Песня любви Хрустального Паука. Часть I. Книги Севера

Песня любви Хрустального Паука. Часть I. Книги Севера
Кирилл Баранов

Первый том дилогии «Песня любви Хрустального Паука» – «Книги Севера»!Что-то недоброе творится в холодном Ооюте! Музыканта Сардана зовут выгнать из деревенского колодца банального духа, а дух оказывается страшным чудищем. Простое задание превращается в долгое и кровавое путешествие по лесам и степям, по рекам и океанам, мимо гибнущих деревень и городов. Тени бродят ледяными степями Ооюта, таятся в ущельях, проникают в людские сердца. Сардану и его раздражительной подруге Ашаяти нужно понять, что призывает тени в мир – и остановить этот зов!В бурях страстей сплетаются судьбы могущественных шаманов и истеричных пиратов, демонов из темных пространств и рыхлых толстосумов, чудовищ, похожих на людей, и людей, похожих на чудовищ. Некоторым из них придется пересечь половину мира, чтобы догнать ускользающую мечту, чтобы найти выход своей всепоглощающей любви и робкой ненависти, чтобы остаться людьми, чтобы спасти мир. Или погубить его…Книга содержит более полутора десятков иллюстраций!

Кирилл Баранов

Песня любви Хрустального Паука. Часть I. Книги Севера

Часть первая. Дикие яблони

1

Ашаяти заглянула в колодец, принюхалась и уныло вздохнула. Непонятно, искала она там что-то или просто не могла придумать себе занятия. В любом случае, ничего интересного в колодце она не нашла – изнутри на мир смотрела такая тьма, что не различить было ни отражения изумрудных глаз самой Ашаяти, ни ила, ни воды, ни возможных скелетов на дне, ни самого дна. Так темно бывает ночью, или, например, если колодец километров в десять глубиной. Сейчас был день, сияло холодом солнце. Колодец, вовсе не глубокий, манил удушливой чернотой. Жужжали комары.

Ашаяти снова вздохнула и, не найдя в этой неестественной темноте ничего для себя интересного, выпрямилась, зевнула и лениво потянулась – вперед, назад, вперед, назад, влево, вправо, – чтобы немного размяться. Подняла руки и изящно выгнулась колесом, достала ладонями до земли, встала на мостик и уронила подол простенькой дохи на землю. Перепуганные ооюты вокруг нее расступились в недоумении, вообразив, похоже, что таким образом она молится каким-то своим богам. Каким богам – они не знали, потому что Ашаяти, несмотря на свой рост, – не высокий, но и не низкий, – не слишком походила на ооютку. У нее были волосы до плеч, весьма неискусно связанные в строптивый хвостик, большие глаза, редкие в этих землях, и, что совсем уж небывало, – смуглая кожа, казавшаяся снежно-белым ооютам сумрачно темной. В ее грубоватых, деловито простецких движениях проскальзывала затаенная в смущении хрупкость и грация. Как будто пленительная танцовщица маскировалась под лесоруба в дешевой шубе из старого каарзыма, пестрых штанах и какие-то южных суконных сапогах. И хоть танцовщицей Ашаяти не была, в глазах ее, светившихся ярким зеленым пламенем, скакали бешеными искрами разряды едва сдерживаемых порывов метать молнии и вырывать деревья с корнем.

Когда она выпрямилась, на поясе легко звякнули два коротких меча. Золотые рукояти их с чеканными узорами и темными рубинами невольно притягивали взгляды, когда на мгновения показывались из-под дохи. Гарды обвивали серебряные двухголовые змеи, тоже с драгоценностями. Еще один камень – идеально круглый – был вставлен в навершие, и даже на лезвии были какие-то узоры с непонятными старинными символами.

– Тойон говорит, что слов у него нет, – кое-как переводил речь старейшины шаман по имени Устыыр.

Шаман, как и подобает людям его профессии, выглядел вполне эффектно: к его темной соболиной дохе крепилось сразу два бубна – один побольше, с рукояткой на обечайке и с двойной мембраной, с россыпью привязанных за мембраной бубенчиков, и второй поменьше, размером всего с ладонь, одномембранный. Богатые серебряные и медные привески болтались и на самой шубе, звенели порой на ветру, как коровьи колокольчики. На лбу Устыыра, прикрытом сейчас шапкой из черной лисицы, были три черные точки – символ того, что шаман видит все три мира одновременно. На шее у него болтались два амулета из птичьих черепов, и что-то еще блестело в его аккуратной бороде, но помещено это что-то было туда намеренно или запуталось случайно – не поймешь.

Устыыр тяжело дышал и недовольно кривился, окруженный толпой деревенских, высыпавших из домов посмотреть на шамана и его представление. Люди шептались и бросали на Устыыра тревожные взгляды, а где-то за дворами возмущались и ревели животные.

– Он вам как будто целую поэму рассказал, – сказал уставший музыкант.

Ему страшно надоело общаться с людьми через переводчика. Ооютского он не знал, а шаман с трудом понимал логику матараджанского языка.

Музыканта звали Сардан, и этот человек благоприятного впечатления производить не умел совершенно – среднего роста, немного смуглый (по меркам ооютов – черный, как последний демон), он весь был какой-то помятый, покусанный, волосы панически торчали в разные стороны. Один его глаз был почти белым, казался слепым и пугал людей в первую очередь тем, что, несмотря на свой вид, – глаз этот не был ни слепым, ни зрячим. Он видел, но вовсе не то, что положено видеть человеческим глазам. В довершение ко всему одна из ладоней музыканта была покрыта корявыми шрамами, и пальцы этой руки двигались скованно и медленно.

Ящик с музыкальными инструментами, который Сардан обычно таскал на спине, сейчас одиноко стоял возле поленницы у забора.

Ашаяти снова потянулась, зевнула сладострастно и еще раз глянула в колодец – с тем же самым результатом.

– Ничего не видно, – сообщила она.

– Аши, уйди от колодца, – сказал Сардан и небрежно махнул ей рукой. – Не суйся к нему, иди погуляй где-нибудь.

Ашаяти оглянулась, хотела что-то сказать, но снова лениво зевнула и неторопливо пошла по селению. Дорога между дворами после дождей превратилась в грязную кашу, и Ашаяти запрыгала по кочкам между лужами. Столпившиеся вокруг зловещего колодца любопытные поспешили расступиться. Куда больший интерес у местных всё равно вызывал шаман.

– Тойон сказал много слов о том, что сказать может мало, – выдавил из себя Устыыр. – Он сказал, что вода в колодце не пахнет, как не пахнет жир больших небесных каарзымов Верхнего Мира, как не пахнет большой котел с суоаратом, который везет по небу Акши Хаасан, и как не пахнет тишина, которую слышит умершая белка.

– Ну надо же… – только и прокомментировал музыкант.

Старейшина сдвинул седые брови. Он вслушивался сосредоточенно, но чужого языка не понимал. Его шуба с бобровым мехом была оторочена крашеным волосом каарзыма. Светло-серые – как у всех ооютов – глаза не отрываясь глядели на Устыыра.

– А еще тойон сказал, что у него нет слова для иэзи колодца, как их нет у безмолвной рыбы муксун, что скользит в холодной воде, как их нет у тихой лиственницы, разбросавшей на землю иглы, и как их нет у птицы, пронзенной стрелой в сердце.

– Какая удивительная способность молчать потоком слов. Спросите у него хотя бы, когда потемнела в колодце вода.

– Он не скажет вам слов, какие вы хотите услышать, музыкант, – раздраженно произнес шаман и, бросив скорый взгляд на темный колодец, присел на бревно.

Неподалеку вонял и едко пыхтел дымокур. Ооюты жгли навоз, чтобы отогнать комаров, но те уже ничего не боялись и нагло крутились рядом.

На несколько секунд навалилась тишина, но Сардану показалось, будто в колодце, где-то далеко в глубине, что-то гудит и еле заметно вибрирует земля. Грозная дрожь передалась телу.

