Полетим… и мы – полетели…

– Сами с усами…, – старушка бойко хекнув, закидывает на свое левое плечо с начала то, что осталось от Беляка, а затем в большую переметную суму складывает обе неравные половины отчаянно бившегося кота – злодея ставшего на путь исправления и благодеяния, туда же отправляется и моя откушенная Черным волком рука. Я смотрю на все это как будто со стороны изнутри, не пытаясь осмыслить, или принять происходящее.

Снимая с пояса под плащом, обмотанную брезентом старую армейскую фляжку, Ведающая мать, молча и деловито, заполняет ее из обсидиановой чаши Мертвой водой.

– Может, попробуем излечить их прямо здесь…. – указываю я на то, что было котом и верным псом – Беляком, оставшейся правой рукой.

– Потерпят до Дома, в следующий раз не будут своеволить….! …– ворчит Ведающая мать, подставляя мне свое правое плечо. Я понимаю, что она вовсе не злится, просто прячет от меня свою слабость – умение сочувствовать, любить кого-то и переживать. Из упрямства хочется отказаться от ее поддержки – такой мудрой и все понимающей, но от кровопотери ноги совсем перестают слушаться. Шаг и мы на поле алых маков в Долине забвения, еще, и мы стоим у границ города Потерянных душ, погруженного в туман, еще один шаг и мы на Станции, которой нет, еще, и мы у входа в Подземные чертоги….Я задумчиво смотрю на добротные сафьяновые сапоги, в которые обуты костлявые ноги бабки.

– Скороходы…. ? – Ведающая мать лишь кивает, не удостоив меня иным ответом.

– Это Тая тебя привела?

– Да, – отвечает Ведающая мать…..

Невенчанные невесты. Смерть в яйце 21 и 22

Еще один шаг и мы оказываемся в жилище Ведающей матери, здесь ничего не изменилось: все та же большая беленая печь, в которой потрескивают березовые поленья, распространяя вокруг все проникающее тепло и жар небесной благодати, пол устлан вязаными половиками в несколько слоев на них вместо привычной геометрии и полосок – коловороты, трезубцы, рыбы и еще какие-то неизвестные мне знаки и символы. У широкого окна с белой геранью на подоконнике, стоит небольшой деревянный стол и широкая лавка, застланная медвежьей шкурой, справа от стола полки с чугунками и глиняными крынками, с лева ручной умывальник и большой медный таз под ним.

Содрав с меня остатки джинсовой куртки и вымыв руки, Ведающая мать склоняется надо мной, лежащем на полу, придвинув поближе сполостнутый медный таз.

– Будем тебя врачевать….

– Может начать с Беляка и кота?

– Боишься..?

– Да…

– Пусть полежат…. Я зла на них за то, что люблю…. Кроме них у меня и нет никого, не считая, Таисии, та тоже своевольная девица, сплошные истории с привлечением высших сил…заблудших монахов и потерявшихся влюбленных. Глядя на мою страшную рану, бабка морщится и печально вздыхает: Я думаю, что когда Черный откусывал тебе левую руку, то испытал дежа вю – бедный мальчик…. Это все от плохого влияния, он был рожден когда-то благородным созданием, только слишком всем доверял, его проклятье – служение и отсутствие собственной воли… , а не ты новоявленный мститель, воплощение предавшего его друга…

– Я тоже бедный… и мне было больно! – искренне возмущаюсь я, глядя в ее такие мудрые зеленые глаза с желтыми искрами, похожими на веселье или свечи с которыми пляшут чертята.

– Молчи уж воитель…., – бабка, вымыв в тазу мою левую руку, и вымазав пахнущей хвоей мазью мою рану, складывает их вместе, щедро полив мертвой водой из фляжки. Рана с рукой срастаются тут же и безумно чешутся, словно, пытаясь довести меня до полупомрачения, а я думаю, как же придется Беляку и коту…. и решаю терпеть молча. Она одинока…, как же она одинока, – думаю я. Жить тысячи лет и видеть, как уходит в вечность, все, что ты любила…, – я с жалостью смотрю на Ведающую, а она, как будто прочтя мои мысли, насупилась, а потом улыбнулась:

– Отправляйся каа ты в баньку, Рыжик, веди – клубок-колобок, а я займусь врачеванием кота и бедной белой собаки.

Я слушаюсь бабку и иду в баню, надеясь смыть с себя всю подземную грязь, … и предательство Даны… «Только мститель его победит, с освященным оружием мести…», – я предназначен, рожден был, чтобы убить Черного волка, и когда осознал или вспомнил это, все получилось, может об этом твердила Ведающая мать, когда я заявился к ней в первый раз – несмышленый и наполненный глупыми представлениями и убеждениями. Все предначертано в этом мире, и тот, кто сможет прочесть предначертанное в вязи судьбы, тот, кто следует своему Пути, истинно свободен, это как с осознанной необходимостью…. у немецких философов.

Я не помню ни бани, ни того как вернулся в избушку Ведающей матери, я помню только свой сон. Во сне, я вижу, как ночью приходят куды в смешных разноцветных колпачках, с лицами мудрых младенцев, и приносят тело Вовки, завернутое почему-то в бардовый турецкий ковер. В узких сенях избушки моей хозяйки хрипит, дергаясь в корчах, Беляк, его раны закрылись, но он все еще мертвый или застрявший между жизнью и смертью, рядом жалобно поскуливает Рыжик, облизывая своим розовым языком закрытые глаза мучающегося собрата, а волшебный кот, склеенный из двух неравных половинок, существо иного порядка, поэтому наевшись домашней сметаны из стратегических запасов бабки, намеревается навестить местных подружек, чтобы проверить, все ли в порядке с его амурным достоинством, после столь героической гибели и последующего возвращения на данную грань потустороннего существования. Ведающая мать спит и видит те времена, когда она решила, что будет жить совершенно одна, здесь у теплого моря, через несколько сотен столетий ставшим – большою рекою….

