Оценить:
 Рейтинг: 0

Поход Мертвеца

Год написания книги
2019
<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 17 >>
На страницу:
7 из 17
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Мертвец долго молча слушал, пережидая. Потом произнес вполголоса.

– Чего ты разошелся. Если лжец, так не бери в голову. Если нет, так есть о чем подумать.

– А ты и рад ему угодить.

– Мне он так же показался неприятен. Семью вам обоим надо бы, а не в пророки подаваться.

Пифарь подавился словами. Наемник расседлал лошадь.

– Загнал я тебя, красавица. Прости меня, спешил от дурных мыслей избавиться, да вот что натворил.

– У тебя тоже – только с лошадьми и можешь нормально.

– Они долго не живут, – резко ответил Мертвец, принявшись растирать спину лошади какой-то настойкой. – Сейчас передохнем малость, а дальше до перевала пешком.

Поели в молчании, так же и пошли, каждый по свою сторону лошади. Пророк привык к долгим переходам, не отставал, против ожидания наемника; к вечеру они выбрались из бора, а до первых звезд были у перевала. Всхолмье начиналось еще в лесу, ели редели, давая свободы другим деревам и кустарникам. Дорога расширилась, теперь на ней свободно могли разъехаться хоть три телеги. Некогда, поговаривают, у самого въезда в бор стоял лагерь разбойников. Они называли себя проводниками, и без их помощи ну никак через лес пройти не представлялось возможным. Порешили их еще лет двести назад, всех, на этом самом месте, где бор мельчал, оттого, считалось, и появились прогалы в ельнике, да огромная поляна на самом его краю, куда ни одно дерево не хотело даже листьев сбрасывать. Непонятный знак в виде креста с полумесяцем не то обозначал то самое место резни, не то указывал рогами на грядущую кручу. Наемник почему-то хотел остановиться здесь, но пророк упорно двигался дальше. Миновав бор, двинулись среди кустарника все выше к сопкам, тут еще невысоким, но чем дальше на юго-запад, тем выше поднимающимся, а в полутысячи миль и вовсе становящихся непроходимыми горами да скалами, стеной гранита, встававшей на пути всякого, кто пытался пересечь в тех местах границу царства с южным соседом.

Остановились почти на самой вершине. Разом сузившаяся тропа, на которой разве что путники и могли разминуться, петляла, взбираясь на круть, продуваемая извечным северным ветром. Небо посерело, закрылось тучами, снова закапал нудный дождичек. Путники устали, устала и животина, спотыкавшаяся на колких мокрых камнях. Выбрали неглубокую пещеру, вырубленную в обнажившейся скале, забрались, спутав ноги лошади, и принялись за ужин.

– Зря все же остановились у скитника, – произнес глухо Пифарь, уже совсем иным голосом усталого человека, которому не хочется возвращаться.

– Считай судьба. Или испытание. Как глянуть.

– Ты от него заразился.

– Я сам такой же, будто не понял.

– Понял. Теперь мне кажется, я во всех встречных брата угляжу.

– Или сестру, – наемник усмехнулся уголком, но тут же стер улыбку.

– Проклятый Ремета, влез в голову и не отпускает. Будто нарочно. Все это путешествие будто нарочно. И отец молчит. Хоть бы знак какой.

– Он ведь сказал тебе, разбирайся сам, как и что. – Сын божий кивнул, опустив глаза. Вздохнул.

– Знаешь, будто в первый раз иду, будто всего прежнего не случалось. Куда, зачем? Как слепой щенок. Проклятый Ремета.

Дождь продолжался два дня, то усиливаясь, то стихая, дорога разбухла, спуститься с перевала оказалось делом нешуточным. И хотя с противоположной стороны гребня сопки выполаживались и дорога не так петляла, путники проходили едва день пути за сутки. Шли пешком, давая роздых лошади, большей частью молча, изредка только пророк бормотал что-то, но больше про себя, перебрасываясь с наемником лишь несколькими словами. Ругал Ремету, себя, что остановился, поддался соблазну наемника, затащившего в скит. Шептал молитвы и возводил хулу. А потом и вовсе замолчал.

