Пороки искусства

Аяко посмотрела на него с легким сомнением:

– Ито, в Токио больше сорока музеев. Какой именно ты имеешь в виду?

Ито улыбнулся, слегка покачав головой.

– Думаю, есть только одно место, где нам могут помочь. Национальный музей западного искусства. Там собраны мировые шедевры, и специалисты знают всё о значении каждой детали. Если убийца вдохновлялся классическими образами, это именно тот музей, где мы можем получить ответы.

Аяко кивнула, соглашаясь, и их машины устремилась в сторону Уэно, где возвышался строгий и величественный корпус музея. Когда они прибыли, прохладный осенний ветер дул в лицо, а небо над Токио было затянуто серыми облаками, словно тяжелым занавесом, нависшим над городом. Ито и Аяко, выйдя из машины, направились к главному входу музея, где их уже ждал директор. Мужчина средних лет, с аккуратно подстриженными волосами и строгим костюмом, встретил их с сдержанной приветливостью.

– Добрый день, господа. Меня зовут Такеши Окубо, я директор Национального музея западного искусства, – представился он, протягивая руку. – Чем могу помочь?

Ито, не теряя времени, сразу перешел к делу.

– Мы расследуем серию убийств, и нам кажется, что убийца может быть связан с произведениями искусства. Мы слышали, что у вас есть коллекция, в которой могут быть изображения, похожие на те, что он воссоздавал на месте преступления. Мы ищем связь между этими убийствами и каким-то художником или скульптором.

Окубо внимательно выслушал, но в его глазах не было ни удивления, ни тревоги, только профессиональный интерес.

– Я понимаю, – сказал он спокойно, – искусство действительно может стать источником вдохновения для людей с неординарным восприятием мира. Я вас слушаю, продолжайте.

Ито достал фотографии первой жертвы и протянул их директору музея. Такеши Окубо принял их с виду спокойно, но когда его взгляд скользнул по изображению, в его глазах мелькнула легкая дрожь. Он задержал взгляд на одном из снимков, и Ито заметил, как его лицо несколько смягчилось.

– Это напоминает мне… – произнес он, не отрываясь от фотографии. – Это напоминает картину «Спящая Венера» Джорджоне.

Ито прислушался, в его голосе не было удивления, только сосредоточенность.

– «Спящая Венера»? – повторил он. – Кто это и что за картина?

Окубо слегка наклонился вперед, его руки легли на стол, и он начал рассказывать, как бы погружаясь в размышления.

– «Спящая Венера» – это незавершённый шедевр Джорджоне, написанный в 1510 году. Эта картина считается одной из самых известных и загадочных работ эпохи Ренессанса. На полотне изображена обнаженная женщина, которая спит на ложе. Она спокойна, расслаблена, ее взгляд устремлен в пустоту, но в этом есть что-то светлое, почти божественное.

Ито внимательно смотрел на Окубо, в его голове возникала связь между картинами и убийствами, между тем, что они видели на месте преступлений, и тем, что происходило в мире искусства.

– И какой смысл в этой картине, на ваш взгляд? – спросил Ито, не давая своим мыслям сбиться с пути.

Окубо задумался. Его глаза снова устремились на фотографии, а затем он слегка развел руки, как бы пытаясь обрисовать идею, которая возникла у него в голове.

– Официально считается, что на этой картине изображена Венера, богиня любви, но в контексте картины она не олицетворяет греховность, как это часто бывает в изображениях обнаженных женщин, – начал он. – Спящая Венера не стесняется своего тела, она как бы не осознает, что она обнажена. Сон – это состояние, в котором человек, согласно философии того времени, наиболее близок к Богу, способен к глубокому внутреннему осмыслению, к чистому созерцанию собственного мира и высшего начала. Это почти священное состояние покоя.

Ито вслушивался, его глаза слегка сузились, когда он размышлял о том, как убийца мог воспринять эту картину.

– Но вы сказали «официальная версия», – сказал Ито, будто вырывая его из размышлений. – Вы считаете, что у картины может быть другой смысл?