Во сне я слышу голос моря. Оно в моей крови, памяти рода, в знаках и символах, запечатленных на стенах домов моего города.

В своем сне, я, словно чайка качаюсь на волнах, ныряю, погружаясь в благословенную изумрудную пустошь усеянную огнями – отблесков солнца отраженного в пузырьках кислорода, в тенях больших серебряных рыб, танцующих бархатных трав и белых кораллах.

*

Тук-тук – стучит небесный метроном, и кружится по спирали восьмерки – уходя из бесконечного в вечность маятник, пронзая все грани Великого кристалла….

А я внезапно просыпаюсь от стука в дверь, на той же самой медвежьей шкуре на лавке у окна под сенью белой герани, здесь я засыпал однажды, когда попал в этот дом в первый раз. За оконном – листопадит и холодное осеннее солнце похоже на раскаленный лед, а глубокое синее небо на океан, застывший в штиле, но ждущий скорую бурю.

И трепещет на сквозняке белая шторка. А по эту сторону – совершенный уют – пахнет парным молоком и свеженапечеными пирогами. Ведающая мать стоит, склонившись надо мной, в руках ее мои постиранные джинсы и длиннополая льняная рубаха расшитая алыми птицами, сгорающими в пламени и из него рождающимися.

– Там к тебе пришли, – кивает Ведающая на входную дверь.

– Никто ко мне не придет…, – уверяю я настырную старушку, подталкивающую мое бренное тело в направлении входа. Но произнесенное ей имя, заставляет в одно мгновение освоить обе штанины и натянуть на себя подаренную бабкой рубашку.

Ро Дана…

– Уходи… предательница! – рычу я, распахивая входную дверь, но тут же закрываю свой рот.

Это действительно Дана, ее красивые рыжие кудри сожжены и торчат неровными спекшимися клочьями, опалено и единственное крыло, ставшее из белого – серым, глаза замучены, одежда в грязи и пепле.

– Прости…

Я пропускаю деву воительницу с одним крылом в избу Ведающей, не спросив разрешения хозяйки. Но та сама, появившись из-за моей спины, предлагает:

– Садитесь, детишки, нам следует очень серьезно поговорить о важном….

И мы с Данной как два провинившихся чада перед горе очами грозной родительницы садимся за один стол и стараемся не смотреть друг –другу в глаза.

– Вы запустили Машину света – богов? – строго смотрит Ведающая мать на однокрылую деву.

Дана кивает: – Без помощи брата, яб не смогла…. – печально вздыхает.

– Войско Падших разбито…., – теперь бабка смотрит уже на меня: тобою повержен Черный волк – правая рука Чернобога….

Дана удивленно поднимает свои чуть раскосые зеленые глаза и смотрит на меня, так как еще никогда не смотрела, а я улыбаюсь и млею от этого взгляда.

– Цыц, мелюзга, – Ведающая изволит гневаться: – Бессмертный не прощает таких обид и даже я не смогу остановить его надолго, когда он пошлет против вас Ветер смерти… Остается одно, либо он, либо вы…

– Будем искать яйцо! – я все также с улыбкой разглядываю Ро Дану, простив….как дурак… и любуясь ей даже в подобном обличии…

– Будем.., – бабка, нагнувшись, вынимает из-под стола четверть самогона. Вот выпьем, еще отоспитесь, а к ночи пойдете за ним, что тут искать…. Я ведаю эту загадку….

Налив в третий раз по сто и заставив нас с данной выпить за прощение и очищение темных душ, Ведающая мать спрашивает меня, что я знаю о пермском купце-пароходчике Мешкове.

– О Николае?

– Да…

– Ну не так чтобы много…., он построил и подарил городу университет… и спас горожан от голода в трудные годы… Фамилия Мешкова гремела до революции по всей Каме, Волге, Вятке и Белой от истоков до самого устья. Его знали в обеих русских столицах и уважали в Сибири. В Соединенных штатах Америки и Париже ему выдавали кредиты под честное слово, настоящего миллионера, сотня барж, почти шестьдесят больших дебаркадеров, многочисленные пакгаузы-склады, пристани и железнодорожные вокзалы, десяток заводов, 27 почтово-пассажирских и 19 грузовых пароходов, он был богат, влиятелен и эксцентричен..

Да…, – мечтательно кивает бабка. – А еще он был страшный бабник и любил чудные подарки. Красавец, широкой души человек….

Мы с Данной, удивленно смотрим на слегка захмелевшую – Ведающую. А та вздыхает, грозит кому-то невидимому пальцем и прячет под стол бутыль с самогоном.

– Баста…, так вот, любил Николай дарить чудные подарки. Одной из своих полюбовниц он приобрел за сумасшедшую сумму и преподнес на пасху яйцо Фаберже. То было настоящее окаменевшее яйцо чуть больше гусиного, искусно украшенное золотой филигранью и мелкими изумрудами. Откуда сам Фаберже взял окаменевшую заготовку история темная, только вот, я знаю, что ЭТО ТО САМОЕ яйцо, где сокрыта смерть Бессмертного злодея.

– Хорошо, – киваю я, – А где мы теперь найдем эту самую купеческую полюбовницу, сто лет спустя?…