На третий день свинцовые облака стали расходиться, дождь перестал, выглянуло не по-осеннему жаркое солнце. Дорога сошлась с трактом, идущим до самой восточной границы и дальше, соединяющим столицы соседних царств. Народу прибавилось: если прежде путники большей частью шли в одиночестве, теперь их догоняли вестовые и всадники, они обходили караваны и повозки селян, а навстречу шел тот же, но чуть более редкий поток людей и животных, везущих грузы, вести, послания, кажется, во все концы земли. Пифарь, редко выбиравшийся из своей пещеры, что прежде, что после возвращения, чувствовал себя не на месте, он так и сказал наемнику: будто иду по Суходолу уже сутки, да только никак знакомых не повстречаю. Поселения стояли все чаще, каждые пять-семь миль. Последний холм, на который предстояло забраться – и вдалеке, у самого неба, появились очертания Кижича. Высокие стены, шпили храмов, вонзавшиеся в низкие облака, будто пропарывающие их, блеск сусального золота на куполах и кокошниках. Столица заметно разрослась за столетие, стены, за которой прежде прятался не только город, но и окрестности, заложенной еще Голвецом, первым царем четвертого царства, уже не хватало, жизнь выплеснулась за пределы и теперь охватывала город кольцом. Леса, прежде окружавшие Кижич, исчезли, столица виднелась издали, со всех дорог, подходивших к ней, что со степей юга, что с гор севера, что с пустынь запада, что с лесов и озер востока.

Неудивительно, что многие путники, достигнув вершины холма, останавливались, молясь или во все глаза разглядывая далекие красоты раскинувшегося перед ним града. Остановились и Пифарь с Мертвецом, наемник не мог сдержаться, спросил у торговца, просветленного одним видом столицы, куда направляются толпы. Тот, изумленно посмотрев на пропылившихся странников, ответил, ну как же, царь возвращается из Урмунда, везет дары республики и многие послабления для царства. И поклонившись земно, двинулся вперед.

Пророк еще долго стоял, не двигаясь с места, привычно молча, затем подошел к наемнику и тихо произнес:

– Мне страшно идти туда. Я буквально разрываюсь на части. Одна говорит мне – ты должен покорствовать, отец ждет тебя, что б ни случилось прежде, он простил и ждет; но другая, ты понял, кто и зачем стоит за порогом ночи, в небесах, откуда земля видится растворенной в первозданном мраке божественного сияния. Ему, находящемуся в ослепительной тьме, требуется лишь одно, и это одно я страшусь отдать ему.

– Ремета победил.

– Можешь говорить и так. Не стану смотреть в библиотеке, нет, поищу его имя. Ты молился за него, Мертвец? Он ведь просил об этом.

– Не пришлось еще.

– Тогда, если не трудно, сделай сейчас, я подожду, я отойду в сторону.

– Лучше в городе.

– Нет, сейчас. Я не могу войти в Кижич.

– Хочешь, чтоб я потерял сто монет?

– Как будто ты это хочешь сказать, – Пифарь взглянул на него колко и продолжил, повышая голос: – Ты видел, что происходило со мной последние дни. Я ведь верил ему, верил безоглядно, а что выходит? Всего лишь один из многих, солдатик бога. Я боюсь его, Мертвец, очень. Он ведь что угодно сделает, я только теперь понял его слова о мече и разделении. Он крови жаждет.

– Почему ты так решил? Да и кто он?

– Ремета ответил тебе. Царь богов. Мне он благоразумно имени не открывал, зачем пугать, пусть думают, что новый бог, не имеющий ничего, кроме своего сына, который проложит огнем и мечом ему путь на небесный престол. Именно огнем и мечом, иначе зачем мне ученики, зачем воинство, пошедшее на Кижич? Зачем прощение всем, кто последует за мной и во имя меня и отца моего станет разить противников его, неверующих в него, всех, кто не склонит выи, не разрушит храмы, не сожжет свитки.

– Он говорил тебе это?

