Богиня и поэт

Лишь этим полнится сущность,

Иначе её нет, она разогналась в безконечном падении,

Но вдруг в полёте очнулась, волю узрев зримою участью.

В миг неожиданно рассеялась толпа, вокруг как было пусто, так и осталось,

Вот и настаёт ад, настигает всеобъемлющим послевкусием остаточности, здесь просто ничего не бывает, ничего, ни величия, ни малости, ни искусности, аморфная некомфортабельность.

– Они уходят, они бегут, они презрели мою дорогу, мой путь, всё потеряно и ничего не вернуть, в моём бреду не все утонут, но пожелал бы вам хоть глаз мокнуть, немного и тихонько, я никому не расскажу.

Огни далёкие ведь светят, великолепия им вдоволь, нужны покорения, иначе никакого сюжета, иначе нет от воя проку.

Свершение воздвигает меры и обрамляет суть, именно в свершениях рождены все жесты роковые, сего мира формы сумев изогнуть.

Я бы выжил, но не в этом мире, но не тут, мои лиры мою душу несут, посмертно и пожизненно, рождённый – уже безсмертен, но лишь пока не умер, ничего нового, всё как и прежде, красота и ужас, нет никакой спешки, даже свет никуда не торопится, другие темпы, иная хронология, мирские циклы губительно медлительны, хотя всё уже вплетено в этот круг, всевладычица безысходность, всевладычица несусветность тупиковыми петлями вершит и правит судьбы, всякую непокорность предстающую вновь и впервые, что выходками произвольными провозглашает толк.

Я видел, как голуби мира пестрят в полёте и срут на выщербленную поверхность были, видел их милость кивающих голов марширующих шествий, что годится лишь мякотью нежной в плове и в супе.

Подобно темы щекотливые порицательных россказней неотлучных, хлопают и исчезают, словно крылья в дали небесных высот.

Любой звук разглаживается исходящей волной, мимолётом прокатываясь по массе воздушной, так и мы гости вселенских пучин раскидываем кости и флюиды, словно верблюды немые слюни растягивают средь миражей по дюнам пустынным в надеждах влагу вкусить и ещё одно утро увидывать.

Омываются друг в друге чьи-то души и поют:

Мы потеряны в чертогах тоски расставаний, раскиданы в ветвях вьющейся блудницы,

Испещрены в жажде покаяний, о стены разбиваясь воздвигнутой в себе темницы,

Луч струйкой тусклой пробивается сквозь залежи хранящейся наивности,

Хочется ускользнуть по его нити, просочиться из недр, потоком выплеснувшись,

Прилечь на ледники талые, сплавиться под давлением яркого светила,

Чтоб массы плотских формаций в журчащем ручье рассеялись,

Вон над горизонтом облако пара стремится к безкрайности вселенной.

В приглушённом шёпоте тьмы искрится небосвод, мерцающие пересечения сближают жизнь с забвением в упор,

Идолы скупые тихонечко шуршат и повергаются, в изгибах кривизны гнущейся материи воображают отпущение от собственных забот и тягот,

Расписаны сюжеты всех допустимых сцен, партитура вывернута дыханием наружу, колеблется сменой между гибелью и длящейся болью,

Звук об истощении исходит попусту, ненужно, к нему привыкли,

Ни восприимчивости, ни восхищения нет среди поникших волей,

Раздаётся лунный вой томящимся гудением, тяжесть глыбы зазывает за собой,

Пронзает серебром опавший с ночи пепел,

Дым всюду кроет следы строк!

– Где же источник, где же огонь?

Вырывается пламя швыряясь плетью дерзновений, истекает кровью плоть, вот и тепловой поток скопившихся телесных имений, пение струит израненной душой.

Вдруг, словно сладкий сон рассеявшись выводит взор к журчащему ручью неподалёку, дрём навеянный ни к месту в сумеречную пору.

Прохлада чуждого вечера, ускользающим теплом лучей, последние проблески мерещатся, погружается разум в сновидение, но что-то его придерживает, талые вещи, тленное тело, растворяется в танце упоения издали звучащий голос, накрывают сверху тени, размывают облик со стороны виднеющийся, вот и облако надвигается медленно, больше нечего оставлять, сюжет последний, ничто не воротится вспять. Вспомни ворона с крыльями надломанными, он не торопится, но пристально глядит по сторонам, резкий испуг, плоть вся вздрогнула, словно укус змея бодрящий, пригрелся на тёплой грудине, убаюкался в амплитуде дыхания волн спящих.

Но вселенский ад сильнее сна, сей обитель прорезает свои контуры сквозь любые подобия отразившиеся из мира сутью в отблесках глаз изумляющегося существа.

Аромат волос ускользает, что в памяти хранился,

Образ вьющихся локонов божественных нежно касается лица, утихшим ветром пронизывает,

Источник порывов исчез, его нет, только нервные волокна сплетаясь цепляют небыль,

Растворяется голос мысли в тиши, словно нити шёлковых струн утопают в напевах,

Остаточность мерклая воем восходит с глубин,

На самом дне израненный некто, но его не видно,

Жажда не находит пристанища, воспаряет ввысь из бездонных недр,

Но что-то осталось, в зное прохладой стелется лаская уставшую плоть,

На глазах тает безконечность, словно сахарный кристалл, алмазами святил по ним рассыпана.

Кто она? По ней сей возглас возник!

Отдаю ей жизнь, покорён блеснувшей неожиданностью мига,

Под небосводом словно нет тревоги, лишь лозы вьюнковые прорастают испивая соки плотские,

С корнями сердце выдрано, распахнулся цветок, он коснулся безпредельного тягой безпрерывной,

Корень в почве томлённый удержать его не в силах, и никто не смог,

Дай мне ещё сил, безликий, восходит твоей любовью взросший плод,

Ощущаю шевеления тихие, накатывают приливами со всех сторон,

Просьба была услышана, если раздаётся волей в неведомость проникший голос,