Запретная любовь

Нихат-бей, с непокрытой головой, в просторном жакете из белого хлопка и в мягких матерчатых туфлях на ногах, спускался по лестнице им навстречу.

Бихтер сбросила покрывало, борясь с крючком. Пейкер стягивала перчатки. Фирдевс-ханым со скрытым вздохом облегчения «О-о-х» села на стул, и Нихат-бей снова повторил то, что он начал говорить на галерее:

– Потрясающая новость! – Почувствовав, что захватил внимание женщин, он провозгласил словно благую весть: – Бихтер выходит замуж!

Все застыли от неожиданности. Первой очнулась Бихтер, после пятисекундной паузы она нарушила молчание и, продолжая расстегивать крючок, спросила:

– Вы шутите?

Мать и Пейкер ждали продолжения.

Нихат-бей, осознавая важность новости, которую собирался сообщить, поднял руку и как оратор, выступающий с речью перед публикой, уверенный в том, что произведет впечатление, с торжественным видом изрек:

– Сейчас, здесь, десять минут назад официально попросили руки Бихтер. А я официально сообщаю вам и особенно Бихтер об этом.

Он преподнес эту новость как нечто серьезное и окончательно решенное, и пока Бихтер в стороне с равнодушным безразличием к этому разговору швыряла перчатки и шарф на пелерину, Фирдевс-ханым и Пейкер разом спросили:

– Кто?

– Аднан-бей!

Это имя прозвучало для Бихтер как удар грома, она вздрогнула и обернулась к зятю. Фирдевс-ханым застыла как статуя с открытым ртом, пытаясь понять, не шутка ли это. На языке у нее вертелся вопрос: «Он хочет Бихтер?»

«Вы уверены?» – чуть было не вырвалось у нее, и она сказала бы это, если бы не поймала на себе насмешливый взгляд Пейкер.

Сотни возмущенных вопросов к Аднан-бею роились у нее в голове: «И не стыдно ему? Ему уже за пятьдесят! А просит руки девчонки! Это даже неприлично, неужели он не мог найти кого-то более подходящего по возрасту?»

С пренебрежением, содержащим ответ на все эти вопросы, не решаясь посмотреть никому из присутствующих в лицо, она сказала:

– Аднан-бей? Тот, которого мы только что видели? – Она встала, и, словно это была шутка, не заслуживающая ни малейшего внимания, решительно заявила:

– Я-то думала, вы сообщите что-то серьезное. – И стала подниматься по лестнице, ступеньки которой уже начинали скрипеть под тяжестью ее тела.

Пейкер улыбнулась:

– Мама не рада. Сначала я, теперь Бихтер! Еще один повод для ссоры…

Бихтер улыбалась, щеки ее слегка порозовели. Она вопросительно посмотрела на зятя:

– Это правда? Ваши слова – правда? Если так, не обращайте внимания на мать, вы знаете, это касается только меня.

Пейкер, внутренним чутьем угадывая, что творится в душе сестры, заметив этот взгляд, задала все эти вопросы вслух:

– Расскажите все по порядку, ну что вы остановились? Посмотрите, Бихтер сейчас лопнет от любопытства. Ну что вы смотрите на маму, не обращайте внимания!

Бихтер возмутилась:

– И почему это я должна лопнуть от любопытства?! Придумала тоже.

Нихат-бей со всеми подробностями рассказал сестрам о визите Аднан-бея. Два часа назад, как раз когда он одевался, чтобы выйти из дома, к пристани перед ялы причалила лодка, из нее вышел Аднан-бей. Поздоровавшись, он начал издалека: «Сегодня я намерен помешать вам совершить прогулку!», потом вошел в дом и вот здесь, в маленькой комнате, после небольшого вступления, поговорив о том, о сем, перешел к делу: «Просьба, с которой я к вам сегодня обращаюсь, может показаться вам странной». Поскольку зять единственный человек, к которому можно обратиться с подобной просьбой, не согласится ли он быть посредником между ним и валиде-ханым и довести до ее сведения, что он просит руки Бихтер-ханымэфенди.

Пока Нихат-бей рассказывал, улыбка на лице у Бихтер постепенно сменялась выражением беспокойства, а Пейкер краснела. Когда рассказ закончился, Пейкер вдруг возразила:

– Но дети! Неужели Бихтер в ее возрасте станет мачехой?

Бихтер молчала, опустив глаза, она ожидала подобной реакции, понимая, что за показной заботой сестры скрывается чувство зависти. Нихат-бей ответил:

– Ох, дети! Да, Аднан-бей говорил о них. Младший – мальчик, с этого года будет оставаться в школе-интернате. Девочке в этом году исполнится тринадцать, через несколько лет она наверняка тоже выйдет замуж. И тогда…

Нихат-бей в упор посмотрел на невестку, словно хотел просверлить в ее душе отверстие и, заглянув туда, посмотреть, что там творится, и наконец закончил фразу:

– Тогда эта огромная роскошная ялы целиком останется в распоряжении Бихтер.

Щеки Бихтер запылали еще ярче. На это Пейкер нечего было возразить. Но неясное предчувствие в ее сердце, сущность которого была ей не совсем понятна, мешало принять мысль об этом браке. Бихтер предпочла оставить слова зятя без ответа, она собрала перчатки, шарф и пелерину и, ни слова не говоря, вышла из комнаты.

Чутье подсказало ей, что лучше воздержаться от обсуждения этой темы в присутствии сестры, было очевидно, что в этом вопросе Пейкер поддержит мать. Она пошла сразу в свою комнату, в свою малюсенькую комнату, ей нужно было спокойно все обдумать и принять решение победить или быть побежденной, прежде чем на нее набросятся с возражениями.