– Я знаю. Ремета, проклятый расстрига. Отец знал, что я слаб, безволен и ничтожен для воина, что я не смогу убить, но во имя меня все, кого я привел, кто уверовал – о, они смогут. Ведь я немедля после смерти вознесусь, ну какое еще нужно доказательство величия единственного бога и кротости и мудрости его сына, пожертвовавшего собой во славу его? – И переведя дыхание: – Мертвец, я не знаю, что мне делать. Пойти в Кижич значит уничтожить всех, не пойти туда – меня приволокут силой другие или другой, которых орден…

– Орден, – наемник помрачнел. – Багряная роза всегда признавала лишь царя богов, ему поклонялась, ему служила… Проклятье, квестор, ходивший тебя выкуривать из Суходола, и магистр, возглавлявший воинство, они… Ведь какой расчет: я привожу тебя в орден, тебе присягают, тебя убивают, во славу, конечно, ты возносишься… И все это на глазах царя, совета, иначе зачем устраивать балаган.

– Ты думаешь, государь не в курсе?

– Вряд ли. Да какая разница, если править страной захотел орден.

Пифарь осел, наемник едва успел подхватить его.

– Прости, – произнес он, приходя в себя. – Не хотел. Само как-то.

– Может, я по своей природе вижу только плохое. Мятежа не будет, будут просто погромы… а что я говорю. Может ничего не случится, сократят богов и их храмы. – Сын божий вцепился в седло, тяжело дыша.

– Лучше б ты молчал всю дорогу. Или стукнул бы меня по голове в Суходоле, да так и вез.

Рука, нетяжелая, но крепкая, легла на его плечо. Пророк оглянулся. Мертвец сжал губы в тонкую серую линию, неприятно рассекшую лицо: кажется, он пытался улыбаться и хмуриться одновременно.

– Пойдем. Спустимся с холма, доберемся до харчевни, посидим, отдохнем перед столицей.

– А что ты…

– Пошли, – рука толкнула его к седлу. – Забирайся, нам пора ехать. После объясню.

Жидкий лесок, сквозь который их вела дорога на Кижич, сгинул, изведенный на дрова, на лавки, щепу, игрушки. Его место заняли кусты ирги, боярышника, заросли чертополоха, болиголова и разлапистого борщевика. Земли, что не были заброшены, занимали пастбища, поля под паром или под озимыми. Изредка встречались колки, заросшие ивняком, но скорее всего то были кладбища, спрятанные от чужих глаз. До столицы оставался день пути, и это расстояние почти целиком занимали угодья деревушек, что обслуживали город, поставляя все необходимое к столу. С севера подходил водовод, с юго-запада везли древесный уголь, пережигаемый денно и нощно в печах. Оттуда же, с сопок, ставших горной грядой, несли самоцветные камни, с востока двигались караваны с берестой, грибами и ягодами. Столица пожирала все в нее ввозимое, и пожранное отдавала Черной реке, проходившей мимо ее стен. Народу прибывало с каждым днем, возвращался после полугодовой отлучки царь, собиравшийся отметить пышными пирами и празднествами удачное путешествие в Урмунд, а потому всякий житель страны, имевший возможность добраться до Кижича, спешил туда. Постоялые дворы переполнялись уже на подходе, что говорить о самом городе, и хотя точная дата возвращения еще не объявлена, народ поторапливался в столицу: раз выбравшись, прикупить подарки домочадцам, друзьям и знакомым, провернуть дела или сходить в храм, очиститься, ведь, как известно, столичные храмы особенные. Столичное все особенное.

За ночевку на трехместной кровати с путников попросили по две с половиной монеты, да еще по монете за харчи. Двадцать медяков стоил прелый овес и солома лошади, та даже есть не стала, предпочла переждать. Ну а сидевшими на ее хребте голод переносился куда неохотней, потому оба – и наемник, и сын божий – давясь, похлебали бульон с мясными шариками и солянку, после чего отправились на покой на узкой кровати, где, кроме них, уже устроился храпеть дородный пузан-купчина.

Пифарь проснулся первым, рваный сон только одурманил голову, вышел в сени. Подремал с часик на лавке, поджидая наемника. Тот медленно выбрался из спальни, растирая бока, затекшие после сна на подгнившем свалявшемся тюфяке. Отказавшись от еды, стал собираться. Пифарь, понимая без слов, следовал за ним тенью. Только когда двор остался позади, наемник заговорил.
<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 17 >>
На страницу:
7 из 17