Полетим… и мы – полетели…

С виду это совсем невеликая горка, поросшая лесом, ничем особенным не примечательна. От других холмов в окрестностях ее отличает найденные здесь сокровенные вещи, а также святой источник.

– Святой источник…, – шепчет Ро Дана. А может…?

Да, – подтверждаю я. – Может.

– Что ты знаешь об этом месте: – спрашивает меня Ведающая мать.

В одна тыща восемьсот девяносто шестом году одним археологом из бывших выкрестов здесь было найдено древнее святилище возрастом более 2-4 тысяч лет – жертвенное место, окруженное тремя валами, прокаленными глиняными площадками с канавками для стока крови, и жертвенниками выложенными из черепов пещерных медведей и лосей, а также более 25 тысяч стеклянных и каменных бус, бронзовых и железных наконечников стрел и копий, фигурки животных и людей. По легенде именно на этой горе росла огромная ель – священное дерево, которому поклонялись уральские манси, преодолевая большие расстояния, чтобы попасть в эти святые для них земли. Приезжал сюда и остяцкий князь Амбал, и вогульский Бебяк. В 16 веке сюда пришел креститель Трифон Вятский. А дело было так… Трифон был – смел, горяч и чрезмерно истов в своем служении. Поэтому часто его проповедь просто пугала непокорных язычников, а люди нечистые и корыстные пользовались детской непосредственностью и вспыльчивостью Трифона. Так некий Федор Сухоятин, промышлявший торговым делом с остяками и имевший на них большую обиду, за то, что не дали вести ему нечестный торг, рассказал Трифону о Великой священной ели, которой поклонялись местные жители, в том числе и русские. Говорил лукавый Сухоятин, что якобы да кабы дерево это страшное, все кто ему попытался причинить вред умирают страшно, мучинчески. И уговорил худой человек Трифона срубить и сжечь поганое дерево, для этого подарил крестителю особую стальную секиру.

Не смотря на свою горячность, Трифон подошел к этому делу с умом, для начала просто поселился в выкопанной им же в склоне Гляденовской горы пещере. А как незваного гостя оставили в покое, с фанатичным рвением поспешил исполнить глаголемое им как святое – темное дело. Трифон срубил и сжег священную ель. Меж тем, по преданию дерево было настолько мощным, что на его пне могли развернуться сани.

Только заступничество строгановских приказчиков, которым остяки пожаловались на самоуправство монаха, спасло его от справедливой расправы.

А пол столетия спустя, в память о «подвиге» Трифона православные назвали бьющий на склоне Гляденовской горы родник – святым источником Трифона Вятского.

– А может там быть живая вода? – спрашивает Дана.

– Может…, киваем мы на пару с бабкой.

– Но спустя более трех сотен лет там могло ничего не остаться, – задумчиво замечает кот.

– Вовсе не так, – возмущаюсь я. В 19 веке над источником построили деревянную часовню с купелью, рядом поставили православный крест.

И сейчас к тому святому источнику и остаткам пещеры Трифона ведет крутой спуск, преодолеть который можно по старинным сколоченным из топляков деревянным ступеням.

– А разве елка, даже такая большая может быть священной, чем так ценна она для этого вашего мироздания? – не унимается кот – баюн.

– Вечнозеленые – вечноживущие…, – словно впадая в транс, вещает Ведающая мать. И греки, и кельты, и ханты, вотяки, и славяне поклонялись им. В них изначально больше вечной божественной животворящей силы. Еще она – дерево предков, уходит своими корнями сквозь все три подземных царства. Ваши, указывает Ведающая мать на Ро Дану, считали, что ель есть мировая Ось – важнейший элементаль понимаемой ими картины мира: она, поддерживая небосвод, воплощает в себе силы Порядка, Блага и Жизни.

– Когда идем, – спрашиваю я.

– Завтра по – утру, – отвечает Ведающая мать. Но пойдешь ты один…. Ты один среди нас крещен, только с тобой он будет говорить.

– Кто он? – спрашиваю я.

– Трифон, он все еще живет, там в горе. Он осознал свой грех, а значит, способен помочь. Возможно истинный источник живой воды не с наружи, а тоже внутри самой горы.

– Почему он здесь? Я слышала у него иная судьба…. – спрашивает Ро Дана.

– Всю жизнь он искал уединения и безмолвия и после того как отказался отправиться на Небеса, считая себя недостойным… нашел их здесь в том самом месте где ему впервые удалось их ощутить, – отвечает Ведающая.

*

Весь день я маюсь перед возможно последним своим важным делом в этой истории, подошедшей к концу…. Чиню крыльцо в бабкину избу, заменив сгнившие доски, болтаю с котом, он рассказывает, о своих похождениях, нагло пересказывая общеизвестную сказку о Коте в сапогах Шарля Пьеро и ее американский вариант как вольное продолжение Шрэка.

Избушка Ведающей матери, отбившись от рук, неожиданно оказывается за нашей спиной, видимо заинтересовавшись историями кота, оставив поправленное крыльцо одиноко торчать посреди бабкиного двора, и когда Ведающая не ожидавшая подобного непотребства вываливается через порог, то долго ругает незнакомыми мне словами и нас и свою избушку, та лишь кудахчет в ответ, а мы с котом благоразумно молчим, потупив глаза и еле сдерживая свой смех. Дана отправилась по «важным» делам, я думаю, что хочет навестить Таю, или может еще кого, я просился отправиться с ней, но она сказала, что ей нужно побыть одной…., возможно я ее понимаю… или просто хочу понять.

Ведающая мать говорит, что мне нужно взять с собой тело Вовки, завернутое в ковер, его потащит в упряжке Беляк, нас с мертвым псом не увидит никто из живых, а путь предстоит долгий… Меж тем уже смеркается и мы поужинав щами и гречневой кашей со шкварками укладываемся спать, так и не дождавшись Ро Даны.

*

– Садишься на №42 автобус, идущий на Большое Савино, – разбудив меня в шесть утра и даже не покормив завтраком, объясняет Ведающая мать, к Трифону лучше идти натощак, старик еще тот схимник. Едешь до конечной остановки, а потом придется вернуться – километров пять пройти пешком, Беляк подскажет путь, там нужно будет повернуть направо – на Мураши и Петровку. Гора будет видна справа от дороги.

– А почему все направо, да направо, бубню я невыспавшийся и нежелающий выходить из хорошо протопленной избы под холодный осенний дождь, но посмотрев на отрешенно ожидающего меня большого белого пса и ковер, прислоненный у входной двери, сцепив зубы и попросив прощения у бабки, собираюсь минут за пять. – В путь, – глажу голову Беляка, там за ушами, даже если он не чувствует, я вижу, что ему тепло от этой моей ласки, он облизывает мою ладонь своим холодным языком. Закидываю на плечо ковер с телом друга, он оказывается не таким тяжелым, как я думал и мы выходим навстречу стихии…

Снова льет как из ведра, дорога под ногами хлюпает, она превратилась в грязную жижу, но ближе к автобусной остановке мы выбираемся на островок асфальта. На остановке никакого, да если бы и кто-то здесь был, он нас бы не увидел, мы уже по ту сторону этого бытия.

Пока ждем автобус, я думаю о черноволосой девушке в красном плаще, как она там, как пережила, то, что так сложно пережить.

– С ней все будет хорошо, – слышу сзади голос кота. Забудет как страшный сон…

Когда я оборачиваюсь, там никого нет, Беляк свернулся у моих ног и закрыл глаза.

Забравшись в пошарпанный, но теплый и уютный внутри автобус, забившись со своим ковром и мертвой собакой на заднее сидение, я быстро засыпаю и просыпаюсь лишь, когда меня будит Беляк, положив свою большую голову мне на колени и жалобно заскулив.

