Господа Чихачёвы

Господа Чихачёвы
Кэтрин Пикеринг Антонова

Historia Rossica
Наши представления о том, как жили русские дворяне XIX века, во многом сформированы чтением классики художественной литературы – от И. С. Тургенева до М. Е. Салтыкова-Щедрина. Микроисторическое исследование К. Пикеринг Антоновой позволяет узнать о повседневной жизни дворян из первых уст. На основе уникальных архивных материалов в книге воссозданы быт и мировоззрение провинциального среднепоместного семейства второй четверти XIX века. В центре внимания – семья жителя Владимирской губернии, мецената и благотворителя Андрея Чихачёва. Документы его архива наполнены заботами о хозяйстве и детях, тревогами об урожае, здоровье, судебных тяжбах с соседями и отношениях с крепостными крестьянами. Анализируя эти материалы, автор раскрывает представления о власти и личности, обществе и вере, просвещении и романтизме, описывает круг общения Чихачёвых и показывает, как понятия и ключевые идеи эпохи распространялись и приживались в условиях российской провинции. В частности, «мужские» и «женские» гендерные роли, присущие господствовавшей в XIX веке идеологии домашней жизни, могли меняться местами (отец семейства занимался воспитанием детей, мать управляла финансами и крестьянами), а консервативные и либеральные идеи мирно сосуществовать в сознании помещиков средней руки. Кэтрин Пикеринг Антонова – специалист по российской истории, преподаватель Куинс-колледжа Городского университета Нью-Йорка (Queens College, CUNY).

Кэтрин Пикеринг Антонова

Господа Чихачёвы

Мир поместного дворянства в николаевской России

Предисловие к русскому изданию

Моя книга изначально написана на английском и предназначена в основном специалистам по истории России. Книга создавалась в рамках научных дискуссий о развитии российских элит и в особенности поместного дворянства первой половины XIX века, а также о функционировании крепостнической системы накануне ее отмены. В книге рассматриваются и вопросы восприятия в условиях российской провинции ряда важнейших общеевропейских культурно-политических понятий, таких как различные варианты консервативной мысли, господствовавшая тогда идеология домашней жизни (domesticity) и связанные с ней гендерные понятия.

Что же касается данного перевода, то в этом случае была поставлена более расширенная задача: не только сделать монографию доступной для тех ученых, которым затруднительно прочитать ее в оригинале, но и дать возможность читателям-неспециалистам узнать о повседневной жизни дворян «пушкинского поколения», как говорится, из первых уст. В книгу вошли уникальные материалы дворянской семьи Чихачёвых, проживавших в небогатой усадьбе в Ковровском уезде Владимирской губернии и оставивших на редкость насыщенный семейный архив. Книга дополняет, а подчас и опровергает сведения о дворянской жизни эпохи крепостного права, почерпнутые в своем большинстве из художественной литературы или исторических исследований, основанных на архивах богатейших аристократических семей – таких, как Гагарины или Шереметевы. Чихачёвы же принадлежали к обширной массе «среднепоместных» дворян, живших в комфорте, но без излишеств и вовсе не горевших желанием вести жизнь титулованной знати. Об их жизни до сих пор было известно не так много, и глубоких детальных исследований, насколько позволяет судить анализ научных трудов по данной проблематике, практически не было.

Помимо этого, в процессе перевода были исправлены некоторые погрешности, а цитаты из архивных документов заново проверены, так что исследователи, на каком бы языке они ни писали, могут использовать эти цитаты для своих собственных работ.

Книга определяет и объясняет ряд важнейших с научной точки зрения вопросов, поднятых в дневниках и письмах Чихачёвых и их родных, а также рассматривает эти документы в более широком историческом контексте. С этой целью использована литература как по российской истории, так и по истории Великобритании, США и других стран. Кроме того, в книге приведено достаточно много живых конкретных деталей о быте и мировоззрении членов семьи Чихачёвых для того, чтобы сделать наиболее значимые аргументы как можно более ясными и убедительными. Необходимо отметить, что книга не исчерпывает исследовательский потенциал архива Чихачёвых, который, хотя и был ранее использован другими историками и краеведами, например С. Смит-Питер, Т. Н. Головиной и Н. В. Фроловым, по-прежнему ждет новых исследователей. Особый интерес этот архив может представлять для историков материальной культуры, экономики, экологии, сельского хозяйства и садоводства, а также всех аспектов крепостного строя – всех тем, которые эта книга затрагивает в той или иной степени, оставляя при этом значительное пространство для будущих работ. Учитывая уникальное культурное значение архива Чихачёвых, мне хочется выразить надежду, что в дальнейшем все документы их фонда будут оцифрованы или даже опубликованы.

Есть один важный вопрос, который оказалось сложно разъяснить. Он касается внешности героев книги. Мы знаем, что в 1831 году местный художник Иван Ильич Орехов написал семейный портрет Чихачёвых, а в 1842 году с них были сняты дагеротипы. Эти картины, если они вообще уцелели, до сих пор могут где-нибудь храниться как портреты неизвестных лиц. Мы знаем, что Андрей Иванович Чихачёв носил очки, имел «отколотый» зуб, «седоватые височки и рыжие усики», но описания внешности его жены или детей не сохранились. Большая часть имущества Чихачёвых была утеряна после 1917 года, но документы семейного архива были сохранены в Государственном архиве Ивановской области, скорее всего заботами правнучки Андрея Ивановича – Елены Константиновны. Принадлежавшие Андрею Ивановичу номера «Земледельческой газеты» оказались в Шуйском краеведческом музее. Сама усадьба Чихачёвых в деревне Дорожаево после революции была превращена в деревенскую школу, которая там располагалась в 2004–2005 годах, когда мне удалось посетить эту столь интересующую меня усадьбу. В школе был создан небольшой музей дворянского быта, и, учитывая неиссякающий интерес местной общественности к этой семье, есть надежда, что семейные портреты Чихачёвых или другие принадлежавшие им предметы отыщутся, может быть, даже с помощью читателей этой книги.

