Насильник и убийца

– То есть, этот мерзавец еще и невиновен.

– Боюсь, в данном случае следует говорить так. Я не утверждаю наверное, еще предстоит работа со свидетелями, но сейчас нахожусь на пути к такому мнению.

– Даже для адвоката ты слишком осторожен в выборе слов при разговоре с супругой.

– Так наш процесс уже сколько лет длится.

Галя фыркнула, не выдержав.

– Пап, мам, вас надо на мобильный записывать, честно, никто больше так друг с другом не общается.

– Галка, так мы вообще необычная компания, – произнеся эти слова, Стася заметно смягчилась. Но на меня все равно изредка бросала колкие взгляды. Я ждал, когда она подойдет со всем тщанием к разговору, но не дождался. Мы прибыли в «Мираж», некоторое время побродили по его бесчисленным магазинам и лавкам, потом поднялись на самый верх, перекусили и, выбрав картину «без соплей», как выразилась дочурка (мелодрамы она не переваривала), купили билеты на судебный боевик, в котором прокурор вершил справедливость преимущественно молотком и пистолетом. После делились впечатлениями, снова посидев в баре, само собой, безалкогольном.

На обратном пути вынужденно проезжал мимо областной прокуратуры, обычные для последних месяцев пикеты с требованием наказать виновных исчезли, вместо них появилась палатка. Я еще подумал, статья в «Буднях» так сработала или возмущенная общественность решила применить более эффективный способ воздействия на правоохранителей?

Глава 8

Утром журналисты добрались и до меня. Звонили из «Вечерних новостей», второй по величине газеты города, пригласили на интервью с главным. Отказался, сославшись на непомерную занятость, как ни льстило самолюбию. Обе стороны прекрасно понимали, ближе к процессу пойдут более лакомые предложения, потому через час мой номер набрал зам главреда газеты Азат Мамедов, попросился заехать, когда удобно. Долго думал, но потом согласился. Известный человек не только в городе, его материалы о коррупции, взяточничестве и произволе в свое время потрясали Спасопрокопьевск. Давненько это было, последнее время серьезных разоблачений от него я не читал, не то исписался, не то притушили – после того случая, с получением от областной администрации «Порше» – вроде как в дар газете. Мамедов условился заехать завтра. Жаль, говорить пока не о чем, а отвечать на очевидно однообразные вопросы о виновности клиента или его прошлом не хотелось, если б не фамилия, непременно отказал бы. Это раньше я охотно искал встреч с прессой, набивался на контакты, подробно делился мнениями. Потом удивлялся прочитанному, скверно передающему смысл.

После разговора поехал в прокуратуру, затем на очную ставку. Пока поджидал свидетеля, выяснил, что пикетчики начали сбор подписей в поддержку петиции об отмене моратория на смертную казнь. Молодые люди, по счастью, не знакомые с моими фото в газетах (сегодня я снова появился в «Буднях», но хоть не на первой полосе, предложили поставить автограф), я отказался. На меня сразу ополчились, мол, как же так, неужели считаю возможным само существование таких нелюдей: насильников и убийц малолетних. Вступать в спор не хотелось, объяснил, что я адвокат, а потому не имею права. О подобном они, кажется, не слышали, но довод убедил пуще иного другого. Отстали, переключившись на пожилую пару, те охотно извлекли из кошельков паспорта. Пока ждал, заметил, насколько часто подходят к палатке люди самых разных возрастов и социального положения, остановилось несколько дорогих машин, чтоб принять посильное участие. Идея обращения к депутатам Государственной думы имела спрос.