Закрыв дверь, она бросила вещи на кровать, подбежала к окну и распахнула ставни, их слуга Якуб поливал сад, он как раз выливал остатки воды из ведра на землю под жимолость, которая взбиралась по стене до окна Бихтер. Дыхание свежеполитой земли смешалось с благоуханием цветов и освежило воздух в комнате, пропитанной запахом парфюмерной воды с ароматом белой сирени. Сейчас в комнату сквозь сгустившуюся темно-зеленую тень сада проникал сумеречный свет, словно рассеивая тусклый блеск догоравшего, готового вот-вот потухнуть фонаря. Бихтер, присев на подлокотник диванчика рядом с окном, вдруг произнесла вслух:

– Аднан! Аднан-бей! – Казалось, она ожидала, что звучание этого имени поможет ей получить ответ на вопрос, решающий ее судьбу.

Новость словно околдовала Бихтер. Последние слова зятя звенели в ее ушах, как завораживающая, пьянящая мелодия. Стать единственной владелицей этой огромной ялы!..

Она боялась думать об этом как о невероятной несбыточной мечте, как будто если она будет о ней много думать, мечта исчезнет, но внутренний голос, теплый убаюкивающий голос всех ее мечтаний, украдкой нашептывал ей имя, которое воплотит все ее мечты в жизнь:

– Аднан! Аднан-бей!

Она представила элегантного господина с изысканными манерами, принадлежавшего к высшим слоям общества, имеющего перспективы занимать высокие посты, с расчесанной на две стороны от подбородка бородой, цвет которой издалека трудно было определить – седая или русая, всегда хорошо одетого, всегда живущего на широкую ногу, вспомнила, как он руками в тонких лайковых перчатках кончиком изящного, кипенно-белого батистового носового платка протирает стекла очков в тонкой золотой оправе и как при каждой встрече смотрит на нее взглядом с затаенной мольбой; красивый, несмотря на возраст, который он мастерски скрывал, все еще красивый мужчина.

Пятидесятилетний возраст и наличие двух детей не отпугивали и не слишком волновали двадцатидвухлетнюю девушку, мечтающую о роскоши и богатстве. Собственно говоря, Аднан-бей был из тех мужчин, возраст которых совершенно не имел значения. Дети? Даже наоборот, это нравилось Бихтер. Сейчас, когда она думала о них, ей казалось даже забавным: «Они будут называть меня „мамой“, не так ли? Молодая мамочка! В двадцать два года быть матерью молодой девушки! Во сколько же получается я бы родила ее? А мальчик!.. Действительно, моя сестра, пожалуй, права! Так и стреляет раскосыми глазенками!»

Она представила, в какие платья будет их наряжать, потом сама рассмеялась над тем, как далеко забежала в своих мыслях.

В этом браке ее не тревожили ни дети, ни пятидесятилетний возраст Аднан-бея. Это были для нее такие незначительные мелочи, на которые легко можно было закрыть глаза и которые терялись на фоне той роскоши, которую ей сулило это замужество. Если бы Аднан-бей был таким же как все, если бы дети не были такими красивыми и нарядными, всегда гуляющими вместе с отцом, она бы в ответ на это предложение только пожала плечами и рассмеялась зятю в лицо. Но сказать «брак с Аднан-беем» было все равно что сказать «самая большая ялы на Босфоре»; когда проплываешь мимо, в ее окнах видны люстры, тяжелые шторы, ореховые стулья с резьбой Людовика XV[21 - После Крымской войны 1853 г. богатые владельцы особняков стали отказываться от традиционной османской мебели и обставлять дома на европейский манер.], лампы с огромными абажурами, столики и скамьи с позолотой, причал, где пришвартованы белая гичка[22 - Гичка – длинная узкая гоночная лодка, управляется несколькими парами гребцов.] и ялик из красного дерева, покрытый чистым брезентом. Затем перед глазами Бихтер со всем богатством ее воображения раскинулись ткани, кружева, переливающиеся разными цветами драгоценности, жемчуга, посыпался дождь из вещей, которые она безумно любила и не могла себе позволить.

Бихтер хорошо знала: важной причиной, помешавшей ее матери заключить действительно блестящий брак, который открыл бы ей дорогу в высший свет, был ее образ жизни, непреодолимая, страстная, не имеющая границ любовь к развлечениям. Дочерям Фирдевс-ханым, этим последним прекрасным цветам семейства Мелих-бея, блеск и слава которого уже начали меркнуть, мог выпасть только такой претендент, как зять – этот Нихат-бей.

Когда ее мысли обратились к зятю, по ее лицу скользнула презрительная улыбка. «Глупец, – говорила она, – приехал в Стамбул, чтобы сделать карьеру с французским, который выучил в пивной на набережной в Салониках[23 - Салоники – торговый порт на берегу Эгейского моря, в то время находился под управлением Османской империи, набережная города славилась своими питейными заведениями.]»…

Бихтер знала, что ее зять женился на Пейкер не столько по безумной любви, сколько потому, что хотел воспользоваться связями с благородным семейством и влиться в аристократическую жизнь Стамбула.

Делая акцент на этом слове, уже в полный голос она сказала:

– Глупец!

Да, и вот тебе, наконец, муж!.. Зарплата в несколько сотен курушей[24 - Куруш – в настоящее время мелкая монета, 0,01 лиры, во время написания романа зарплата рассчитывалась в золотых лирах. Упомянутая здесь зарплата соответствует прибизительному заработку современного чиновника в 800–1000 лир.], мелкие подачки от родственников, друзей, да и еще бог знает от кого, потом ребенок, потом? Что потом? Бихтер сжала руки:

– Потом ничего!