К огромному сожалению, в 2009 году школа в Дорожаево была закрыта. Но два года спустя здание приобрела предприниматель из г. Иваново Светлана Разина и приступила к жизненно необходимым ремонтным работам при помощи краеведа и филолога Т. Н. Головиной, посвятившей более двадцати лет изучению истории семьи Чихачёвых. В 2016 году блогер Вадим Разумов опубликовал интереснейшие материалы об усадьбе с множеством хорошего качества фотографий, как современных, так и начала XX века[1 - См.: https://deadokey.livejournal.com/196637.html.]. На одной из них изображен Константин Чихачёв с родными, а за их спиной на стене висят два портрета – мужской и женский, которые вполне могут быть вышеупомянутыми дагеротипами Андрея и Натальи, снятыми в 1842 году. Однако судьба усадьбы до сих пор находится под вопросом, так как в 2017 году она была снова выставлена на продажу. Может быть, моя книга поможет раз и навсегда определить и разъяснить громадное историческое и культурное значение наследия семьи Чихачёвых, их архива и усадьбы, как представляющих широкий, но почти незадокументированный слой российских дворян «средней руки», часть того самого среднего класса, который якобы отсутствовал в дореволюционной России. Никоим образом не претендуя на исчерпывающий охват темы, я надеюсь, что моя книга, в дополнение к трудам Н. В. Фролова и Т. Н. Головиной, послужит основанием для более полного постижения и раскрытия того, что Чихачёвы сделали и что хотели рассказать потомкам о мире, в котором они жили и который создавали с любовью и старанием.

Выражаю искреннюю признательность редактору серии Ирине Ждановой, а также Г. Н. Ульяновой, О. В. Стукаловой и И. В. Жгенти за ценные советы, сделанные при редактировании рукописи перевода.

Благодарности

Основным источником финансирования этого исследования явился грант фонда Фулбрайта, а несколько дополнительных кратких командировок стали возможны благодаря поддержке Института Гарримана Колумбийского университета, а также Профессионального союза сотрудников Городского университета Нью-Йорка (PSC–CUNY). Я благодарна всем работникам архивов, библиотекарям и хранителям музеев, которые помогли мне найти материалы для исследования. Глубокую признательность выражаю сотрудникам Государственного исторического архива Ивановской области (ГАИО). Появление этой книги стало возможным благодаря великодушию и поддержке директора ГАИО, Л. Н. Лисициной, заместителя директора Н. А. Муравьевой и главы исследовательского отдела О. И. Захаровой, а приятное общество и профессиональные советы заведующей читальным залом Е. В. Манерцевой значительно облегчили мою работу. Я благодарю профессора К. Е. Балдина и Н. Г. Ремизову из Ивановского государственного университета за поддержку, а университетских библиотекарей – за предоставленную возможность изучить хранящиеся в их фондах газеты и журналы. Благожелательные хранители Шуйского краеведческого музея открыли для меня собрание писем Чихачёвых, а также переплетенные журналы с собственноручными пометками Андрея. Сотрудники Русского музея в Санкт-Петербурге были очень добры и любезны, разрешив воспроизвести две картины из их собрания.

Мое пребывание в Иваново украсили доброта Людмилы Леонидовны Бурлаковой и ее сына Игоря и поддержка Регины Чумаковой. Игорь и Регина помогали мне организовывать поездки в деревню для осмотра дома Чихачёвых и других местных достопримечательностей и сами участвовали в этих приключениях. Я безмерно благодарна Галине Петровне, Любови Борисовне и Зое Александровне, учителям деревенской школы в Дорожаево, за два восхитительных дня в усадьбе, некогда принадлежавшей Чихачёвым. Я никогда не забуду дни, проведенные там, – и особенно чаепитие, которое они устроили в комнате, некогда бывшей спальней Натальи Ивановны. Я благодарю также Владимира Смирнова, священника деревенской церкви Зименок, за экскурсию и беседу. Благодаря семье Шашковых пребывание в России во время моих исследовательских командировок стало значительно комфортнее.

Мои научные руководители из Колумбийского университета, профессор Ричард С. Уортман и профессор Марк Л. фон Хаген, ныне покойный, поддерживали меня в период работы над диссертацией и великодушно стали ее читателями. Также я многим обязана поддержке и критике профессора Барбары Алперн Энгель из Университета Колорадо в Боулдере. Сьюзан Смит-Питер из Колледжа Статен-Айленд не только впервые рассказала мне о Чихачёвых, но и делилась своими знаниями, пока я занималась этим проектом. Мишель Ламарш Маррезе, чьи научные работы впервые заставили меня задуматься над темой данного исследования, щедро делилась со мной имеющимися знаниями и дала несколько прекрасных советов (а также в нужный момент дополнила мои материалы важной ксерокопией из библиотеки Хельсинки). Работа бок о бок с Беллой Григорян, замечательной коллегой и подругой, служила неизменным источником вдохновения. Профессор Элис Кесслер-Хэррис и профессор Ирина Рейфман давали бесценные советы при написании диссертации, которые оказались весьма полезными при редактуре. В Колумбийском университете я также многое почерпнула на оживленных аспирантских семинарах под руководством профессора Кесслер-Хэррис и профессора Брэдли Абрамса. Я благодарна всем своим сокурсникам, и особенно Алин Волдуар, за внимательное прочтение черновиков и комментарии, поддержку и дружбу. Кроме того, я признательна Алин за переводы с французского, при этом все возможные ошибки – на моей совести. Благодарю за ценные комментарии всех участников семинара по славяноведению в Колумбийском университете и коллоквиума по русистике в Институте Гарримана, а также всех, кто присутствовал на конференциях, где я выступала с докладами по некоторым темам, представленным в этой книге.

Куинс-колледжу Городского университета Нью-Йорка я благодарна за предоставление мне академического отпуска для работы над этой книгой. Я также очень высоко ценю моральную и материальную поддержку коллег и администрации исторического факультета. Книга стала лучше благодаря анонимным рецензентам из издательства Оксфордского университета, а также вдумчивой и интенсивной редакторской работе Нэнси Тофф и Сони Тайко.