Наверное, неудивительно. Всегда хочется избавиться от врагов в обществе, кем бы они ни были. А памятуя о явной бессмысленности, если не вредности всяких пенитенциарных заведений, что у нас, что где бы то ни было, среди юристов сторонников возвращения к практике окончательного решения вопроса также немало. И это тем более неудивительно, ведь кто, как не мы, знаем подноготную системы. Первыми считаем годы и дни до выхода очередного чудовища, прекрасно представляя, что и нескольких месяцев не пройдет, а он совершит очередное, какое уже по счету преступление, продолжит зверствовать, чаще всего, с куда большей жестокостью, с отчаянием, с азартом, но и со внимательностью, доселе невиданной. Постарается не попасться в руки правоохранителей, прекрасно понимая: живым его брать не станут. Но, если ошибка совершена, и он снова оказался в роли обвиняемого, то вся надежда на ушлого адвоката, старающегося себя подать, и ошибки следствия. Авось дадут не пожизненное, а стало быть, есть надежда когда-нибудь еще разок прогуляться по городам и весям.

Подумал ровно о себе самом. Да, первой мыслью по получении дела Шалого была амбиция, и только потом всплыли все прочие. Только приведя в порядок голову, стал мыслить более трезво, почти рационально. Теперь новый поворот, никогда б не подумал, что буду защищать такого клиента, почитая его как невиновного.

Усмехнулся про себя. Снова вспомнил петицию, читал ее не сильно внимательно, ибо сразу отметил множество огрехов, прежде всего, основной – авторы не имели понятия о причинах введения моратория, да и сам термин явно оставался для них в тумане. Потому писали, как думали или как понятней массам. Благо те подписывали с большой охотой.

Чаще и охотней всего граждане выступают за возвращение смертной казни для террористов, особенно после крупных трагедий, и бандитов, наводящих ужас на города и поселки, обычно во время очередного процесса, апостериори их деятельности. Вот только толкование норм закона у нас имеет расширительное свойство, то есть, если взять террористов, то кого именно стоит приговаривать к расстрелу? Непосредственно исполнителей, скажет большинство. Но как быть с теми, кто готовил их в лагерях, кто продал им оружие, кто подвозил и обеспечивал отход, кто прятал, кто лжесвидетельствовал…. И так далее, и тому подобное. Расширять правоприменение закона можно до бесконечности и всякий раз под гул всеобщего одобрения, еще бы, самая благая цель, самая праведная. Ради такой можно и даже должно поступиться правами, свободами и принципами. Потерпеть неудобства, одобрить новые полномочия полиции и жандармерии, согласиться на собственное подчиненное им положение.

А потомки поражаются, отчего в нашей стране сажали за три колоска. Ведь цель-то изначально ставилась не то, чтоб праведная, но общество объединяющая. Уже не мир хижинам, война дворцам, но защита идеалов социализма от пережитков былого, от нэпманских элементов, от зажиточного крестьянства, от оппозиции в партии, от чужаков в самом широком смысле. Потому и предлагалось потерпеть еще немного, процесс очистки обещался быстрым, потому стремительно выросли сроки, повально распространилась смертная казнь, а оправлять на убой стали с четырнадцати лет. Казалось, еще чуть-чуть, и социум станет литым, единым, устремленным в светлое будущее. Еще бы, ведь после убийства Кирова, послужившего толчком Большому террору, поначалу очищалась именно верхушка правящей партии, за ней последовала армия, НКВД и далее, спускаясь все ниже, проникая в общество. Массы приняли правила игры. Чему удивляться? – с начала двадцатых в СССР постоянно проходили чистки рядов: изгонялись неблагонадежные, проворовавшиеся или недостаточно идейные работники. Только теперь явление стало куда более упорядоченным и массовым. Карательные органы получали во множестве доносы с мест: на начальство, коллег, сокурсников, соседей, родных и близких. Мне трудно судить, насколько повсеместными они были, скажу лишь, что половина пережитых моими родными и знакомыми случаев арестов во время Большого террора основывались именно на них. Могу допустить, что и сами списки чуждых элементов составлялись партийцами, функционерами и правоохранителями, в том числе на основе собственной выгоды или страха перед выгодами и возможностями других.

