Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени

– Александр Сергеевич, зайдите ко мне после урока.

Я на цыпочках подбежал к нему и тихо спросил:

– Что-то случилось?

Несмотря на то, что я стоял совсем близко, он ответил так же громко, со зловещим присвистом:

– Пока нет. Но вы все-таки зайдите.

Глава 2. Лютый. Решительность и напор

Не числом, а умением.

А.В.Суворов

Ночные улицы всегда таят в себе опасность. Тишина их обманчива. Бывает, идешь себе в ночной тиши, словно плывешь, дышишь воздухом, ни о чем не беспокоишься, думаешь о том, о сем, но вот поворачиваешь за угол и все… Приключений искать уже не надо, они тебя сами нашли.

– Здарова, чертила!

– Закурить дай.

– Из какого района?

– Кого знаешь?

– Сам-то кто по жизни?

Вариантов завязки – великое множество. Вопрос развития фабулы сводится обычно к тому, получит ли кто-нибудь по соплям или дело обойдется, как это в те времена говорили, «чисто базаром».

Исход событий определялся многими факторами. И самый важный из них – реакция того, кто оказался в эпицентре событий.

Самое простое, что можно было сделать – это с выражением лица, отдаленно напоминавшим кирпич керамический обыкновенный или, в крайнем случае, полуторный, сказать, что-нибудь в меру дерзкое, например:

– Фублянах…

Или:

– Здоровей видали!

Или:

– Да вы охренеете!

При этом важно было произносить эти слова на ходу, как бы мимоходом, проходя бодрым спортивным шагом, не вынимая рук из карманов, желательно запустив феерический касательный двухметровый плевок куда-нибудь в кусты сбоку.

– Чё?! ЭЭЭ!! А ну иди сюда! Ай ну да ладно… Не тот…

Те, кто был в теме, могли усилить градус дерзости:

– Фильтруй базар, папаша!

Или:

– Сам ты чертила! А я пацан правильный.

Однако, не стоило перегибать палку, оскорбляя личное достоинство вопрошающих, ставя под сомнение их морально-этические качества и сексуальную ориентацию. В этом случае инцидент мог перерасти в затяжной конфликт с драками, погонями и поножовщиной, и эти самые события могли привести куда угодно, в том числе в милицию, в больницу и, даже, в морг.

Ни в коем случае не следовало использовать такие устаревшие словесные выражения, как:

– Добрый вечер!

Или:

– Не курю, и вам не советую…

Или:

– Вы почему так поздно гуляете без родителей?

Или:

– Что, простите?

Это сразу выдавало человека нерешительного, так называемого «лоха», и тогда мог начаться такой процесс, как этого самого лоха так называемый «гон». Лоха в этом случае гнали, то есть сопровождали через весь район, подгоняя пинками, подзатыльниками, плевками, обидными словами, тем самым провоцируя на драку. Если драка случалась, она, как правило, была скоротечной, после нее компания получала свой адреналин, а лох, если у него хватало ума не геройствовать, получал нетяжкие телесные повреждения и отправлялся восвояси. Если же драки добиться так и не удавалось, лоха провожали прямо до самого дома, где и грабили в подъезде под дверями собственной квартиры.

Правда, бывали случаи, когда, после фразы: «Что, простите?», человек лез в карман, и давал прикурить особо изголодавшимся прямо из «Люгера».

Можно было, конечно, сделать что-нибудь неожиданное, начисто порвав, таким образом, шаблон у нападавших и поломав все правила игры.

Например, с криком «Атас, менты!» ринутся в ближайшие кусты.

Или ринутся в кусты, предварительно испугав противников криком: «Ваши документы, быстро!», или «Стой! Ни с места! Стрелять буду!». Правда, так поступать следовало, если не планируешь появляться в этом районе, по крайней мере, ближайших лет пять.

И вот, как-то раз, один юноша оказался ночью на улице в чужом районе. Юноша этот был рослый и плечистый, и почти все, кто его знал, знали его по кличке «Лютый». Настроение у Лютого нынче было паршивое, он долго бродил по городу, уже стемнело, и он забрел достаточно далеко. Район был для него незнакомый, но Лютый был таким человеком, который никого и ничего в жизни не боялся. То есть, почти никого…

Папа Лютого был единственным человеком, которого Лютый страшился по-настоящему. Он работал в очень серьезной организации и был человеком весьма своеобразным и решительным. Кроме того, он в одиночку воспитал и вырастил сына. Мать свою Лютый не помнил и ничего о ней знал. Папа почти никогда не говорил о ней, а когда все же заходила речь, он слегка приобнимал Лютого за плечи и говорил:

– Когда вырастешь, ты все поймешь, сын…

Сына своего он так и называл: «Сын».

При разговоре с другими Лютый называл своего папу: «Папа». Никаких там «предков», «отцов», «стариков», «батянь» и тому подобного, Только «Папа». При чем с явным пиететом, что в письменной речи может быть передано, как Папа с большой буквы.

Когда Папа смотрел в упор своими бесцветными, ничего не выражающими глазами, Лютый чувствовал, как у него по спине ползут мурашки.

Папа вполне мог, как с точки зрения своих возможностей, так и с морально-психологической точки зрения, отправить сына служить куда-нибудь на Землю Франца-Иосифа, на самую северную в мире пограничную заставу «Нагурское».

Служба в армии не входила у Лютого в планы на ближайшее будущее, и когда начались призывы, он искренне пытался откосить. Были снимки стопы в двух проекциях, во время которых Лютый держал в руках по двухпудовой гире. Была кардиограмма после двух чашек крепкого кофе, выкуренной половины пачки сигарет и физической нагрузки в виде бега по лестнице на пятый этаж и обратно.