Моя увлеченность работой стала своеобразным «испытанием» для моих родных и друзей. Я благодарю моих родителей – Крис Смит Пикеринг и Дэниэла Пикеринга и особенно мою старшую дочь Аню за ее терпение. Эта книга никогда бы не была закончена без душевной и интеллектуальной щедрости Сергея Антонова, который был моим первым читателем, редактором, критиком, оказывал всемерную поддержку в течение всей работы над книгой.

Предисловие

В 1970?х годах в малоизвестном советском городе Коврове рабочий завода и сын бывшего бойца Красной армии Олег Чихачёв получил звание «Почетный ветеран труда». Олег был ничем не примечательным советским гражданином, но всего два поколения назад его семья владела несколькими дворянскими имениями. Его отец Анатолий, сын дворянина, в начале 1920?х годов, по окончании Гражданской войны, уволился из Красной армии и стал учителем математики. Тетя Олега, Елена, помогла превратить принадлежавший семье особняк в деревенскую школу и до замужества преподавала в ней. Новая советская власть ассимилировала множество бывших дворян, включая семью Олега. Среди них были как те, чьи семьи оказались недостаточно состоятельны или влиятельны, чтобы эмигрировать после революции 1917 года, так и те, кто избежал недоброжелательного внимания большевиков или мстительности местных крестьян, а также те, кто не был достаточно полезным, чтобы новый режим активно мог использовать его в качестве «буржуазного специалиста»[2 - Смирнова Т. М. Бывшие люди Советской России. Стратегии выживания и пути интеграции. 1917–1936 годы. М.: Мир истории, 2003.].

В бурные годы революции и Гражданской войны значительная доля общенационального и местного исторического наследия России была уничтожена, но к середине 1920?х годов краеведческое движение вступило в новый период расцвета: возможно, это была реакция на недавнюю потерю столь значимой части традиции[3 - Smith-Peter S. How to Write a Region: Local and Regional Historiography // Kritika. 2004. Vol. 5. № 3. Р. 527–542.]. В 1925 году собрание документов Чихачёва было передано вновь учрежденному Государственному историческому архиву Ивановской области. Несколько книг, принадлежавших ранее давно покойному предку Чихачёва, перешли в собственность Шуйского краеведческого музея. Сегодня эти документы представляют собой, насколько нам известно, наиболее обширный и подробный архив помещичьей семьи, хранящийся в российской провинции.

Отец Анатолия и Елены, Константин Алексеевич Чихачёв, умер в начале 1918 года, так и не узнав о большевистской революции. В молодости, в 1880?х годах, Константин вел дневник, подражая своему почтенному и любимому деду Андрею Ивановичу Чихачёву. Андрей Иванович, благодаря опубликованным им статьям и активной благотворительности, уже к моменту рождения внука Константина стал легендарной личностью местного масштаба. Среди его начинаний было основание первой в губернии бесплатной публичной библиотеки (переданные в 1920?х годах в Шуйский музей книги были единственным, что от этой библиотеки осталось). Но, как было известно Константину, содержание личных записей Андрея, его жены Натальи и их сына Алексея (отца Константина) было не менее удивительным, нежели благотворительные поступки Андрея.

Переданное в Ивановский архив собрание документов состоит из сотен страниц частных записей Андрея, Натальи и Алексея с 1830 по 1866 год, а также отдельных документов, датированных 1820?ми и 1870?ми годами. Все собрание дает возможность представить исключительно подробную картину провинциальной помещичьей жизни середины XIX века. Даже в Соединенных Штатах Америки или Западной Европе, где, в отличие от России, собрания исторических документов не были разорены революцией и не подвергались жестокой цензуре, подобный семейный архив той эпохи был бы примечательной находкой.

В дополнение дневников членов семьи, которые велись на протяжении нескольких лет, сотен полученных Андреем писем, а также деловых и юридических документов, позволяющих установить некоторые обстоятельства жизни Чихачёвых, в собрание входит также ряд записных книжек, содержащих то, что в семье называли «почтовыми сношениями». В 1830?х Чихачёвы проводили часть года в соседнем имении Якова Чернавина, брата Натальи и близкого друга Андрея. В тот период каждое из этих двух семейств вело записную книжку для записи всех мыслей, которыми хотелось поделиться с другой «стороной». И всякий раз, когда прислуга или член одной из семей посещал другую, происходил обмен этими записными книжками. Такая переписка была похожа не столько на обмен письмами, сколько на беседу, полную непринужденных острот, соболезнований, размышлений, шуток и всевозможных подробностей повседневной жизни.

Сегодня эти документы хранятся в Государственном архиве Ивановской области, в городе Иваново, куда можно за пять часов доехать из Москвы на машине. Хотя село Иваново и было расположено в самом сердце европейской части России, лишь в 1871 году оно, присоединив Вознесенский посад, стало городом Иваново-Вознесенском. Центр текстильной промышленности и место знаменитой стачки, которая, согласно советской историографии, положила в 1905 году начало «первой русской революции», город Иваново (как он называется с 1932 года) всегда ассоциировался с промышленностью, а в имперские времена – с купечеством, заправлявшим здесь торговлей текстилем. Поэтому историки, посещающие Ивановский архив, чаще всего запрашивают документы, касающиеся промышленности, деловой жизни, революционных событий или купечества. Исследователи жизни провинциальных помещиков обычно едут куда угодно, но только не в Иваново. А до 1991 года иностранным историкам и вовсе было сложно посетить этот город (недалеко от него располагается крупная военная база, Иваново-Северный).

К достопримечательному архиву Чихачёвых почти никто не прикасался со времени его передачи в 1925 году и до середины 1990?х, когда несколько местных историков обнаружили его и начали публиковать статьи об Андрее Ивановиче и его сочинениях[4 - В основном изучением наследия Андрея Чихачёва занимались краеведы Н. В. Фролов и Э. В. Фролова. Татьяна Николаевна Головина, литературовед из Ивановского государственного университета, опубликовала несколько статей о круге чтения Андрея, а О. А. Монякова – краткую характеристику содержания его статей, публиковавшихся во «Владимирских губернских ведомостях».]. Несколько лет спустя американский историк Сьюзан Смит-Питер во время поисков сведений о провинциальных членах Московского общества сельского хозяйства наткнулась на архив. Она написала статьи об основании Андреем Ивановичем публичной библиотеки и других фактах его участия в жизни местного гражданского общества[5 - Smith-Peter S. Books Behind the Altar: Religion, Village Libraries, and the Moscow Agricultural Society // Russian History. 2004. Vol. 31. № 3.]. Именно Сьюзан Смит-Питер в ответ на вопрос, можно ли отыскать в провинции дневники женщин-дворянок, рассказала мне об архиве Чихачёвых и, в частности, о входящих в него дневниках Натальи Чихачёвой.