И все принималось на ура, горячо одобрялось и поддерживалось. Общество оценило последствия и включилось в жуткую гонку, способствуя ее распространению. Кто-то получал квартиру, кто-то подсиживал коллег. Были и такие, кто действительно боролся за чистоту рядов совершенно бескорыстно, тем такие и были особенно страшны, идейные доносчики отправляли на тот свет людей десятками, если не сотнями, просто из садистского желания справедливости – как они ее понимали, каковой она была в тридцатых-пятидесятых годах, когда жизнь человеческая не стоила больше девяти грамм свинца и та все время жертвовалась на алтарь отечества. Даже здесь. А ведь Сибирь это особая Россия, в ней каждый второй ссыльнокаторжный или его потомок. Как я, например, как Баллер, как Карапетян. И если давно забытых предков председателя палаты сослали в Спасопрокопьевск за вольнодумство при Екатерине, то отца Левона Самвеловича отправили на поселение после отбытия срока в пятьдесят седьмом, можно сказать, совсем недавно; оправдав лишь в восемьдесят девятом, посмертно. Моего деда по отцовской линии вместе с супругой сослали сюда, раскулачив. Вокруг Спасопрокопьевска за триста лет существования было воздвигнуто несчетное количество острогов, колоний и тюрем, в которых гнили и работали сотни тысяч каторжан.

И все равно – подписывают.

Глава 9

Пока Шалый приходил в себя в больнице, я занимался другими делами, а заодно поиском той неизвестной, видевшей из окна моего клиента. Вместе с Головко она могла бы значительно усилить позиции защиты. Вот только сразу обнаружить ее не удалось: доминошник, охотно помогая в поисках, никак не мог вспомнить, откуда донесся женский голос. Возможно, придется перекапывать домовые книги.

Тем временем, пресса взялась за Шалого обстоятельно: вечером понедельника в передаче «Закон есть закон» вышел подробный репортаж о прошлом известного насильника, обвиненного в убийстве. Ведущий все полчаса эфира отвел достаточно подробному, хоть не всегда объективному анализу былых «подвигов» Авдея. Выводы, которые он сделал, посещали и меня вплоть до самой субботы, а потому никак не могу сказать, что они были сознательно подогнаны или высосаны из пальца. Вот только после подобной передачи истерия вокруг имени насильника только вырастет, авторы это прекрасно понимали, но, и с этим я никак не мог согласиться, намеренно достигали подобного эффекта. Внутренне одобряя тех, кто собирает в палатке возле прокуратуры подписи, взывавшие к вышним силам державы. В передаче проскальзывали намеки на благожелательность отмены моратория, но хоть вслух ведущим об этом не говорилось.

Утром следующего дня пришел ответ из лаборатории – сделали досрочно, в лучшем виде. Помчался получать бумаги, пока ждал, еще пошутил, немного нервничая: «Могли бы скидку сделать как постоянному клиенту». Квятковский хохотнул, извлек бумаги, подал.

– Надеюсь, помогло. А то вы последнее время к нам как на работу ходите.

Тоже заметил. Я просмотрел по диагонали. Сердце екнуло.

Нет, ошибся. ДНК Лизы лаборатория нашла в достаточном количестве. Стало быть, бралась, возможно, не один раз. Рассматривала, может, как-то пользовалась? Лучше не представлять.

Только тут обратил внимание на второй лист, который почему-то стал проглядывать с начала, с генетического профиля, будто понимал, что написано. Уже потом дошел до строки вывода: «В образце (биологический материал на поливинилхлориде) пробы Б не обнаружено». Поднял глаза.

– Что за…?

– Нашли что-то любопытное, Вадим Юрьевич? – поинтересовался Квятковский, сам с интересом заглядывая в лист.

– Наоборот, что-то интересное не нашел. Спасибо! – и вылетел в коридор. Набрал Кожинского.

– Чего тебе, только покороче, – прошипел майор в ответ.

– Ты обыск у Шалого сам проводил? Тогда скажи, где ты мастурбатор нашел? Ну, игрушку мужскую с ДНК девочки.

