Город Дождей

“Когда она успела превратиться в красавицу? - мысленно ахнула Оксана, – А ведь всего-то четырнадцать, дуреха, ребенок совсем…”

– Присядь, – строго сказала она дочери и, когда Ольга уселась рядом с ней на диван, Оксана, собравшись с духом, начала объяснять дочери, почему как от огня нужно бежать от педофилов, представляющихся “режиссерами”, “рекламными агентами” и прочее.

Попутно Ольге пришлось выслушать подробную лекцию и о проблемах вензаболеваний. Когда Оксана приступила к теме “нежеланных детей”, Ольга сморщила свой прелестный маленький носик.

– У меня по биологии “пятерка”, ма. И каким путем передается СПИД, мне тоже известно.

“Теория, детка, это не практика”, – с тоской подумала Оксана. Впрочем, похоже, беспокойство ее являлось преждевременным – Ольга больше ни о каких подозрительных кинорежиссерах не упоминала, прилежно училась, посещала музыкальную школу (класс игры на фортепьяно) и дружила исключительно с девочками.

Первый ухажер Олюшки появился в квартире Снигиревых незадолго до шестнадцатилетия Оксаниной дочери. Худощавый очкарик с постоянно спадающей на глаза светлой челкой был на год старше Ольги, проявлял незаурядные способности в области точных наук и мечтал стать программистом. Петра Олеговича он буквально сразил своими познаниями в области компьютеров, однако, Ольгу виртуальные игры не слишком увлекали, и Оксана интуитивно поняла – этот ухажер лишь “первая ласточка”…

Разумеется, она не ошиблась. В один из выходных дней, вернувшись с дачи вместе с Петром Олеговичем (Ольга от поездки уклонилась, сославшись на то, что ей “нужно позаниматься”), Оксана увидела возвышающуюся рядом с дочерью стройную фигуру довольно красивого темноволосого юноши с бархатными карими глазами.

– Знакомьтесь, па, ма, это Виталик, – сказала Ольга и мило улыбнулась.

* * *

2 (1)

Известно, что подсознание человека контролю не поддается. Особенно во сне. Иначе не видели бы люди столько кошмаров и не преследовали бы их мучительные воспоминания…

Порой Ве’рескову снилось детство, но эти воспоминания не были мучительны. Эти воспоминания были светлы… ну, может, еще чуть печальны.

Почему-то особенно часто вспоминалась пора летних каникул, которые он обычно проводил в деревне у бабушки.

Дурманящий аромат клевера, необозримые поля, засеянные рожью, в которой так удобно было прятаться, играя в индейцев, узкая речушка с водой настолько прозрачной, что легко просматривались на дне ее мельчайшие камешки, не говоря уж о стайках юрких мальков; девственные леса, где запросто можно повстречаться с лосем или даже рысью…

Вспоминалась и голенастая девочка с длинными золотистыми косами и лукавыми синими глазами. Первые неумелые детские поцелуи на крыльце деревенского домика под шелест ночного ветра и стрекот цикад… Острый серп месяца, бесчисленная россыпь звезд на черном бархате неба… Девочка звонко смеялась и просила показать ей созвездие Девы. Он с уверенностью мог обнаружить только Большую Медведицу, но, напуская на себя ученый вид, плел ей что-то о созвездиях Стрельца, Ориона и Андромеды…

Тогда он был счастливым тринадцатилетним мальчишкой, конечно, и не подозревавшим о том, что детство его закончится слишком рано – через полгода. Со смертью матери.

Впрочем, вдвоем с отцом они оставались недолго. Новую жену отец нашел после полутора лет вдовства. Мачеха была на пятнадцать лет старше своего пасынка и отношения между ними установились ровные, хоть и немного прохладные (что вовсе не удивительно).

В год, когда родилась его сводная сестра, он закончил школу. До восемнадцатилетия оставалось девять месяцев, эти девять месяцев он проработал на деревообрабатывающем комбинате, а получив пресловутую повестку, был направлен в десантные войска. Некоторое время провел в “горячей точке”, счастливо отделавшись легким, поверхностным ранением.

По возвращении из армии Вересков на производство не вернулся, а поступил в архитектурный институт.

Женился он довольно рано – в двадцать один год. Зоя была старше него на год и заканчивала экономический факультет. Особенно пылких чувств он к невесте не испытывал, впрочем, Вересков был не склонен вообще испытывать “пылкие чувства” по отношению к кому бы то ни было. По типу темперамента его можно было отнести к флегматикам, к тому же он являлся прагматиком и реалистом. Выражение “любитель витать в облаках” явно относилось не к нему.

На его взгляд, Зоя была ничуть не хуже других. С некоторой натяжкой ее можно было даже назвать красивой. Она также стояла на земле обеими ногами, и ему не пришлось страдать от того, что молодая жена не умеет вести хозяйство или обладает взбалмошным характером.

Через десять месяцев после свадьбы на свет появился их сын, Дмитрий, а спустя еще три года Зоя родила девочку… увы, слишком слабенькую. Ребенок прожил всего две недели. По уверениям врачей, малышка изначально не была жизнеспособна.

Это был серьезный удар, оправиться от которого нелегко. Спасаясь от депрессии, Вересков с головой ушел в работу – ну, не в запои же пускаться?

Через год он познакомился с художником Скворешниковым – для фойе строящегося Дома культуры требовалось изготовить несколько эскизов, и Скворешникова рекомендовали как выполняющего подобные заказы в срок и качественно.

Художник оказался русоволосым бородачом с синими глазами и изумительно красивым, иконописным лицом. Выглядел он лет на тридцать (самому Верескову было тогда двадцать шесть).