Я искала записи провинциальных помещиц, не принадлежавших к немногочисленным богатым и прекрасно образованным семействам, из которых в те времена, как правило, выходили писатели (и которые для управления своим имуществом обычно нанимали посторонних лиц). Я хотела понять историю семей, которые не формировали, а «потребляли» культурные образы своей эпохи. К сожалению, известно, что записи, оставленные неизвестной женщиной, практически не имеют шансов сохраниться в архиве. Однако архив Чихачёвых содержит несколько обстоятельных дневников помещицы Натальи Ивановны Чихачёвой, о которой прежде никто никогда не слышал (тот факт, что муж Натальи Чихачёвой оказался сам по себе интересным человеком, оставившим большое число рукописей, – чистая случайность). Я провела девять месяцев в читальном зале Ивановского архива, изучив практически каждое слово в документах из фонда семьи Чихачёвых и переписав значительную часть прочитанного от руки (поскольку иные способы копирования более чем нескольких страниц были в то время запрещены)[6 - Я так и не смогла получить два дела из фонда Чихачёвых, поскольку они находились на реставрации на протяжении всего периода моей работы в архиве. Оба, судя по всему, содержали малосущественные юридические документы, подобные тем, с которыми мне довелось ознакомиться.]. Как результат моей исследовательской работы была написана эта книга.

Введение

В российской провинции в середине XIX века одна женщина по имени Наталья Ивановна Чихачёва посвящала большую часть своего времени управлению несколькими поместьями, где трудилось несколько сотен крепостных крестьян. Она вникала в мельчайшие детали своего обширного хозяйства, а в это время ее муж Андрей Иванович уделял все свое внимание воспитанию двоих детей. Подобное распределение обязанностей поражает современного читателя, ибо кажется странным для России той эпохи, но Чихачёвы – как и их соседи и друзья – не видели здесь ничего необычного. На самом деле многие их современники распределяли семейные обязанности сходным образом.

Жизнь семьи Чихачёвых, на первый взгляд, противоречит принципам идеологии домашней жизни, в частности представлению, будто женщины должны сидеть дома, ухаживая за детьми, пока мужчины трудятся вне родного дома. Рассмотрение понятия «domesticity» (единого мнения о русском аналоге термина, относящегося к «сфере домашней жизни», в историографии пока нет) отсылает к хорошо известной дискуссии о теории «разделенных сфер» и о том, каким должно быть поведение идеальной женщины. Предполагалось, что идеальная женщина скромна и приятна в общении, ее энергия направлена на то, чтобы быть «ангелом дома», благоустраивать семейное гнездо и лелеять своих детей. Эта риторика начала возникать в западноевропейской художественной и дидактической литературе в первой половине XIX века – по мере того, как индустриализация все решительнее вела мужчин среднего класса от управления семейным делом (которое в доиндустриальные времена зачастую осуществлялось из дома и с помощью хозяйки дома) к работе в конторах, на промышленных предприятиях и в правительственных учреждениях. Дискуссия о «сфере домашней жизни» (domesticity) являлась – и даже сегодня является, хотя и в меньшей степени – весьма влиятельной. Но она была и остается всего лишь дискуссией, и в меньшей степени реальностью.

Несмотря на рост численности среднего класса на Западе и его влияния на общество, все больше принадлежавших к нему мужчин начинали работать вне дома; эти изменения не происходили в одночасье; жизнь многих людей была организована иначе и не соответствовала общей тенденции. Что немаловажно, поведение и убеждения людей оказывались гораздо сложнее, чем предполагали справочники. Это явление способствовало созданию гендерной нормы, которой реальные мужчины и женщины могли следовать, сопротивляться или не придавать значения[7 - Термин «гендер» отсылает к поведению, определяемому культурными представлениями о различии полов. Гендер – понятие историческое: представления о том, как следует вести себя мужчинам и женщинам, меняются в зависимости от времени и места. См.: Scott J. W. Gender: A Useful Category of Historical Analysis // AHR. 1986. Vol. 91. № 5 (Dec.). P. 1053–1075. В этом исследовании показано, как и с какими явными и неявными последствиями конструировались гендерные роли в пределах одной конкретной семьи. К сожалению, даже такие обширные собрания документов, как архив Чихачёвых, приподнимают завесу не над всеми тайнами, и читатель, которого интересует в первую очередь женский опыт, будет разочарован наличием в этих документах обширных лакун там, где можно было бы надеяться отыскать какие-то намеки на то, что думала (а не делала) Наталья, или на то, каким было ее (а не ее мужа) мировоззрение.]. Например, многие принадлежавшие к среднему классу отцы посвящали себя детям, а многие женщины работали вне дома или занимались еще какой-либо деятельностью, противоречившей идеальному образу «ангела дома» (хотя им подчас приходилось платить за это, если такие занятия воспринимались обществом как нарушение норм, описывающих правила домашней жизни)[8 - Исследование представлений о домашней жизни в Западной Европе и Соединенных Штатах определило пределы применимости этого дискурса к породившему его обществу. Во времена королевы Виктории англичанки и американки среднего класса множеством способов восставали против него: трудясь на административных и секретарских должностях, учительствуя, ведя свое независимое или относительно независимое дело, участвуя в масштабных благотворительных и филантропических проектах и т. п. См.: Branca P. Image and Reality: The Myth the Idle Victorian Woman // Clio’s Consciousness Raised: New Perspectives on the History of Women / Ed. M. Hartman, L. Banner. N. Y.: Octagon, 1976. Р. 179–191; Peterson M. J. No Angels in the House: The Victorian Myth and the Paget Women // AHR. 1984. Vol. 89. P. 677–708; No More Separate Spheres! A Next Wave American Studies Reader / Eds C. N. Davidson, J. Hatcher. Durham: Duke University Press, 2002, и др. исследования. Равным образом в ходе исследования концепций маскулинности XIX столетия было показано, что для многих мужчин (особенно в роли отцов) домашний быт составлял смысл жизни и основу личного самоопределения: Frank S. M. Life with Father: Parenthood and Masculinity in the Nineteenth-Century American North. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1998; Tosh J. A Man’s Place: Masculinity and the Middle-Class Home in Victorian England. New Haven: Yale University Press, 1999.].