– Здешние ооюты не ценят время так, как люди юга, – сказал Устыыр. – Они знают день и ночь, снег и дождь, лето и зиму, но не считают мгновения пальцами. Тойон говорит, что колодец почернел, когда закряхтело дерево под окном, когда жена принесла ему парное молоко в кувшине, когда каарзымы вернулись с пастбища, потрепанные холодным ветром.

– И когда это всё было?

Шаман не ответил, но посмотрел на музыканта пренебрежительно.

– Представляю, как вы свидания назначаете, – проворчал Сардан.

– Эти люди не так давно пришли с севера. А на севере нет дней и ночей, нет лета и весны. Годы стоят на месте.

– То есть, они даже не скажут – случилось это летом или весной?

Ооют не радовал. Местная артель вызвала Сардана два месяца назад помочь человеку, который умудрился отделаться от вредного духа самостоятельно, пока музыкант блуждал хвойными лесами и распугивал бурундуков. Тогда Сардана отправили помочь с каким-то замусорившимся деревенским колодцем, откуда воняло подмышками, ворчало и бухтело. Еще две недели пути вечно мокрыми степными дорогами…

Впрочем, Сардан отвлекся – заметил в толпе красивую девушку, подмигнул ей, улыбнулся. Девушка злобно напряглась.

Старейшина что-то быстро заговорил в ответ на короткую реплику шамана, замахал головой и зачем-то выпучил глаза на музыканта.

– Зимой, – перевел длинную речь равнодушный Устыыр.

– В начале зимы или в конце? – попытался уточнить музыкант и неловко улыбнулся, подозревая глупость вопроса.

– Их слова промолчат, – сказал Устыыр что-то непонятное и уставился в землю, а потом поднял голову и посмотрел на музыканта.

Тот поймал этот скептический взгляд и шмыгнул носом. Сардан понимал недовольство Устыыра. Призыв в Ооют какого-то музыканта словно бы намекал на бесполезность и некомпетентность шаманов. Все их умения и знания ставились под вопрос – и кем?! Не каким-то другим вражеским шаманом, не колдуном, не знахарем каким-нибудь, а, простите падишахи, музыкантом! Почему бы сразу не позвать куртизанок?! Сардан ощущал исходящее от Устыыра неприятие, и это отвлекало и удручало. А кто, собственно, такой этот Устыыр? Что он за человек? Лицо его, морщинистое, с темноватыми, как для ооюта, глазами, казалось не способно было на эмоции. Каков он – вспыльчивый, желчный, или, наоборот, спокойный, улыбчивый, веселый? Ничего этого нельзя было понять ни по выражению его лица, ни по его взгляду.

Устыыр задал старейшине несколько вопросов, и тот принялся сбивчиво и путано что-то рассказывать, толпа вокруг перебивала, вспыхнули споры. Сардан почувствовал себя лишним. Вокруг него жужжали мошки, а он искал взглядом Ашаяти. Девушка отошла от колодца, аккуратно отпихнула ногой развыступавшуюся птицу – то ли курицу, то ли утку, – перепрыгнула лужу и, чтобы не упасть, ухватилась за хилый заборчик. Ашаяти удержалась, вошла во двор, осмотрелась, заглянула в корзину у входа, перевернула несколько дров, посмотрела в стоявший у дверей чан с водой, совсем как сборщик налогов. После этого отодвинула обитую шкурами дверь, полог за ней и, широким шагом перескочив высокий порог, ввалилась в дом. И чуть не растянулась по полу – комната оказалась немного ниже уровня земли. Ашаяти заскакала на одной ноге и вцепилась в толстую матицу. Традиционные ооютские дома были невысокими (за исключением разве что пристроек для скота, похожих на пирамиды), но длинными, состояли из множества змейкой сцепленных комнат для нескольких семей – вместо того, чтобы строить каждому отдельное жилище со своим двором, местные просто пристраивали новые комнаты к уже имеющимся, и такая бесконечная постройка тянулась волнами и зигзагами через всё поселение. Отсюда, не выходя на улицу, можно было пройти в сени, в сараи, туалеты и в скотские покои, хотоны, от которых разило по всему огромному дому, потому что животные не привыкли пользоваться выгребными ямами, и даже регулярная очистка помещения не выветривала ядовитых миазмов. Воняло здесь вообще зверски и беспрерывно. Ашаяти не сразу поняла, откуда исходит запах – потому что шел он отовсюду. Крыша и пол дома покрыты были навозом с глиной. Ашаяти остановилась у порога, выпучила глаза и попыталась собраться с мыслями, которые выдуло напрочь отравляющее зловоние. Она понимала, что нищие деревенские лачуги ее родины источают ничуть не лучшие ароматы, но идиллические картины детства, которое рисовало ей воображение, уверяли, что уж в ее-то деревне всё было иначе, стены завешаны были цветами и пахло ландышами. Впрочем, Ашаяти почти не помнила своего детства, поэтому представляла себе мир, которым он должен был бы быть, но которым он никогда не был.

