Грешница, путь во тьму

Эдита с каким-то злорадством думала, что его планы в полной мере не осуществляться. Даже если ему удастся отдать в богатые руки её – Эдиту, с остальными дочерями не получиться.

Катерина, вторая по старшинству дочь, ей сейчас четырнадцать, уже до беспамятства влюблена в местного ученика сапожника. Милый мальчик без гроша, но с очаровательными светлыми кудрями и голубыми глазами.

Роза, ей сейчас тринадцать, вздыхает по конюху в одном из знатных домов. Слишком часто проходит у ограждения, что возвышается у дома. Садовник уже подсмеивается над наивной девчушкой, что не может спрятать своих чувств.

Эдита всегда сопровождает Розу в этих походах. Прячет улыбку за рукавом платья или же отворачивается. С нежным умилением наблюдает за младшей сестрой, как в её глазах зарождаются звезды любви и нежности, как только она видит старшего мальчишку. Тому сейчас семнадцать и он так же влюбленно-стеснительно погладывает на Розу.

Эдита тоже хотела бы ощутить томление любви. Понимала – выйди она за того купца не испытает это никогда. Тот мужчина вызывал у неё лишь презрение. И пусть шла её шестнадцатая весна – ни разу не испытала влюбленности. Выкидывала записки влюблённых парней, которые передавали их через сестер или же служанок.

Насмехалась над влюблёнными взглядами, которые ей дарили в церкви, во время проповедей.

Склонялась к ушку Катерины, нашептывая: «Только посмотри, как он на меня смотрит! Постыдился бы. Смотрит, как будто желает узнать, что у меня под…».

«Эдита! – перебивала Катерина шепотом полным ужаса, вспыхивая щеками. Смотрела возмущенно на старшую сестру. Как-то по-матерински, как женщины смотрят на свое неразумное дитя. – Не говори таких слов в храме божьем».

Эдита это говорила лишь с одной целью – посмеяться над Катериной. Ей нравилось её смущение и возмущение. Она не говорила никогда, зная, что для благочестивой сестры это будет трагедия, но Эдита искренне не понимала, что, если Бог везде, то от чего нельзя говорить таких слов лишь в церкви?

Он слышит непотребства и непристойности в тавернах. Слышит постыдные шепотки дам. Но здесь такое не терпит. От чего же?

Эдита понимала, что такие мысли недопустимы, от того кусала собственный язык, старалась не сказать что-то излишнее, и молилась на ночь, в тайне ото всех. Просила прощения за фривольные мысли и сомнения.

Узнай её отец о сомнениях – выпорет.

– Отец, я вернулась, – сказала Эдита заходя в главную комнату.

Отец сидел у камина. Вытянул ноги, грея их возле огня. Перед ним стояла большая кружка эля, он глядел на языки пламени в раздумьях. Хмурил брови посеребрённые сединой, а в темных глазах сверкал огонь.

Девушка стыдливо опустила голову. Ей показалось, что в глазах отца – языки адского пламени.

Отец всегда вселял в неё уважение и страх. С самого детства возвышался над ней непреклонной скалой. Казалось, он был непоколебим. Как титан, держал на своих плечах всю их семью и занимался торговлей. Лишь последние годы, когда дела стали не ладиться, а дети подросли, его темные волосы окрасились седыми прядями. Он казался все мрачнее. Был более хмур.

Медленно повернул к ней голову. На его лице сверкали блики огня, четко очерчивая каждую морщинку и складочку.

– Эдита, – молвил, кивнув, – ты покаялась?

Девушка поджала губы, низко опустив голову.

Глядела лишь себе под ноги, на стыки меж деревянными брусками на полу. И не смела солгать. Её отец был нетерпим к лжи. И он был на короткой ноге с местным священником. Тот непременно в одном из приватных разговоров обмолвится, что Генрих распустил и избаловал свою старшую дочь.

Он был странно добродушен к старому торговцу, находил в нем брата по идеям. Оба считали, что люди должны жить в страхе и строгости, а то впадут в грех. А так же они были близки в мысли, что у Эдиты слишком остро язык, что не пристало для молодой девушки, а так же слишком непреклонный нрав.

– Простите меня, отец, —Эдита упала на колени.

Плечи дрожали от страха. Она сжимала в кулаках подол своего старого, пошарпанного платья. Волосы растрепались, выбились из аккуратной прически. Падали прядями на лицо, закрывая его. Эдита подумала, что похожа сейчас на девушку из местной легенды.

Бедняжке разбил сердце молодой мужчина, обещал жениться, но обманул. Та с горя прыгнула в реку, топясь. Эдита была рядом с Катериной у реки, когда бедняжку выловили.

На её лице были водоросли, а лицо бело-синее. Эдите казалось, что её собственные волосы сейчас напоминают те водоросли и она чувствовала, как кровь отхлынула от лица, делая его мертвенно-бледным.