Литературовед Диана Грин писала о повсеместности домашней идеологии в российской прессе 1830–1840?х годов, демонстрируя, что европейские представления о домашней жизни были знакомы провинциальным читателям из дворян, таким как Чихачёвы. Вопреки некоторым исследователям, в своей книге я утверждаю, что идеи о домашней жизни не так уж легко принимались российским обществом, развивавшимся в экономических и политических условиях, очень отличавшихся от западноевропейских, где эти идеи зародились (хотя некоторые жители российской провинции читали о них)[9 - Greene D. Mid-Nineteenth Century Domestic Ideology in Russia // Women and Russian Culture / Ed. R. Marsh. N. Y.: Berghahn, 1998; Tovrov J. The Russian Noble Family: Structure and Change. N. Y.: Garland, 1987; Cavender M. Nests of the Gentry: Family, Estate, and Local Loyalties in Provincial Russia. Newark: University of Delware Press, 2007; Glagoleva O. Dream and Reality of Russian Provincial Young Ladies, 1700–1850 // The Carl Beck Papers. 2000. № 1405. P. 1–87; Русская провинциальная старина: Очерки культуры и быта Тульской губернии XVIII – первой половины XIX в. Тула: Ритм, 1993.]. Особенно отличались от этого идеала представления провинциальных помещичьих семей о материнстве, и эта альтернативная модель материнства ключевым образом повлияла на повседневный опыт брака и родительства, а также понимание роли мужчины. Такая вариация гендерных норм в российских условиях значительно усложнила процесс усвоения западноевропейских представлений о домашней жизни в провинциальных дворянских семьях.

Для понимания гендерных отношений внутри помещичьих семейств XIX века крайне важной является книга Мишель Ламарш Маррезе о собственности российских дворянок[10 - Marrese M. L. A Woman’s Kingdom: Noblewomen and the Control of Property in Russia, 1700–1861. Ithaca; N. Y.: Cornell University Press, 2002 (см. рус. пер.: Маррезе М. Л. Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700–1861). М., 2009).]. Глубокое исследование юридических документов и мемуаров позволило Маррезе установить, что, в отличие от многих стран Западной Европы, где вступающие в брак женщины юридически лишались прав на собственность, замужние женщины в России не только по закону обладали этими правами, но и активно ими пользовались, зачастую распоряжаясь своими владениями независимо от мужа, а иногда – даже управляя собственностью мужа наряду со своей собственной. Эти женщины представляли себя и свои интересы в суде и, случалось, успешно вели тяжбы с целью защитить свою собственность от мужей-расточителей. Кроме того, проведенное Маррезе исследование мемуаров показало, что в XVIII и начале XIX века многие россияне писали о владевших собственностью женщинах как о совершенно обычном явлении, об их праве на собственность как о чем-то неоспоримом, а о них самих – как о прекрасных управительницах (любопытно, однако, что в художественных произведениях эти женщины часто описывались в гораздо менее лестных выражениях). Маррезе утверждает, что такое положение дел оказалось возможным из?за того, что русские помещики рассматривали управление имением как логичное продолжение занятий домашним хозяйством.

Учитывая многочисленность замужних российских женщин, управлявших своей собственностью отдельно от собственности мужей или распоряжавшихся всем семейным имуществом, то задача исследования семьи Чихачёвых – показать, как это обстоятельство могло повлиять на брак, на различия в представлениях мужчины и женщины на супружеские и родительские обязанности и как образованная российская публика воспринимала западноевропейские идеи о жене и матери как «ангеле дома» и об отце, чьей «естественной» ролью было участие в общественной жизни, если их жизнь зачастую отличалась от таких представлений.

Восприятие читателями таких понятий, как сфера домашней жизни (domesticity), заведомо имеет расплывчатый характер. За отсутствием иных доказательств предполагается, что повсеместное присутствие определенных идей в популярной литературе означает, что читатели их восприняли, а как и в какой степени – остается неясным. Соответственно, историки, ранее исследовавшие распространение западноевропейской идеологии домашней жизни в России, пришли к выводу, что преобладание этих идей не только в периодической печати, но также в популярной художественной литературе и записях частных лиц означает, что значительное число россиян их приняли. Основной вопрос, которым задавались историки, звучал так: почему они сделали это, несмотря на значительные институциональные и культурные различия, существовавшие в середине XIX века между имперской Россией и Западной Европой, и почему эти идеи так быстро распространились?[11 - См.: Greene. Domestic Ideology; Tovrov. Russian Noble Family; Cavender. Nests of the Gentry; Glagoleva. Dream and Reality.]