Окубо прищурился и, явно собираясь предложить несколько более мрачных трактовок, продолжил:

– Да, конечно. Убийца может трактовать ее по-своему. Возможно, для него Венера, спящая в таком состоянии, символизирует уязвимость, беззащитность. Может быть, он видит в этом картине не божественный покой, а жертвенность, готовность к страданию. Женщина, лишенная контроля над собой, может быть воспринята как образ того, кто уже не в силах сопротивляться своей судьбе.

Ито кивнул. Он почувствовал, как в воздухе повисло какое-то напряжение. Возможно, убийца был человеком, для которого искусство было не просто вдохновением, но и инструментом для выражения своих тёмных импульсов.

Окубо продолжил, его голос стал более настороженным:

– Или же, и это еще один вариант, убийца может видеть в этой картине свою победу. В момент, когда женщина спит, когда она беззащитна, он может чувствовать себя богом, властелином. Он может быть не просто исполнителем убийства, а человеком, который утверждает свою силу через уничтожение.

Ито мысленно повторял эти слова, представляя, как убийца мог бы интерпретировать сцены, подобные тем, что они видели на месте преступлений. Каждое его слово звучало все более убедительно.

– Но мы все же не можем точно сказать, какой смысл он вложил в эту картину, – добавил Окубо, поднимаясь с кресла. – Множество людей видят искусство по-разному. То, что для одного является бессмертной красотой, для другого может быть вызовом, угрозой или даже оправданием для преступления.

Ито посмотрел на фотографию еще раз, словно искал в ней что-то, чего не видел раньше. Теперь, когда Окубо указал на возможные трактовки картины, в голове у Ито стали складываться новые, темные образы.

Ито спросил, его голос звучал спокойно, но в нем уже чувствовалось напряжение, которое с каждым моментом нарастало.

– А может быть, так, что убийца воспринимает эту картину как похоть? – его вопрос был неожиданным, и он не мог не срезонировать в воздухе. Он взглянул на Такеши Окубо с настойчивостью, словно требуя ответа.

Окубо слегка приподнял брови, его взгляд стал задумчивым, и он несколько секунд молчал, изучая перед собой фотографию первой жертвы. В комнате повисла тишина, только звук часов на стене подчеркивал каждую секунду, словно бы сама атмосфера готовилась к откровению.

– Похоть, говорите? – наконец произнес Окубо, его голос стал чуть тише, более серьезным. – Возможно. Это одна из тех трактовок, которую не стоит сбрасывать со счетов. Картина Джорджоне, в каком-то смысле, действительно может будить такие чувства. Мы не можем игнорировать тот факт, что обнаженное тело женщины, тем более в состоянии сна, может быть воспринято как символ желания. Для многих людей это может быть олицетворением идеализированной женственности, желаемой и в то же время недоступной.

Ито продолжал пристально смотреть на его лицо, пытаясь понять, что именно Окубо имел в виду. В словах директора музея была скрытая правда, которую он, возможно, не хотел признавать.

– В конце концов, для убийцы, возможно, этот образ женщины является не просто объектом восхищения, – продолжал Окубо, его тон становился всё более напряженным. – Это может быть и неосознанная проекция его собственных желаний, его потребности в власти, в контроле. Когда женщина спит, она уязвима, и для некоторых это превращается в возможность… обладать. Сон, а значит, и беззащитность, открывает пространство для самого низменного, для того, что скрыто в человеке, – похоти, страха, желания уничтожить, чтобы овладеть.

Ито ощущал, как эти слова проникают в его сознание. Он видел убийцу не как просто злодея, но как существо, которое в своем восприятии реальности могло обожествлять эти образы, эти символы, и переворачивать их на темную сторону.

– Значит, для него, возможно, эти картины – это не просто искусство, – тихо произнес Ито, – а своего рода оправдание.

Окубо кивнул, его взгляд был серьезным, он точно понимал, что именно пытался донести.