Генрих рассерженно-разочарованно цыкнул языком. Подкинул в пламя камина полено, во все стороны брызнули рассерженные яркие искры.

– Несносная девчонка! – прошипел. – На тебя нет управы.

– Но, отец, – резко подняв голову, глядя в лицо Генриха, возразила. То было в тени и приходилось присматриваться, щуриться, —я не виновата ни в чем. Я лишь прошу…

– Замолчи, неразумное дитя! – гаркнул мужчина и девушка тут же вновь потупилась. Сжала подол платья до побелевших костяшек и прикусила губу. Перед глазами плясали яркие искры пламени камина, – ты ничего не знаешь о жизни. Как ты смеешь дерзить своему отцу? Иди в свою комнату. Ты остаешься без ужина. Не смей вставать с колен. Молись о прощении у Бога до самого рассвета. Не вставай с колен, пока не закричит первый петух. И радуйся, что я так милостив к тебе.

Эдита едва слышно ответила: «Да, отец». Поднялась на ноги, немного пошатнувшись. Не смела поднимать головы, чувствуя силу гнева своего отца. Было страшно и было больно от мысли, что она разочаровала его.

Что она, старший ребенок, который должен быть опорой, стал разочарованием.

Она должна была взять дом на свои плечи, как самая старшая, после смерти матери. Но все будто смирились с тем, что она бесполезна и бестолкова.

Под ногами Эдиты скрипнули половицы, когда она поднималась на второй этаж. Бросила короткий взгляд в мрачный коридор, уловив шепот. Тут же там зашуршало, будто мыши разбегались. Девушка ещё больше сгорбила спину и потопала в комнату быстрее. Сжала зубы и кулаки.

Знала, кто шептался – старая кухарка и молодая, но уродливая служанка.

Обе озлобленные и сварливые. Одна из-за своей одинокой и бедной старости, другая из-за уродства. Те были завсегдатаями смертных казней на главной площади. Не единожды говорили Генриху, чтобы тот водил своих дочерей на это зрелище, уверенные, что это поможет им осознать, что всегда придет возмездие. Думали, что наблюдение за муками преступников убережет их от преступного пути.

– Чтобы у вас языки отсохли, – прошипела Эдита.

Тяжело оперлась спиной на деревянную дверь. Вздохнула.

Её комната была бедна. Отец считал, что лишние убранства балуют и развращают. От того комната Эдиты, как и её сестер, больше походили на комнату служанки, живущей где-то у крыши или же подвала. Мрачная, с неприятным влажным воздухом. Какая-то запыленная, сколько её не убирай.

Стол, сундук и узкая кровать. Окно выходило на протекающую мимо грязную реку. Ночами Эдита любила смотреть на неё. Та казалась совсем черной, напоминала жилу или же вену. Она вытягивала руку к ней, будто думала, что сможет окунуть в неё руки.

Девушка упала на колени перед кроватью и сложила руки в молитве. Кожа покрылась мурашками от холода. Попыталась отбросить мысли о двух языкастых девах, но не получалось.

Те считали, что после смерти миссис Кантуэлл, когда она пыталась разродиться шестым ребенком, Эдита должна была стать новой хозяйкой дома. Но у неё не получилось. Она не понимала, как её мать с этим справлялась.

Девушка низко опустила голову, вспомнив добрую и нежную мать. Она всегда говорила, что на все воля божья. Смиренно согласилась с волей отца, когда тот объявил о её скорой женитьбе, когда ей исполнилось едва ли четырнадцать лет.

Мэри.

Её звали Мэри. И у неё были светлые кудри и самое доброе сердце.

Шестым ребенком тоже была девочка и Генрих пожелал её назвать в честь погибшей при родах жены. Но девочка пережила собственную мать лишь на три дня.

– Мама, – шепнула Эдита, зажмурив глаза, – убереги меня от этого брака, прошу тебя. Я не желаю его. Я хочу любви и счастья. Прошу тебя. Убереги от злости и разочарования отца.

Эдита вздрогнула, когда сильный порыв ветра ударил ветвями старого, сухого дерева по окну. Тонкие ветки заскрежетали и девушка бросила на мутное стекло короткий взгляд. Ветки лишенные листвы напоминали костлявые пальцы.

Стало страшно и она плотно зажмурила глаза, чувствуя, как сердце бьётся об ребра в трепете и ужасе.

– Господи, – едва слышно шепнула, – прости мне мои грехи. Прости за мой нрав и непокорность. Я знаю, что на все твоя воля, прости, что пытаюсь ослушаться тебя. Спаси мою душу и спаси мою жизнь.

Дверь скрипнула. По спине девушки пробежался холодный ветерок, но она боялась открыть глаза, опасаясь увидеть то странное существо, что померещилось ей. С крючковатыми, длинными пальцами, что, казалось, хотят вырвать твою душу и утащить в глубины Ада.