Мое исследование архивов Чихачёвых наводит на мысль, что эти вопросы преждевременны. Чихачёвы были знакомы с большей частью литературы, как художественной, так и дидактической, пропагандировавшей идеал домашней жизни, и записки самого Андрея содержат некоторые традиционные для описания домашней жизни выражения[12 - Из посвященного тверским помещикам средней руки исследования Кавендер видно, что они использовали обороты, похожие на те, которые употреблял Андрей Чихачёв, но из?за отсутствия женских дневников, которые можно было бы сопоставить с мужскими, невозможно ничего узнать об иных сторонах жизни этих людей (а случай Чихачёвых дает такую возможность).]. Но сфера деятельности Натальи Чихачёвой была гораздо шире той, которую отражала популярная литература для женщин, или той, что была доступна большинству женщин Западной Европы; совсем иными были и ее повседневные занятия. Она, бесспорно, вела финансовые дела и, конечно же, не занималась нравственным воспитанием детей. Несмотря даже на то что в своих дневниках Андрей подражал идеализированным описаниям домашней жизни, в «Земледельческой газете» он писал, что жене отводится важная роль – управление финансами и имениями. Дневники самой Натальи свидетельствуют о ее реальной роли, которую поддерживал Андрей, и о том, что именно с этой ролью она себя прежде всего и отождествляла, ею гордилась. Таким образом, автор этой книги присоединяется к кругу тех западных исследователей, которые изучают, как повседневная реальность отличалась от идеологии домашней жизни. Само по себе это не будет значительной научной находкой – в конце концов, вряд ли можно удивить кого-то, сказав, что люди вовсе не обязаны воспринимать напечатанное в газетах и журналах как прямое руководство к действию. Более важными здесь являются некоторые последствия, скрывающиеся за реалиями жизни семьи Чихачёвых.

Чихачёвы не отличались от других провинциальных среднепоместных дворян, если не считать того, что они очень много писали и значительная часть их письменного наследия сохранилась: их доход был средним для провинциальных землевладельцев, жили они примерно так же, как и их соседи и родственники. Но, конечно же, ни одна семья не может быть в точности похожа на остальные (несмотря на слова Л. Н. Толстого о похожести счастливых семей). Эта книга написана в жанре микроистории, и ее задача – как можно глубже понять одну семью, чтобы та могла стать образцом, сопоставление с которым позволило бы лучше понять другие, не столь подробно задокументированные случаи[13 - См. опубликованные недавно письма крестьян, живших в Сарапульском уезде в конце XIX века: Йокояма О. Письма русских крестьян: контексты и переводы. В 2 т. М., 2014.]. В не так давно опубликованном замечательном обзоре литературы о российском дворянстве Саймон Диксон призывал к созданию работ, которые могли бы «связать личность и обстоятельства, с большей аккуратностью находя место… конкретных дневников и переписки… в социальном и культурном контексте жизни их авторов»[14 - Dixon S. Practice and Performance in the History of the Russian Nobility // Kritika. 2010. Vol. 11. № 4 (Fall). P. 763–770. К написанию этой статьи Диксона подтолкнула важная работа Мишель Маррезе, переосмысливающая знаменитое сочинение Юрия Лотмана о культуре русского дворянства: Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века // Труды по знаковым системам. Тарту, 1977. № 8. С. 65–89. См.: Marrese M. «The Poetics of Everyday Behavior» Revisited: Lotman, Gender, and the Evolution of Russian Noble Identity // Kritika. 2010. Vol. 11. № 4 (Fall). P. 701–739.]. Именно в этом и заключается задача данной книги. Сопоставление материалов из архивов Чихачёва с другими, только сейчас входящими в научный оборот документальными источниками, и создание исчерпывающего портрета дворянства XIX века могло бы стать предметом совсем иного исследования.

То, что избранный Чихачёвыми способ распределения гендерных ролей в браке вполне возможен и воспринимался без замечаний или критики, имело бы большое значение, даже с учетом его нетипичности для помещиков среднего достатка (хотя есть основания полагать, что для этого сословия он был по меньшей мере вполне обычным явлением). Но хотя история Чихачёвых и является весьма своеобразной, она, безусловно, важна и может оказаться очень полезной для исследователей, занимающихся гендерной историей и историей семьи, проблемой крепостного права, изучением жизни поместного дворянства и восприятия различных идей: от представлений о домашней жизни до романтизма и национализма.

Своеобразие политической и экономической реальности России XIX века является одной из основных причин, по которым в российских семьях отступали от предложенной западной дидактической литературой модели брака. Важно отметить, что наиболее могущественный класс собственников в России того времени был представлен не средним классом предпринимателей: его составляли дворяне-землевладельцы, чье самосознание было тесно связано с этосом государственной службы и институтом крепостного права. Все российские дворяне – от высшей аристократии и до среднепоместного дворянства (подобного Чихачёвым), и бедные дворяне, еле сводившие концы с концами, – обладали значительными правовыми привилегиями: свободой от большинства налогов и телесных наказаний и даже свободой от обязательства государственной службы (она была дарована Жалованной грамотой дворянству Петра III в 1762 году и подтверждена Екатериной II в 1785 году)[15 - ПСЗ I. № 11444; ПСЗ. № 16187.]. Но, несмотря на то что дворяне больше не были обязаны служить, предполагалось, что все же они будут это делать. Если земельные владения не приносили помещику достаточного дохода для поддержания желаемого положения, то служба становилась необходимостью. К XIX веку многие землевладельцы служили несколько лет, а затем выходили в отставку и поселялись в своих усадьбах. Государственная служба требовала, чтобы дворяне подолгу жили вдали от своих имений и семьи, и в таких случаях управление поместьями автоматически ложилось на плечи их жен (другими возможными вариантами решения этой проблемы были наем высокооплачиваемого профессионального управляющего, наделение одного из родственников полномочиями поверенного или возложение этой ответственности на крепостного старосту)[16 - Маррезе. Бабье царство.]. В случае Чихачёвых муж постоянно пребывал дома с момента заключения брака, и в то время как его жена управляла их имениями, считал себя прежде всего слугой царя.

Еще одной привилегией потомственных дворян было исключительное право собственности на земли с проживавшими на них крепостными[17 - См., например: ПСЗ. № 9267 (1746); Wirtschafter E. K. Legal Identity and the Possession of Serfs in Imperial Russia // JMH. 1998. Vol. 70. № 3 (September). P. 561–587.]. Благосостояние и комфорт среднепоместных дворян, как живших в своих усадьбах, так и служивших далеко от дома, главным образом зависели от доходов, приносимых трудом крепостных крестьян. В свою очередь, помещики были обязаны обеспечить основные материальные потребности. Управление крепостными было сложной, трудоемкой, рискованной задачей, от выполнения которой зависело очень многое; это было одной из основных задач любой помещичьей семьи.

