Теперь фыркаю я.
– Это намного меньше того, на что я рассчитывал.
– Хорошо, – с вызовом говорю я и перебрасываю волосы на другое плечо, надеясь, что этот жест продемонстрирует безразличие, а не отчаяние, которое я начинаю испытывать. – В университете ведь целое русское отделение, так? Не сомневаюсь, что найду там желающих помочь с переводом.
– За такие деньги – нет.
Я смотрю на него с яростью. Он уже не кажется мне таким симпатичным, хотя я понимаю, что он прав.
– Тридцать пять, – говорю я.
Он прочесывает волосы пальцами, подергивая их за концы, – нервный жест, означающий, что он размышляет.
– Сорок пять.
– Сорок.
– Сорок пять. – Он прищуривается.
Я быстро просчитываю стоимость. Сто тридцать пять долларов – треть всех моих накоплений – за три дневника. Надо же с чего-то начинать.
– Ладно, – нехотя говорю я. – Сорок пять за дневник.
– Договорились. Мне нужен депозит в двадцать пять долларов.
Поднимаю брови:
– Это еще зачем?
– Чтобы не вышло так, что я все перевел, а ты меня надула.
– У тебя такое уже бывало? – спрашиваю я с сильнейшим сарказмом.
– У тебя бывало, что на объявление отвечал человек, утверждающий, что знает русский, хотя это не так?
Я закатываю глаза:
– У меня с собой только двадцатка.
– Пойдет.
Недовольно бормоча, я откапываю в сумке кошелек и бросаю купюру на стол. Эван разглаживает ее, прежде чем убрать в свой кошелек, и встает из-за стола. Он придвигает дневники к себе.
– Постой, – говорю я, инстинктивно накрывая рукой его руку, держащую дневники. Неожиданное прикосновение удивляет нас обоих, я одергиваю руку. У меня в животе что-то переворачивается. – Я дала тебе аванс. А ты как докажешь, что тебе можно доверять?
Когда до Эвана доходит мое подозрение, что он может их украсть, на его лице появляется противная ухмылка.
– Видимо, никак, – говорит он. – Но откуда тебе знать, что это не просто записки какой-то русской домохозяйки, списки покупок и жалобы на мужа-алкоголика и десяток гадких детей?
Я начинаю терять терпение.
– Это не записки какой-то русской домохозяйки, – огрызаюсь я. – Это дневники моей умершей двоюродной прабабушки Анны.
Не обращая внимания на мой возглас, он берет книги под мышку. Опустевшая сумка непривычно легко повисает у меня на плече.
– Сколько займет перевод? – спрашиваю я.
– Ну, если хочешь побыстрее, придется доплатить…
– Ладно! Меня и такая цена устраивает. Просто как ты думаешь, сколько у тебя на это уйдет?
Он дергает бровью, рассчитывая срок в уме.
– Неделю. Плюс-минус. Я позвоню, как все будет готово.
– Значит, тебе нужен мой номер?
Теперь его очередь смущаться.
– Э… да, – запинается он. – Да, наверно, мне нужен твой номер.
– Хорошо… У тебя с собой телефон?
У него розовеют щеки – либо оттого, что девушка хочет дать ему свой номер, либо оттого, что не подумал, как иначе сможет мне позвонить. Он копается в кармане и извлекает телефон-раскладушку примерно 2000 года. Я с трудом вбиваю туда свой номер и нажимаю кнопку вызова. Мой телефон звонит, я закрываю его телефон и возвращаю ему:
– Теперь у меня тоже есть твой номер.
Огибая столы, мы выбираемся из кофейни.
Эван встает спиной к солнцу, я прикрываю глаза, глядя на него снизу вверх, и указываю на дневники в его руках.
– Будь с ними осторожнее, ладно? Думаю… – я немного мнусь. – Мне кажется, тут есть какая-то история.
Я сама до конца не понимаю, что имею в виду, но Эван улыбается, поддерживая книги чуть на высоте.
– Конечно, тут есть история. Это ведь дневники. «Так как же вы жили, коль нет истории?»
Я прищуриваюсь.
– Поговорка?
Он улыбается.
– Достоевский. Обещаю, что буду с ними осторожен. Честное ботанское.
Щеки мои краснеют. Неужели он сразу понял, что я о нем подумала?
Эван салютует мне двумя пальцами, щелкает пятками и уходит в сторону университета.