– Да, это возможно. И такие люди могут воспринимать свою жестокость как нечто неизбежное, даже необходимое для того, чтобы "овладеть" объектом своего желания. Это их способ утверждения собственной власти. Возможно, он видит в этом не просто преступление, а акт созидания, перерождения. Странный, искаженный, но для него – логичный.

Ито молча посмотрел на фотографии, снова ощущая, как к тому, что происходило вокруг, начинают просачиваться еще более темные оттенки. Ито вдруг ощутил, как темные мысли, которые сдавливали его сознание, начинают складываться в замысловатую картину. Он не мог отделаться от ощущения, что перед ним раскрывается не просто цепочка убийств, но целая философия, в которой каждая деталь имеет значение. Он снова повернул голову к Окубо и, не отрывая взгляда от фотографии, произнес:

– Эта девушка на фото, Юми Накахара… она была моделью.

Он сделал паузу, позволяя этим словам повиснуть в воздухе, словно они должны были найти свое место в разгадке. И в его голосе, как всегда, звучала уверенность, но в этот раз она была окрашена чем-то болезненно ясным, почти горьким.

– Возможно, убийца принял ее за ту, кто торгует собственным телом, – продолжил Ито, его слова эхом отразились от стен, став тяжелыми и насыщенными смыслом. – Может быть, он видел в ней не просто женщину, не просто модель, а объект для его желаний, человек, который готов быть выставленным на показ. И для него, возможно, это стало оправданием. Он мог воспринимать ее не как индивидуальность, а как нечто общепринятое, как часть того мира, где тела – товар, а чувства – пустая оболочка.

Ито сделал шаг назад, словно пытаясь освободиться от этой мысли, но она все равно продолжала преследовать его, как темная тень, обвивающая сознание. Он сам не знал, что именно ему казалось правдой в его догадке, но вся ситуация словно складывалась в эту непреложную теорию. Он вглядывался в фотографии и видел больше, чем просто тело модели – он видел девушку, которая могла стать объектом чужих извращенных фантазий.

– Может быть, для него это и была не просто месть. Это было как бы "наказание" за то, что она показала свою наготу, свою доступность. Он мог бы считать, что она предала себя, выставив свою сексуальность на показ, и теперь он решает за нее, что с этим делать. Он превращает ее в свою жертву, и не просто так. Он делает это с осознанием своей власти, своего превосходства, видя в этом свое право.

Ито помолчал, ощущая, как его собственные слова становятся все более искаженными, как гипотеза, которую он сам же выдвигал, превращается в нечто пугающее, совершенно чуждое ему. Но несмотря на это, внутри него, как неугомонное эхо, продолжал звучать один и тот же вопрос: "А что если он действительно так и думает?"

Он посмотрел на Окубо, который молчал, но в его взгляде было отражение чего-то похожего на понимание – возможно, это тоже одна из тех неизведанных троп, где все могло быть намного темнее, чем они могли себе представить.

– Ты прав, – сказал Окубо, его голос был мягким, но резким одновременно, как когда понимаешь всю глубину происходящего. – Если убийца воспринимает модель как объект, как товар, то его действия – это не просто преступление. Это послание, часть его искаженной картины мира.

Ито кивнул, но уже знал, что это открытие не даст ему покоя. Ито молча передал Окубо вторую фотографию, и тот, вглядываясь в изображение, склонил голову, словно пытаясь прочитать скрытое послание в этом ужасном образе. Строгий, аккуратный лик девушки, полностью поглощенный бетоном, был одновременно восхищением и ужасающей жестокостью. Ито знал, что на этот раз он не ошибается, что эта картина, как и первая, была свидетельством не только убийства, но и некой кощунственной трактовки искусства. Окубо, едва ли не с болезненным взглядом, задержался на фотографии. Его глаза перескакивали с лица девушки на ее искаженное тело, пытаясь вычленить из этого бесформенного хаоса хоть малейшее ощущение того, что когда-то было живым. Наконец, он вздохнул и с заметным усилием сказал: