Последняя весна

Она еще раз недовольно цокает, глядя на восьмерку, которая теперь больше походит на закрашенный круг с хвостиком.

Я самодовольно скалюсь, радостный, что избежал участи, и принимаюсь дописывать.

–А когда будет еда готова? – между тем спрашиваю.

–Когда рак на горе свиснет и сообщит, что ты сделал все уроки – заявляет она.

– Ну мам.

– Не мамкай. Старайся, ну вот опять.. Ну Сантино! – она смотрит на очередную кляксу.

–Да ручка течет! – возмущаюсь я и демонстрирую ей кончик ручки – видишь?

Она берет ручку:

– А где я тебе возьму новую? – теперь ее недовольство вновь переключается на отца, который сейчас на работе – что я сделаю, если у нас даже ручки надо за месяц включать в план растрат! Санта Мария, когда мы уже заживем по-человечески!

Я молчу, ожидая вердикта.

Она отбрасывает ручку на стол и, поправив выбившиеся волосы, вновь махает полотенцем:

– Ладно, еда, наверное готова – она ерошит мои волосы и, наконец смеется – поди мамино буррито куда интереснее примеров?

–Еще бы! – соглашаюсь я возбужденно, вскакивая со стула.

– Тогда пошли. Но потом тут же вернешься к тетрадям, ихо!

Я киваю и довольный несусь на кухню поперед нее. Мама позади смеется, называя меня маленьким шайтаном. Когда она смеется – она очень красивая. На самом деле мама в принципе очень красивая, но рутина и постоянные недовольства углубили ее морщины раньше времени. Но во время смеха все на нее засматриваются – даже отец, бывает, оторвется от газеты да слегка улыбнется, будто впервые ее увидел.

Мама красотка, он это знает. Просто иногда они оба об этом забывают, когда лаются.

Помимо того, каким он был отличником, отец так же часто рассказывает лишь одну историю – как добивался маминого внимания среди множества парней, и как она выбрала лишь его. Мама в такие моменты выглядит чрезвычайно довольной, и говорит, что так оно и было, и какой-то бес заставил ее из множество солидных парней выбрать именно моего неудельного отца.

С каждый годом все сложнее понять, шутит она или говорит серьезно. Судя по реакции отца – даже ему это уже сложно удается различить. Может, потому что с каждый прошедшим годом, который успехом не отличается от предыдущего, она и правда так думает?

В любом случае, я никогда не сомневаюсь в ее отношении ко мне. Чтобы у них не происходило с отцом, и как бы они не ругались (а потом мирились так, что я через две стены слышу), она постоянно говорит о том, что я главный дар, ниспосланный ей богом.

Ерошит мои волосы, смеется, и говорит, что я самый славный мучачо, которого она когда-либо знала. Иногда мне кажется, что за кулисами остается неозвученное «не в пример твоему отцу».

Когда я забегаю на кухню, то хватаю горячие лепешки раньше, чем мама успевает их достать на тарелку. Обжигаюсь, воплю, но не выпускаю их из рук.

– Сантино! – смеется она, пытаясь добавить голосу надлежащей ворчливости – ну что же ты грязными руками да с посудины! Дай хоть выложу, как у людей!

Но я уже откусываю от горячей лепешки кусок, дохожу до начинки и хитро улыбаюсь.

– От-же шайтан! – повторяет мама и дурачливо хлещет меня кухонным полотенцем. Я смеюсь и уклоняюсь, возомнив себя ниндзя, между тем доедая горяченный буррито.

14 лет

Глава 1

Чикаго, США.

Кто мог подумать тогда, что эта женщина, которая во мне «души не чаяла», и которой я был «послан богом» так легко откажется от своего главного подарка. Бросит, не моргнув.

Уж точно не я.

Даже когда все завертелось совсем дерьмовой круговертью, я был уверен, что меня при самых худших раскладах поставят перед выбором – с кем хочу остаться, с отцом или с матерью. А то и вообще мама добьется у отца полной опеки, да что-нибудь в этом роде. Ведь я ее «ихо», без которого она жизни не видит.

Да уж, в год ее ухода я разочаровался во многом.

Но началось все еще намного раньше.

Можно сказать, что началось для нашей семьи все с переезда в Америку, но думаю, это не так. Думаю, именно из-за того, что «все началось», мы и переехали в Америку. Возможно, отец пытался таким образом убежать от «этого», оставить его позади, как-то обогнать, но ни черта у него не получилось.

В общем, в 11 лет они с мамой приняли решение переехать в Штаты. То ли дело было в том, что мама постоянно пилила отца, то ли в том, что в Мексике отец не мог найти чего-то более лучшего, но все всегда знали, что «америка страна мечт», и там несомненно у всех все ладится.

Конечно, если ты коренной американец или хотя бы приличный член общества. У мексиканцев там мало что ладится, но отец игнорировал этот факт из-за своей старшей сестры, которая и помогла нам с «семейной» грин-картой, чтобы мигрировать легально. Из-за которой, по сути, наш переезд вообще и состоялся.

Урожденная Адонсия Рамос – теперь же Аделина Браун. Они с отцом из одной семьи, но у нее получилось выгодно переметнуться в Америку, и весьма успешно там закрепиться, потому когда недовольства матери перешли всевозможные пределы, отец решил повторить успех сестры.

Он не учел одного – успех моей тетки основан на браке. Она просто удачно выскочила замуж за американца. Ну точнее, как. Тоже мигранта, но уже в третьем колене, потому с американским гражданством. Он как раз приезжал с визитом к прабабушке Ямку Солери, когда и познакомился с моей теткой (как она говорит, я там свечку не держал – меня тогда еще и в планах-то не было). У них все срослось довольно быстро, и обратно в Штаты они уже уехали вместе, где и поженились. Браку их без малого уже 15 лет, но детей нет.

Суть в чем – в Америку она почти сразу приехала «правовой», выскочили за чувака с гражданством, сама его получила, да и не на голую степь, а уже к нему в дом обособилась без каких-либо затрат. Поэтому отцу и показалось, что нет ничего сложного в том, чтобы стать задачливым в Штатах.

Конечно, у нас все пошло совсем не так.

Денег с нашего проданного дома, да плюс немного заначки не хватило даже на самую убогую лачугу в Америке, потому год нам пришлось жить в доме у тетки, пока отец пытался заработать недостающей суммы. Естественно, от этого в восторге не был ни теткин муж, ни сама тетка, ни тем более моя мама, которая ехала за лучшей жизнью, а единственное, что поменялось – это что теперь в доме было не трое людей, а пятеро.

Она ярилась, как никогда, и чужое кухонное полотенце еще никогда так часто не прогуливалось по отцовской спине. Мне тоже страна оказалась не особо рада – в школе меня травили «мексом» и вообще чморили за один факт моего переезда. Не знаю, делали ли они отличие от нелегалов и мексиканцев, которые на всех правах переезжали сюда, но терпеть я этого не стал.

Доминго предупреждал, что в Америке меня ждет от поганых гринго. Он помрачнел, когда узнал, что моя семья переезжает, но тут же быстро рассказал мне основы. Первое – не дать себя унижать. Второе – не дать унижать свою нацию. Третье – всегда бить первым, потому что драка все равно завяжется.

Я использовал все три правила одновременно. Вначале я, конечно же, проигрывал, потом наловчился и стал как следует мутузил своих обидчиков. Естественно, каждый такой раз мать вызывали в школу (отец работал) и после этого я получал взбучку.

– Хочешь закончить, как твой папаша? – злилась она, разгоряченно махая полотенцем – хочешь закончить так, Сантино?

– Отец как раз ничего такого и не делал! – уязвленно фыркаю я – а я просто стою за себя! Они говорят, что мексы говно, а я должен жрать это говно?!

– Следи за языком, Сантино Вальдо Рамос! – полотенце больно хлещет меня по руке – чтобы я больше такого не слышала!

– Не услышишь! – язвлю я – я больше не попадусь!

– Ах ты!

Она вновь хлещет меня тряпкой, а я злюсь все сильнее. Злюсь, что по их мнению, я должен сносить оскорбления этих идиотов, что должен подставлять левую щеку и бла-бла, знать, с какой скоростью поезд из точки А приедет в Б, чтобы стать «приличным человеком». А что сможет этот приличный человек?

Какие привилегии меня там ждут, чтобы я так изгалялся? Смотрю на отца и что-то не нахожу ни одной веской причины терпеть такое отношение к себе только ради статуса «приличного».