Общественно значимая деятельность, которой могли заниматься российские дворяне, практически полностью сводилась к государственной службе, управлению земельными владениями и – для наиболее образованных – участию в культурной жизни страны. Большинству дворян в основном были недоступны иные занятия, открытые для мужчин других сословий. Например, практически невозможно было в этот период открыто участвовать в политической жизни страны, поскольку до 1906 года в России отсутствовал главный представительный орган управления, а ограниченные в правах органы местного самоуправления (земства) появились лишь в 1863 году. На влиятельные бюрократические посты назначали, как правило, лишь представителей элитных аристократических семейств. Хотя дворяне активно занимались некоторыми видами предпринимательства, в правление Николая I (1825–1855) коммерческое и промышленное развитие намеренно сдерживалось из страха перед социальной нестабильностью. Хотя дворяне имели право организовывать на своих землях фабрики и вступать в купеческие гильдии, в целом для инвестиций и инноваций российской экономике недоставало значительного капитала, а административные и правовые реалии препятствовали развитию рынка ценных бумаг и затрудняли предпринимательскую деятельность[18 - Pintner W. Russian Economic Policy under Nicholas I. Ithaca, N. Y.: Cornell University Press, 1967. P. 9–29; Owen T. C. The Corporation under Russian Law, 1800–1917. Cambridge: Cambridge University Press, 1991.]. Хотя в России и существовал «джентльменский капитализм», в первой половине века инвестиции в землю и вклады в государственные банки выглядели более привлекательно[19 - Когда в 1857 году правительство снизило процентную ставку по банковским депозитам, инвесторы поспешили изъять свои средства и вложить их в акционерные общества. Так началась первая российская «биржевая лихорадка». См.: Owen. Corporation. P. 30–54; Hoch S. The Banking Crisis, Peasant Reform, and Economic Development in Russia, 1857–1861 // AHR. 1991. Vol. 96. № 3 (June). P. 785–820.].

Вышедший в отставку после нескольких лет государственной службы и не имеющий связей или капитала для участия в политической или коммерческой деятельности, Андрей Чихачёв полагал, что ему предназначено быть духовно-нравственным воспитателем: эта роль представлялась ему «публичной» в том смысле, что выводила его (мысленно и символически) за пределы его имений. Однако кому-то все же было нужно заниматься жизненно важным делом повседневного управления усадьбой. Это стало задачей Натальи. С точки зрения Андрея, роль хозяйки была «частной» (обязанности исполнялись «в доме»); таким образом, в его представлении «домом» были многочисленные имения с несколькими деревнями крепостных (такая точка зрения была характерна для провинциальных помещиков в XVIII–XIX веках)[20 - Маррезе. Бабье царство.].

Андрей писал о деревенских жителях как о членах своей семьи, что было весьма распространено в середине XIX века; однако его записи позволяют увидеть подлинную жизнь: для Чихачёвых деревня и в самом деле была частью семьи в почти всех возможных аспектах. Наталья растила своих детей, заботясь в первую очередь об их материальном благополучии, но также понимала она и свои обязанности в отношении крепостных. А поскольку Андрей являлся нравственным наставником своих детей, то он считал, что играет ту же роль в жизни принадлежавших ему крепостных. По крайней мере, с точки зрения владельцев, во главе деревенской «семьи» стояли они, то есть родители, затем шли их дети и другие зависимые лица, причем последняя категория состояла из множества разрядов: от привилегированных нянюшек до наемных учителей, представителей духовенства, домашней прислуги и занятых на полевых работах крестьян. Каждый в различной (подчас весьма различной) степени зависел от всех остальных.

Чихачёвы, их соседи и друзья относились к прослойке так называемых среднепоместных дворян, в то время как существующая на данный момент историческая литература о крепостном праве и русском дворянстве, и в особенности появляющиеся время от времени детальные микроисторические исследования отдельных имений, основана почти исключительно на документах богатейших аристократических семейств, в особенности Гагариных и Шереметевых, у которых имелись большие конторы с управляющими и письмоводителями. Их указания, отчеты и переписка хранятся в легкодоступных архивах Москвы и Петербурга[21 - См. гл. 3, примеч. 2 на с. 100. Об отсутствии исследований мелко- и среднепоместных имений см.: Dennison T. The Institutional Framework of Russian Serfdom. Cambridge: Cambridge University Press, 2011. С. 220. В качестве примера среднепоместного дворянина Деннисон может привести только вымышленного Обломова, который нисколько не походил на реального Чихачёва и его знакомых. Литература о дворянской усадьбе XIX века также охватывает лишь хорошо сохранившиеся усадьбы аристократии. См.: Марасинова Е. Н., Каждан Т. П. Культура русской усадьбы // Очерки русской культуры XIX века. В 6 т. Т. 1. Общественно-культурная среда. М., 1999.]. Однако, даже если взять в расчет всех помещиков, считавшихся богатыми, то есть владевших более чем 500 крепостных, их наберется не более 3,4 % от всех «душевладельцев». Их жизнь и хозяйство сильно отличались от мира Чихачёвых. Согласно 8-й ревизии, к 1836 году среднепоместные дворяне (то есть имевшие от 101 до 500 душ) составляли около 13 % помещиков и владели примерно третьей частью всех крепостных крестьян, в то время как более 80 % владельцев крепостных относились к мелкопоместным (или даже беспоместным) дворянам[22 - Тройницкий А. Г. Крепостное население в России по 10?й народной переписи. СПб., 1861. С. 67; Шепукова Н. М. Об изменении размеров душевладения помещиков Европейской России в первой четверти XVIII – первой четверти XIX века // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы за 1963 г. Вильнюс, 1964. С. 388–419, 393. См. также: Blum J. Lord and Peasant in Russia: From the Ninth to the Nineteenth Century. Princeton: Princeton University Press, 1971.]. Большинство таких помещиков не имели возможности нанять управляющего, заводить подробные архивы или (если они только не находились на службе) проживать вдали от своих имений. Таким образом, мы не можем напрямую сопоставить историю семьи и хозяйства Чихачёвых, их родных и знакомых, с тем, что описывается в существующей на данный момент научной литературе о крепостном строе и дворянстве: в этих работах речь идет о совсем других людях и других отношениях. Данная книга рассматривает схожие вопросы развития крепостнического хозяйства и в особенности поместного дворянства, но в отличие от предшествующих работ делает это с точки зрения до сих пор практически неизученной (и как будто бы вовсе никогда не существовавшей) прослойки консервативного среднепоместного дворянства, населявшего российскую провинцию.