Она вошла наконец в дом, по-хозяйски прошествовала мимо сидевших у стены стариков, посмотрела в печь, потыкала внутри какой-то странной кочергой, приподняла крышку горшка на огне, поморщилась от варева и пошла в соседнюю комнату. Здесь на ороне лежали куски кожи и волосяные нитки. Девушки, сейчас глазевшие на угрюмого шамана снаружи, до прихода гостей делали мешки для молока. Или для бидсэха, здешнего алкоголя. Несколько лавок отделялись от остальных берестяными завесами с простоватым орнаментом – это были спальные места незамужних девушек. Сквозь закрытое сеткой окно видны были пасущиеся недалеко от деревни коровы и большая яма, откуда местные брали глину для стен и посуды. Ашаяти нагло пробралась в следующую комнату, где переворошила брошенное у стены тряпье, повертела в руках сложенные в горшок небогатые свадебные украшения, которые передавались из поколения в поколение, и остановилась у двери в хотон, пристройку для скота, за которым был выход в открытые загоны. Несмотря на высокую крышу, потолок внутри был низким и для Ашаяти, не отличавшейся особенным ростом. Из полумрака несло совсем уж невыносимо, поэтому девушка поспешила на свежий воздух, где старейшина наконец закончил рассказывать Устыыру обо всем, что случилось в последние месяцы.

– Буду говорить только слова, – заявил Устыыр, поворачиваясь к заскучавшему музыканту. – Сначала стало так, что вода в колодце помутнела и завоняла, оказывается. Подумали мысли, что в колодец провалилось и сдохло животное. Парень спустился вниз, темноту увидел, ничего не нашел. Когда на свет вылез, упал и встать не сумел. Положили в дом, укрыли медвежьей шкурой. Потом все-таки встал, оказывается. Вода в колодце загноилась, почернела совсем. И не зачерпнешь, такая густая. Как мерзлая сметана, сказал тойон. Тогда в колодец спустили ведро, но обратно уже не достали. Колодец закрыли шкурами, воду больше не берут и близко не подходят, боятся, что внутри могус спрятался. Громкие парни говорят, что слышат со дна звуки, но каждый слышит свое.

Сардан отошел к ящику с инструментами, достал два маленьких колокольчика, повертел в руках и кое-как привесил их на ворот колодца. Томящаяся от безделья Ашаяти косо посмотрела на вялую толпу, подошла к музыканту и склонилась опять над гудящей чернотой. И опять ничего не увидела. Сардан легонько позвенел колокольчиками. Встревоженные ооюты притихли, а передний ряд шагнул назад. Но ничего не случилось.

Несколько секунд музыкант разглядывал мрак колодца в ожидании какой-нибудь реакции, но не дождался. Сардан задумался, на всякий случай за плечи отодвинул Ашаяти от колодца и вернулся к шаману.

– Кто-нибудь пил воду? – спросил он.

– Сначала пили, до того, как полез парень, – после некоторой заминки перевел Устыыр сказанное загалдевшими ооютами.

– И что?

– Сказали, что немного вздулись кишки, а потом духи живота ушли.