Достаю переданную мне Ведающей матерью упряжь и кое-как вдеваю в нее большую белую собаку, пристегивая к ковру с Вовкой, Беляк совсем не сопротивляется, мне кажется ему все равно, но он смотрит на меня вполне разумно и даже пару раз машет своим хвостом. Я снова чешу его за ушами, и мы идем по обочине, разглядывая пролетающие мимо машины, мне кажется, что мы идем очень долго, может быть часа три, а может весь день, или возможно год или много-много лет, конечно, мне это только кажется, а может быть нет, я много не знаю… Ведающая говорит, что все ответы находятся внутри нас, просто нужно научится их видеть… но я пока этого не умею.

*

Когда я вижу гору, и сворачиваю к ней, то уже после первых ста метров пути понимаю, что после дождя тут пройти почти невозможно. Дорогу размыло, сплошное вязкое болото, но все же иду…, ориентируясь на маячащую впереди спину большой белой собаки. У подножия горы сотни, если не тысячи комаров, кажется, что сам воздух жужжит… Вся гора заросла еловым подлеском и огромными папоротниками. Спуск к источнику довольно крутой и идти приходится по узкой глиняной тропке, цепляясь за ветки, чтобы не упасть, но я несколько раз поскальзываюсь и падаю, испачкав подаренную бабкой одежду, рубаху с фениксами и вытертую кожаную куртку, очень похожие были у НКВДэшников, интересно, где ее взяла старушка…..вот бы узнать… Вокруг сплошной бурелом… и полутьма.

У источника Трифона Вятского стоит небольшая часовня, похожая на веранду в детском саду или половину гаража, сделанную из подручных материалов.

В ледяной воде из источника я умываю лицо, и, набрав воду в ладони пью жадно, зову Беляка и плещу ему в его белую собачью морду… ничего не меняется.

– Это очень хорошая, вода, если у тебя болит нутро или сердечная жаба, она может помочь, если веруешь истово, и чист своим сердцем.

Я оборачиваюсь. За моей спиной стоит невысокий сутулый старик, со славянским типом лица, тонкий, слега курносый нос, светлые и глубокие кажется – карие глаза, окладистая седая борода, одет как монах….

– Но это не та вода, которую ты ищешь…, – продолжает он.

– А где та?

– Сам знаешь, все главное внутри….. она внутри горы, там, где моя келья, там бьет из глубины источник с живой водой, он не мой, он был здесь всегда в корнях Великой священной ели….

– Которую, ты, погубил….

– Да… я признал свой грех и пробую его искупить….

– А зачем ты сажаешь другие елки, надеешься, что одна из них может стать ей…?

– Когда я срубил Великую священную Ель, я перестал видеть лицо своего отца. Я молил Христа, но так и не получил ответа….Пойдем, – говорит Трифон, и я иду за ним.

Выбравшись на проселочную дорогу, мы взбираемся на самую вершину, и перед нашими глазами раскрывается вся низинная округа от окоема до окоема, разноцветные поля: черные, серые, желтые, дороги – змеи и стрелы, домики, перелески в пурпуре и блеклом туманном золоте, поблескивающая в пяти километрах маковка церкви Иоанна-Предтечи в Култаево. А за всей этой пестротой как бы неспешно вспучивается новой хвойной темью Иван-гора – водораздел рек Мулянки и Юга. И вся округа между двумя этими живыми барьерами – сплошные волны, начало которым дают Субботинские горы на самой окраине Перми.

– Это моя неприступная крепость, ощетинившаяся еловыми остриями, – говорит Трифон. – Я вижу, как тает в людях истинная вера, заменяясь сладкой патокой глупых желаний, взять от этого мира все, вот все что вы хотите. Глупцы, не понимаете, что все у вас уже есть, его не нужно брать, это нужно просто понять…

– И ты это понял… давно?