Птица огня

Ашаяти устала отвечать.

– Скажи мне, подруга моя, нет ли в соседней комнате прекрасных дам?

– Нет.

– А в следующей за ней?

– Нет.

– А в той, что после следующей?

– Нет.

– А в той, что потом?

– Нигде нет, отстань уже.

Сардан тяжко вздохнул и вдруг обратил свой взор на Ашаяти. Она вздрогнула, почувствовала этот взгляд, открыла глаза.

– Чтобы ты сдох, – с трудом выдавила она.

– Ашаяти, – сказал Сардан, сверля ее взглядом, – я видел величайший из алмазов, зовущийся Чарующей Луной. Я видел изумруд, потерянный короной Асинайи, красота которого губила государства. Я видел волшебный рубин Кровавой Чародейки, окрасивший красным Озеро Скорби, и людей, что жертвовали всем ради его сияния. Я видел бесконечную сокровищницу ханараджи Чапатана Золотого, где больше драгоценных камней, чем капель в целом океане. Но я не видел ничего, что сравнится с красотой твоих изящных глаз, прекрасная Ашаяти.

Девушка покраснела и непроизвольно улыбнулась, правда разглядеть всего этого в темноте Сардану не удалось.

– Впрочем, – небрежно сказал он, – вероятно, тебе много раз сообщали что-то подобное.

– Прям каждую минуту, – прошептала через силу Ашаяти. – Ни разу не встречала человека, который мог бы так красиво говорить.

– Ты права, – согласил Сардан. – Других как я больше нету. А я весь твой до самых потрохов! Пользуйся в свое удовольствие!

– Спасибо, мне без надобности.

Ашаяти снова улыбнулась и закрыла глаза.

Сквозь стены и закрытое окно в тесную коморку текли печальные песни пьяных шварзяков. Поначалу рыдали о волке, отдубасившем до полусмерти не оценившую его любви девушку. Шварзяки жалели «несчастного» парня и горевали о его неразделенных чувствах, впрочем, весьма свинского характера. Следующая песня рассказывала о куда более печальной судьбе совсем юного шварзяка, сраженного стрелой на поле брани. Два куплета он живописно падал с лошади в грязную (вонючую, залитую человеческими и конскими испражнениями, кровью и соплями, заваленную покромсанными частями всяких разных тел) землю, а три следующих его красочно, с удовольствием и страстью топтали вражеские кони. И не только кони. В третьей пелось о матери, которая ждала сына-шварзяка с войны, но через два года капитан отряда привез ей в сундуке его отрубленную, но все же весьма героическую голову. Вся культура, все песни шварзяков знали только темы войны и смерти, воспевали насилие, наслаждались болью, собственной и вражеской, поэтизировали разрушения, упивались страданиями. Шварзяки рождались в окружении этой культуры, вырастали на ней и, умирая, передавали следующим поколениям. И эти поколения являлись в мир лишь для того, чтобы сеять поля зла, смерти, разорения, чтобы приносить боль и муки всем – вообще всем, без разбора. В мозгу шварзяка не было места созиданию, красоте и любви. Страдания и смерть – вот единственный для него источник наслаждения в этом мире.

К полудню следующего дня (или одного из следующих), когда солнце страстно распекало неспешно ползущую по морю каравеллу, на горизонте показался силуэт. Поначалу никто не обратил на него внимания, и только спустя целый час, а скорее и все два, когда силуэт этот превратился в небольшую торговую каракку, уставшие от пьянок и безделья шварзяки повскакали со своих мест. Откуда-то вытащили капитанскую подзорную трубу, стали вырывать ее друг у друга из лап, потом, конечно же, разбили и в конце концов уронили в море.

– Вражеское судно! – завопил, округлив грудь, кто-то из шварзяков, подражая воплям старпома.

– На абордаж! – заревела толпа. – Руби гадов!

Капитана в который раз сняли с реи, развязали и поручили идти в атаку на проплывавшее мимо неизвестное судно. Капитан отказался – Матараджан ни с кем не воевал, поэтому и вражеским судам взяться было неоткуда. А заниматься грабежом… Капитана вернули на реи. Подгоняемые саблями старпом, штурман и оставшиеся на корабле моряки подчинились требованиям пьяной толпы под угрозой расправы и направили каравеллу наперерез каракке. Плохо управляемому, туго ворочающему парусами кораблю никогда бы не догнать мчавшегося мимо незнакомца, но ветер, как назло для того, переменился в пользу полной воинственных шварзяков каравеллы, и она, вздув волдырями паруса, понеслась по волнам с такой скоростью, что непонятно стало успеет ли вовремя остановиться.

Шварзяки облепили борта, висели на вантах, запрудили марсы, кто-то взобрался на самый краешек грота-брам-реи, кто-то и вовсе уместился на побитом кормовом фонаре. Шварзяки вопили как стадо диких коз, матерились, угрожали, хохотали, вертели саблями так, что чудом не посносили головы друг другу, швырялись в воду пустыми бутылками и хвастливо болтали еще не слишком пустыми.

– Это тоже все ради пополнения припасов? – ехидно спросил Сардан выбравшегося на полуют принца.

Тот долго молчал, раздраженный воплями и нескончаемым балаганом.

– Жизнь солдата всегда стоит у границы смерти, – сказал он и на пару секунд заткнулся снова, спешно додумывая конец фразы, – поэтому, чтобы сохранить силы и самообладание, порой нужно давать ему разгрузку, давать возможность выпустить скопившее напряжение.

– Убийством невинных людей? Мне всегда казалось, что задача армии защищать их.

– Вы ошибались, дорогой наш господин музыкант. Задача армии – защищать своих господ.

– В том числе и от их собственного народа.

– Народ – темный и необразованный, народ сам не знает, чего он хочет. Армия защищает его от того, чтобы народ не нанес увечья самому себе.

– Ну да, как хороший врач…

– Именно…

– Который отправляет в морг живого пациента. Кстати говоря, у меня есть подозрение, что это ваша каракка, из Рагишаты.

– Что?! – принц покраснел, прилип к фальшборту и долго-долго вглядывался во все увеличивающийся, обретающий черты и детали силуэт корабля.

А над его свиными ушками кто-то без устали махал саблей.

– Как обидно, – выдавил из себя принц. – Нам лучше спуститься в каюты.

Принц поспешил скрыться. Сардан, не желавший принимать участия в расправе и не имевший силы ее остановить, поплелся следом. И вовремя. Стоило кораблям сойтись на расстояние для атаки – с каракки поднялась туча стрел. Луки похватали матросы, боцман, помощники капитана, сам капитан и даже кок.

Несколько шварзяков, жалобно скуля, повалилось на палубу с пробитыми руками и ногами, кому-то стрела метко вонзилась в лоб, хлопнув с таким звуком, будто ударилась в бочку. Один шварзяк, спасаясь от выстрелов, полетел с вант в воду. Другие заметались в невообразимой панике, давя друг друга, сбивая с ног, выпихивая за борт, царапая саблями. У них не осталось ни одной стрелы – все расстреляли в бою с огненным чудищем. Половина орды ринулась было к трюмам, но сразу несколько человек, полезших одновременно, образовали затор, на который накинулись остальные, давя первых и визжа от ужаса. Более хладнокровные, но не менее перепуганные, набросились на собственных матросов с приказом уводить судно прочь. Даже вновь отвязали капитана, и спустя минут десять корабли снова разошлись, храбро грозя друг другу кулаками.