С точки зрения общеевропейской модели развития элит в XIX веке не приходится удивляться консервативности мировоззрения привилегированного, но не особенно богатого землевладельческого класса: их благосостояние было основано на поддержании status quo. Кроме того, судя по той же модели, на протяжении всего XIX столетия влияние привилегированных классов и групп среднего достатка должно было постоянно увеличиваться. Однако в России консервативно настроенное среднепоместное дворянство никогда не оказывало существенного давления на правительство или общественное мнение, и, когда мы читаем историческую литературу, создается впечатление, что оно практически сошло со сцены через некоторое время после освобождения крепостных в 1861 году, постепенно слившись с другими группами населения. Многие из них вошли в число людей свободных профессий, которых в конце XIX века становилось все больше; другие обеднели и, несмотря на свой более высокий с правовой точки зрения статус, жили приблизительно так же, как горожане или даже крестьяне[23 - Процесс постепенного обеднения дворян продолжался несколько веков. Esper T. The Odnodvortsy and the Russian Nobility // Slavonic and East European Review. 1967. Vol. 45. № 104 (Jan.). P. 124–134. Согласно докладу благотворительного Московского тюремного комитета за 1851 год, из 2227 нищих, арестованных в городе за этот год, тридцать семь мужчин и восемнадцать женщин принадлежали к дворянскому сословию. См.: Государственный архив Российской Федерации (далее – ГАРФ). Ф. 123. Оп. 2. Д. 606. Л. 12.]. Главной заслугой провинциального дворянства перед русской культурой стало то, что его жизнь послужила материалом для комических зарисовок Николая Гоголя, Антона Чехова и других писателей[24 - Государственному деятелю Сергею Витте провинциальное дворянство в период после освобождения крестьян представлялось бесполезным из?за безынициативности и отсутствия амбиций: Гурко В. И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. Об образе провинции в произведениях Гоголя и его огромном влиянии на представления о подлинной провинциальной жизни см.: Lounsbery A. «No, this is not the provinces!»: Provincialism, Authenticity, and Russianness in Gogol’s Day // RR. 2005. Vol. 64 (April). Р. 259–280.].

Однако историки все чаще задумываются о том, что кажущееся отсутствие средне- и мелкопоместного дворянства в исследованиях, посвященных Российской империи, требует объяснения. Почему эта часть дворянства не превратилась во влиятельную консервативную опору трона, почему не стала противовесом для крайних позиций – радикального социализма интеллигенции и безоглядного материализма и гедонизма аристократической элиты – или не попыталась смягчить их?[25 - Об отсутствии в России среднего класса, подобного западному, см.: Gleason A. The Terms of Russian Social History // Between Tsar and People: Educated Society and the Quest for Public Identity in Late Imperial Russia / Ed. E. W. Clowes, S. D. Kassow, J. L. West. Princeton: Princeton University Press, 1991. Р. 15–27; Russia’s Missing Middle Class: The Professions in Russian History / Ed. H. D. Balzer. Armonk, N. Y.: M. E. Sharpe, 1996; Raeff M. Imperial Russia, 1682–1825: The Coming of Age of Modern Russia. N. Y.: Knopf, 1971. Р. 122; Wirtschafter E. K. Social Identity in Imperial Russia. DeKalb: Northern Illinois University Press, 1997. Недавно вышедшие исследования, расширяющие наши представления о группах населения, принадлежавших к среднему классу, включают: Marrese. Woman’s Kingdom; Cavender. Nests of the Gentry; Glagoleva. Dream and Reality; Smith A. K. Recipes for Russia: Food and Nationhood under the Tsars. DeKalb: Northern Illinois University Press, 2008; Kelly C. Refining Russia: Advice Literature, Polite Culture, and Gender from Catherine to Yeltsin. Oxford: Oxford University Press, 2001; Evtukhov C. A. O. Karelin and Provincial Bourgeois Photography // Picturing Russia: Explorations in Visual Culture. Eds V. Kivelson, J. Neuberger. New Haven: Yale University Press, 2008. P. 113–117.]

Эта книга существенно обогащает фактографию и расширяет наши представления о российском дворянстве, рассматривая повседневную жизнь, семейные отношения, ценности и идеи одной конкретной семьи дворян среднего достатка, а также жизнь их крепостной деревни, в которой Чихачёвы черпали свои представления об обществе и народе. Андрей Чихачёв опубликовал десятки статей о ценностях и добродетелях сельской жизни, которые, как он полагал, должны стать основой здорового и упорядоченного национального характера. Эти идеи основаны на представлениях Андрея о деревне как о семье, а семья в его представлении состояла из матери-управительницы и отца-наставника. Андрей ценил порядок и обязанности, верил, что они даны свыше, а потому требуют серьезного отношения.

Общественный порядок, по его мнению, был подобен пирамиде: вершиной ее были хозяева имения, исполняющие роли отца и матери в отношении деревни, выступающей в качестве семьи, а основанием пирамиды был народ, который представлялся как семейство, составленное из совокупности деревень. Поэтому, когда в 1861 году освобождение крепостных изменило порядок жизни в деревне, крах потерпели и представления Андрея о государственности. Если идеи о порядке и природе, разделявшиеся теми, кто не испытывал желания ставить под вопрос status quo, могут дать представление о «консервативном хребте» России, то этот консерватизм был подорван самим же правительством, освободившим крепостных на таких условиях, которые все чаще приводили сыновей провинциальных среднепоместных дворян к потере имений и подталкивали их к занятию наемным трудом. «Важность хозяйки в доме» (слова Андрея) состояла в том, что, управляя имением, жена и мать была вершиной перевернутой пирамиды, служившей основой упорядоченного мировоззрения провинциального дворянства. С освобождением крепостных крестьян и существенным изменением традиционной роли матери потерпело крах и это мировоззрение.