Кожинский подумал полминуты, за это время до моего уха долетел шелест голосов его собеседников. Наконец, важнях откликнулся.

– В ванной обнаружили. Если точнее, возле стояка, в коробе спрятал зачем-то.

– Зачем… понятно. А почему ты шепотом со мной, стесняешься?

– Генпрокурор пожаловал. Видимо, крепить ряды и требовать успехов. Меня к нему вызвали. Все, бывай. А да, для чего тебе игрушка-то?

– Да нет, незачем. Она и тебе скоро не понадобится.

Вот как, выходит просто и ясно. Шалый не пользовался мастурбатором, видимо, сей предмет мужских удовольствий ему подкинул кто-то из соседей, дружков, собутыльников. Или спрятать или… нет, скорее, первое. С какой еще стати кидать игрушку в короб для труб, место, куда даже хозяин суется в лучшем случае раз в год перекрыть кран, когда горячую воду отключают.

Пальцы невольно оттарабанили плясовую по стенке коридора. Я вернулся к Квятковскому, поблагодарил и отбыл восвояси, так ничего толком не пояснив своему товарищу.

Стало быть, Шалый как первостепенный злодей почти окончательно отпадает. Еще б найти ту женщину…

После обеда снова побывал в прокуратуре, где перекинулся с коллегами парой слов, затем пообщался со свидетелем. Записал показания прибывшей на такси неходячей бабушки, которые тоже будут учитываться на проходящем процессе, надеюсь, уважат старость и сильно доставать ее не станут. Побывал на очной ставке по тому же делу, клиент держался уверенно, ни разу не сбился. И только тогда отзвонился Мамедову.

Тот прибыл в хорошем настроении, верно, предчувствуя горячий материал. Общались мы недолго, учебный час от силы. Журналист все записал на диктофон сотового, кое-что уточняя и записывая в бумажный блокнот, антикварная вещь в наше-то время, но видимо, ему особо дорогая, корочка его, изрядно потрепанная, говорила, что блок листов внутри менялся не один десяток раз. Или подарок или добрая память былых годин. Предположу последнее.

Общались плотно, зря боялся, журналист спрашивал не только о невиновности Шалого, но и попросил рассказать о нем поподробнее и не так, как это сделали на городском канале. Охотно согласившись, расписал детали, попутно пояснив, как сам отношусь к подобным клиентам, какова позиция защитника должна быть вообще и в моем случае, в частности. Говорить старался емко, объективно, но без деталей, чтоб не разгласить чего не надо. Да и Мамедов, понимая практику, не особо на них напирал. Возможно, с подобными вопросами пристанет к Кожинскому, когда его начальник уедет. Интересно, знает ли он о визите генпрокурора?

После побеседовали о трудностях профессии, о взаимодействии с полицией и прокуратурой, с тем же Кожинским, раз уж он ведет дело Шалого. Про наше взаимное тыканье, конечно, не рассказывал, посетовал на извечное стремление всякого прокурорского работника видеть в защитнике эдакую бяку, которую, особо поначалу, лучше как можно дольше до обвиняемого не допускать. Сам с этим не раз сталкивался, порой по неделе-другой не мог вручить ордер дознавателю, который либо игнорировал законника, либо прятался от него. Спасибо, майор не таков.

Мамедов молчал, делая торопливые стенографические записи бисерным почерком в блокнотик. Потом попросил подвести первые итоги работы. Честно, не знал, что сказать, но в двух словах обнадежил и его и себя. На том и расстались. Журналист уверил меня, что даст посмотреть статью перед выходом, чтоб не к чему было придраться. Вот это совсем другой пилотаж, Азата я зауважал еще больше.

Вечером позвонил клиент, попросил помощи – ерунда, как оказалось, но заставил понервничать. Успокоил, как мог. Народ у нас пуганый, иногда по делу тревожится, но чаще по пустякам. А этого дотюкали еще когда полиция милицией была. Вот и в этот раз клиенту показалось, его будто еще раз хотели прижать. Вообще, после случая с «похищением» правоохранители не то, чтоб законников уважать стали, но больше бояться нашей палаты. Баллер он такой, спуску не дает. Хотя и не всегда становится на сторону защитника. Судья, он и есть судья, натуру не изменишь.