Как и подобает представителю богемы – в хорошем смысле - художник был в общении свободен и раскован, эскизы согласился изготовить за вполне приемлемую цену…

Из любопытства Вересков посмотрел несколько работ Скворешникова. Художник писал маслом в классической манере, предпочтение отдавал городским пейзажам. На дилетантский взгляд Верескова работы были неплохи – художник явно обладал талантом.

Повторно явившись в мастерскую к Скворешникову за готовыми эскизами, он застал там забавную кроху лет пяти-шести, в желтом платьице и с огромным бантом в толстой косичке. Кроха лежала на животе прямо на полу мастерской, болтала ножонками в белых носочках (сандалии валялись рядом) и, высунув от усердия кончик языка, сосредоточенно малевала акварелью на листе ватмана. Разобрать художества пятилетнего ребенка довольно сложно… Верескову показалось, что она рисовала дерево и домик (впрочем, он мог и ошибаться).

Увидев высокого архитектора, кроха вскочила на ноги и с детской непосредственностью восхитилась:

– Какой ты огВомный! Как два моих папы!

– Племянница, -с улыбкой пояснил Скворешников, вытирая измазанные краской пальцы ветхой тряпицей, – Какова? Маленькая принцесса… – и добавил с неожиданной грустью.– Дитя любви…

Вересков вовремя вспомнил о лежащей в кармане шоколадке, купленной для Димки, и протянул конфету девчушке. Та церемонно поблагодарила, хлопнув длиннющими ресницами и исполнив уморительный реверанс.

“А ведь и у меня могла бы быть такая же Дюймовочка”, – неожиданно он ощутил прилив странной, болезненно-щемящей нежности по отношению к ребенку.

Со Скворешниковым он еще несколько раз встречался, между ними даже установились приятельские отношения, но его прелестной маленькой племянницы он больше не видел.

Поскольку Вересков обладал неплохими организаторскими способностями, легко налаживал контакты с людьми (это получалось у него естественно, без особых усилий), его деловые качества заметили, и вскоре он выбился в руководство стротельного треста. Безусловно, работы прибавилось, так же, как и нервотрепки, но все это с лихвой компенсировалось “возросшим уровнем жизни в одной, отдельно взятой ячейке общества”, как шутила Зоя. Сама она тоже с успехом делала карьеру – занимала должность заместителя главного бухгалтера на крупном текстильном предприятии.

Сын их, Димка, вундеркиндом, увы, не являлся, впрочем, особым охламоном тоже. Так, в меру.

Вересков считал, что Зоя Димку слишком балует, но оправдывал это перенесенным ею несчастьем. Кроме того, после рождения дочери у Зои начались неполадки “по женской части”, она даже некоторое время провела в больнице… Приговор врачей был неутешителен – вряд ли когда-либо она еще сможет иметь ребенка.

После того, как Верескову стукнуло тридцать четыре, он впервые отправился в отпуск к морю один – обычно отпуска они с Зоей проводили вместе, но в этот раз жена решила съездить на Кубань к родственникам, а он приобрел путевку в Крымский дом отдыха.

Там у него завязался курортный роман с симпатичной зеленоглазой брюнеткой. Брюнетку звали Катей, была она на пять лет моложе Верескова, работала учительницей и воспитывала сына – одна. Замужем ( по крайней мере официально) Катя никогда не была.

Возможно, курортный роман закончился бы так же, как обычно заканчиваются все курортные романы, но оказалось, что они с Катей проживают в одном городе и, вернувшись из отпуска, он после некоторого колебания возобновил отношения с молодой женщиной – это вносило в его жизнь некоторую “разрядку”.

Вскоре Катя стала регулярно жаловаться на тяжелую жизнь матери-одиночки и хроническую нехватку денег, и он уже едва ли не своим долгом считал выдавать ей суммы на хозяйственные расходы. Он, разумеется, понимал, что его начали вульгарно использовать, но порвать отношений с Катей все не решался – возможно, в силу привычки.

Однажды вечером, встретившись с Екатериной, он не стал сразу извлекать из бумажника приготовленные для нее деньги, а попробовал сослаться на “временный дефолт”. В общем, иллюзий в отношении своей любовницы он не питал, но той реакции, что последовала на его отказ выдать привычную сумму “зеленых”, он тоже не ожидал.

Вначале взгляд изумрудных Катиных глаз сделался недоумевающим, потом она побледнела и вдруг ударилась в истерику, называя его “разжиревшим медведем, который ею бессовестно пользуется”.

Обвинение было не просто несправедливым, но даже абсурдным. Если по габаритам (рост сто девяносто пять, вес девяносто), его еще можно было сравнить с медведем, но уж отнюдь не разжиревшим. Впрочем, Екатерина, конечно, имела в виду совсем другое. Женская истерика вылилась в обвинительную речь хозяину жизни и хапуге, обнаглевшему от вседозволенности.

Доказывать Кате, что всё, чего он достиг, далось тяжким трудом и стоило нервов, было, конечно, бессмысленно. Так же бессмысленно было приводить ей в пример настоящих хапуг, в сравнении с которыми он, Вересков, жил едва ли не у черты бедности.

“К чему бисер метать?”– подумал он и, выложив на кухонный стол несколько крупных купюр, направился к входной двери, не слушая запоздалых Катиных обвинений.

Затянувшийся “курортный роман” закончился.

* * *

3(1)

Так уж случилось, но первой женщиной Виталия Лебедева стала не миловидная одноклассница, а учительница физики – впрочем, тоже миловидная. Хрупная блондинка, “разведенка”, мать двоих детей. Причем, на успеваемости Виталика этот роман не отразился – ему по-прежнему приходилось самостоятельно корпеть над задачами и теоремами, в поте лица зарабатывая хорошие оценки.