Дверь Ноября

Светка удивлённо глянула на него:

– Дим… ну какая ещё? Наша! Четвёртая…

Тут Димка понял, что надо срочно кое-что проверить. То, что царапнуло взгляд, ещё когда топали сюда, под навес.

– Так…

Он спрыгнул со скамейки, охнув про себя, и похромал по лужам. Несмотря на общую дичь происходящего, вода была тёплой, а это совсем детское развлекалово – босиком прямо в лужу – почему-то успокаивало: Димка не спит.

И, наверное, не умер, там, в танке.

…На общем серо-зелёном – лесополоса, пашня, асфальт, танк на постаменте, – фоне, размытом от струй дождя, у памятника яркими пятнами выделялись цветы.

Много-много цветов.

– Светка! – Димка понял, что внезапно охрип. – Свет, сегодня какое число?!

– Дим, ты чего… Двенадцатое. – Светка, тащившаяся следом за ним в обнимку со своим зонтом, вздрогнула под ошалевшим Димкиным взглядом и зачем-то уточнила: – Ну, уже вечер…

Ноги стали как ватные, и только чудом Димка не сел прямо на асфальт, в ту самую лужу. Дохромав обратно до навеса, он плюхнулся на скамейку и стащил с головы уже навылет промокший шлемофон.

– Свет… Мне капец. И, главное, никто… вообще никто мне не поверит!

«Я бы и сам не поверил… если б не этот треклятый шлемофон! Потому что сегодня… то есть не сегодня, а когда я попал туда… было только восьмое мая! И никакого шлемофона у меня – не было!»

Светка села рядом и какое-то время молчала, пальцами терзая косичку. Наконец, собралась с духом и тихо сказала, старательно не глядя на Димку:

– Я… я сама не знаю, что со мной было. Иногда казалось, что все, кто про тебя забыли, правы, а я панику на пустом месте развожу… Или что я действительно пошла к танку одна! И только когда сейчас у памятника тебя… – она не договорила, всё-таки повернулась к Димке и почти заревела: – Ди-им… Но ты же прямо у меня на глазах… исчез!

Димка до побелевших костяшек сжал шлемофон и твёрдо сказал себе, что всё было.

Тот мёртвый город существует. И танк. И те несколько часов, самых странных и страшных часов Димкиной жизни, которые обернулись четырьмя сутками «дома», – они тоже были!

Так и сидели: девчонка в красной ветровке и с бесполезным зонтиком и черноволосый взъерошенный пацан – в рубашке, шортах, босиком… и с танковым шлемофоном на коленках. Не зная, что этот день навсегда расколет Димкину жизнь на «до» и «после».

Воробушки мокрые, да и только.

Глава 1. Сердце не бьётся

– Дома…

Она выдохнула это на лестничной клетке, привалившись лбом к двери родной квартиры, и как только слово сорвалось с губ, Янку накрыло пониманием, что она сказала это слишком рано.

Надо было сначала войти, запереть за собой дверь, забиться под одеяло…

Не дыша, Янка провернула ключ и по миллиметру надавила на дверную ручку. Вдруг всё-таки получится сделать вид, что ничего не случилось?

Или мама ждёт на пороге и сейчас расплачется от облегчения, что дочь нашлась? И вот тут-то Янка ей всё расскажет – и про Вика, и… Нет, пожалуйста, давайте всё просто приснилось!

– Я дома, дома, дома, – шептала Янка, торопливо разуваясь в тёмном коридоре. И, наконец, набралась решимости и тихонько спросила в воздух: – Ма-ам?

Тишина.

Янка шагнула в комнату, огляделась… Пусто.

Не сдаваясь, она щёлкнула выключателем и, жмурясь от света, позвала уже в полный голос:

– Мам? Ты где?! Тут такое дело, я…

Пустые кровати, пустая комната. Янка метнулась обратно в коридор, из него на кухню, в ванную, звала, хлопала дверями, зажигала свет:

– Мам! Мам-мам-мам…

Квартира была пуста.

«Я не проснулась! – обрушилась на Янку мысль. – Это всё тот же сон! Этого не может быть!»

В который раз выскочив в тёмный коридор, Янка запнулась о ремень своей сумки, дрыгнула ногой, теряя равновесие, но в последний момент успела ухватиться за раму коридорного зеркала.

Прилепленная к раме записка оказалась строго напротив глаз: «Имей совесть, включай телефон! Меня домой не жди, ужинай сама, буду утром».

Янка три раза перечитала записку – буквы перед глазами прыгали кузнечиками.

– Меня не было дома. И мама этого не знает, – сообщила она вслух и стукнула кулаком по зеркалу, дзынькнувшему в ответ. – Не знает!

Облегчение мешалось с обидой, закипая на медленном огне ещё не угасшей паники.

С зеркальной глади на Янку глянуло тёмное отражение, в котором едва угадывалась пятнадцатилетняя девочка-подросток – уже не ребёнок, всё ещё не взрослая девушка, серединка на половинку со злыми испуганными глазами, ореолом выбивающихся из-под капюшона пружинок-прядей и в скрадывающей фигуру чёрной толстовке. Тёмные волосы, тёмные глаза, вечно искусанные губы.

Не человек, а горький шоколад.

Янка протяжно выдохнула и скинула капюшон. На плечи давили тишина, одиночество и ощущение, что мама ушла, как папа – навсегда. И дочь им не нужна.

«Не нуж-ш-шна-а…»

Всколыхнувшаяся злость заглушила все чувства и, подхватив душной волной, домчала Янку к дивану. Как раздевалась, куда покидала вещи – Янка уже не запомнила. Да и было ли всё это?

Или это был всего лишь странный, страшный, холодный сон, что приснился под утро?

…Проснулась она около полудня. За стенкой мама беззаботно смеялась над словами неслышимого собеседника – телефонной трубки, а солнце било в самое окно. Заброшенный город и странный мальчик в ежиной пижаме забылись, как и положено дурному сну.

Какое-то время Янка просто нежилась в кровати с закрытыми глазами – последний день каникул, как-никак! – а потом нехотя села, кутаясь в одеяло. Рука сама потянулась к телефону, но стоило наклониться, как по шее скользнула рифлёная цепочка, и подвеска – словно только того и ждала – ударилась о колено. Стальная рыбка – тёплая, тяжёлая.

Янка на автопилоте нащупала-таки телефон – и вспомнила всё, с размаху.

Телефонный разговор с Виком, сумасшедший бег, мёртвый город – а потом фонарь, шоссе, полупустой автобус, безлюдная в такой час улица… И Тот, кто успел, в своей белой кигуруми, и цепкие пальцы на запястье, и жар, унявший боль.

Что делать со всей этой информацией, мозг не знал.