Дело было нехитрое, но неприятное, уже потому, что в него вляпалось все районное отделение. В пресловутых Десятинах и в соседнем районе Сузда искали банду наркоторговцев. Но взять удалось лишь одного парня, по фамилии Викентьев, каким-то боком причастного к делу, а после угрозами и побоями принудить к исполнению роли покупателя дури. Потребовали приобрести анашу у одного из своих дружков, чтоб получить требуемые доказательства; тут парень понял, что в ходе операции дознаватели «закроют» и его тоже. Догадался связаться со Скобиным – через родителей, скорее всего, сам вряд ли удумал, молод еще. Порфирий Павлович звякнул мне, объяснил пиковую ситуацию: он в отъезде, быстро на месте оказаться не может, а парня надо вызволять. Я приехал на Партизанскую улицу вовремя, двое правоохранителей прижали Викентьева и требовали помещаться в машину, пока без рук. Место было выбрано самое неудачное для осуществления привода – аккурат возле здания мирового суда. Потому полицейские старались держаться в рамках из последних сил.

У меня, как на грех, подзащитным был тот самый покупатель. Адвокат же не может представлять интересы взаимно противоположных участников процесса. Потому пришлось действовать аккуратно, но решительно – я затащил Викентьева в свою машину, запер его там. После объяснил, что защитником приводимого в следственных действиях не являюсь, лишь защищаю от посягательств. Вот передам подследственного с рук на руки Скобину, а дальше разбирайтесь уже с ним. Полиция поскрипела зубами, поснимала меня и мой вездеход и убралась. Я отвез молодого человека Порфирию Павловичу, а через пару дней за мной пришли. Все равно обвинили в оказании юридических услуг, пообещав отобрать адвокатскую корочку. Немудрено, под защитой Скобина, Викентьев с ходу отказался от прежних показаний, подал жалобу на избиения, прошел освидетельствование. Заодно не потопил моего клиента, которому припаяли бы еще и эту продажу. Баллер вмешался очень вовремя.

Объяснив беспочвенность тревог клиенту, вернулся домой, позвонил Стасе. На этот раз общались спокойно, без нервов, хотя напряжение витало. Хотел объясниться с продолжением истории Шалого, но так и не решился, все недосказанное сопровождало нашу беседу тенью отца Гамлета.

Наутро снова проезжал прокуратуру, возле которой столпилось изрядно народа, явление для середины недели настолько непривычное, что пришлось остановиться и вылезти посмотреть. Напрасно наши чиновники думают, что горожан можно обвести вокруг пальца, просто не сообщив им о визите генерального прокурора. Да, он прибыл инкогнито, но в век интернета это совершенно бесполезная трата усилий. Всем об этом как-то стало известно, с утра возле здания стал собираться народ. Всяк прибывший мыслил о целях визита свое, но в одном сходились – генпрокурор потребует ускорить поиски девочки и закруглять следствие. Уж очень весомыми казались обвинения против Шалого, некоторые из опрошенных мной собравшихся горожан так и вовсе делились следственной тайной направо и налево, поди пойми, откуда им она стала известна. Возбуждение витало в воздухе, нарастая с каждым часом. Думаю, к вечеру на небольшой пятак подле прокуратуры соберется не меньше пары тысяч человек. Понятно, чего будут требовать. А это пращей попадет в Кожинского. А от него…

Я хмыкнул и поехал по делам далее. Вернувшись с очной ставки, получил гранки интервью для сегодняшнего выпуска «Вечерних новостей» – Мамедов не соврал насчет точности, убрал лишь несколько своих вопросов и моих ответов, не тронув больше ни запятой. И то хлеб. Пообедав, отправился к Шалому.