы быть в ней, – говорила матушка. Тогда эти слова казались Майе бессмысленными, но теперь он понял. В целом мире существовали только он сам, мантра и холодная безмолвная подземная часовня. Время от времени он поднимался и обходил комнату, осторожно прикасался к стене рядом с изображениями богов, выпивал пригоршню воды. Вода была холодной, у нее был слабый металлический привкус, но для Майи она имела вкус спокойствия, к которому, по словам архиепископа, он должен был стремиться.

Прошло несколько часов, и Майя услышал какие-то ритмичные звуки. Это были не слова молитвы, не биение его сердца, это были голоса воды и камня. Он прислушался к ним и услышал новую мантру, мантру без слов, которая звучала то громче, то тише, поднималась и опадала, как морская волна. Он слышал шепот звезд, луны и облаков, реки и солнца, песнь, которую пела сама земля, слышал сердцебиение мира. Он прижал ладони к каменному полу и с молчаливым восторгом внимал мантре вселенной.

Постепенно чудесная песнь стихла, и Майя вернулся к реальности, почувствовал боль во всем теле, холод, голод и жажду. Он хотел подняться с пола и едва не упал – ноги затекли от долгого сидения в одной позе. Он снова сел, выпрямил ноги, подождал немного, осторожно поднялся и медленно подошел к нише у выхода. Майя набрал пригоршню воды, напился, сунул обе руки в каменную чашу и ахнул – вода была ледяной. Но это помогло ему прийти в себя. В голове прояснилось. Он медленно обошел часовню, пошевелил пальцами ног, ощутил холод каменных плит.

На третьем круге Майя заметил, что в часовне стало немного светлее. Сначала это привело его в замешательство, словно он увидел в небе второе солнце, но вскоре он понял, что это свеча архиепископа. Он вспомнил о бремени долга, которое ему предстояло отныне нести, и у него подогнулись ноги. Ему показалось, что его придавила гигантская каменная плита. По крайней мере, он заранее узнал о приближении придворных. Он расправил плечи, заставил себя поднять уши, придал лицу невозмутимое выражение. Когда архиепископ появился под аркой, Майя стоял в центре часовни с прямой спиной, надменно подняв подбородок, и бешеный стук его сердца был слышен лишь ему самому.

Священнослужитель поклонился, и Майя ответил поклоном. За спиной Тетимара он увидел Бешелара и Калу, и присутствие телохранителей напомнило ему, что в будущем его ждут не только трудности и опасности. Майя воспрянул духом и сказал себе, что это было верное решение, выбрать Первых Ноэчарей в качестве сопровождающих. Они вернулись во дворец в молчании; на этот раз за Тетимаром следовал Кала, а Бешелар замыкал цепочку. На одной из верхних ступеней Майя споткнулся, но Бешелар подхватил господина под локоть и не дал ему упасть.

Закрыв потайной ход, Тетимар поклонился и ушел готовиться к церемонии. Кала и Бешелар проводили Майю наверх, в его покои, и передали личным слугам, которые принялись за дело под наблюдением Телимеджа.

Кала и Бешелар поклонились и отошли к дверям, но Майя даже не заметил этого – эдочарей суетились вокруг него, словно огромные бабочки в черных ливреях. Они избавили его от украшений и белого одеяния и снова усадили в ванну – на этот раз обычную, без травяного настоя. Майя позволил себе расслабиться в горячей воде, которая размыла воспоминания о встрече с «живой скалой» в подземной часовне и в то же время, как ни странно, сделала их более яркими. Он утратил чувство времени, словно больной, три дня пролежавший в лихорадке, но почувствовав, что вода остыла, и открыв глаза, он увидел перед собой Немера. Камердинер извиняющимся тоном произнес:

– Ваша светлость, пора.

Они вытерли его и помогли одеться во все белое: белоснежное белье; белые чулки и белые туфли, белые бархатные штаны; белую шелковую рубашку. Поверх рубашки надели не обычный стеганый жакет, а длинную белую парчовую мантию с подкладкой – самое роскошное одеяние, виденное Майей за всю его жизнь.

«Скоро я возненавижу белый цвет», – с горечью сказал он себе.

Но пока что он был околдован красотой этих одежд.

Аврис заново расчесал и распрямил его волосы, стянул их в «хвост» на затылке, потом соорудил из этого «хвоста» множество тонких косичек, вплел в них белые ленты и нити жемчуга. Вновь достали шкатулку с Малыми Драгоценностями, но на этот раз Майю украсили только опалами и жемчужинами: они были вправлены в кольца, браслеты, серьги, ожерелье. К счастью, обошлось без диадемы, потому что Этувераджид Мура, императорская корона, ждала его в тронном зале, словно чудовищная невеста.

Эдочарей не спешили. Когда они закончили свою работу, и Майя вышел из гардеробной, часы на каминной полке показывали девять вечера.