Богиня и поэт

И раздаваясь лаем произвольничают псы.

Путники моей тревоги, путники моей мольбы, я вас сопровождать готовый до устья Стикса, до дна бездонной глубины, да не подведут меня мои ноги, да ваши крылья вознесут к местам где нерушимые горы во вздохах вытягиваются ввысь и небеса пронзают, с них осыпается порох крови засохшей на остриях вершин, ещё никем не зажжённый, не вышедший облаком, не вспыхнувшей души, и я обезумев крадусь понемногу, к нему потаённому, в себе огонь сохранив.

Ангелы с воронами кружа спускались в золоте небес струящем, изливаясь чистым светом, разгоняясь сквозь облачные петли, воспевали порождая куплет за куплетом, припев за припевом.

И солнца свет, и тень ночей, и пар пустынных миражей, мелькают в ожидании завета, плавится горячим потом лето, это тело мыслит, так уверенно себя узнавая во всём, и смазывает линии границ кем-то когда-то напетых, словно никого здесь нет, словно никогда и не было, но одиночество несметное всегда находит грани стороны иной, и с поры той становится заметно, вот он я, вот и все, вот и всё,

Никакой приметы, лишь всевозможные обличия сует ростка вселенной, где из него поток любви изливает свою песнь.

Знойная жара, она мною повержена и меня повергает, но я знаю, как её оседлать.

Серая хмурь с синевою и морщинистое море, мельтешащие зады и лица, мимо проплывают, летят,

Ветви дикой маслины лезут в глаза,

Ну где же ты, где, лунная дива, свет твоего золота может снова во мне утонет, снова утонет может,

Но вечер уходит, жизнь вся уходит, и ты уходи,

Мошкара в холоде ноет, покушаются на кровопролитие комары,

Заслуженные уроки незаслуженной перед уродами жизни, дарования дарованной плоти и мысли.

Кто-то крикнул из толпы: "Жизнь по определению, это нужда, потребность возжелавшая вольности и ставшая ею, она терпит крушение загинаясь от собственной корысти.

Движение, движение вверх и никакой безысходности!"

– Кто ты, дивный друг, чей голос извергся из толпы?

– Страшные люди, что не знают справедливости,

Должно быть они не знают любви,

Должно быть не знают взаимности,

Немыслимое дарование, немыслимое. Сложнейшее сочетание в виде жизни.

Ни об этом ли?

– Именно, но с той тонкостью, что нитью намотана на мою шею,

Низшие из повадок человеческих, это те, что ниже уже некуда, мнящие поверженность, но сохраняющие завышенную требовательность, чтоб без причины кривить лицевые жерла, под ногами путаться перманентно, истекая ротовою пеною, мерзостная дерзостность или просто выблядочность, страх попутавшая с вдохновением, искрит изъянами, а ни жемчугом, перил обвеиватели изрыгавшие своё назначение коллективным месивом под видом фактора количественного, мол нас много, а качество не обязало ничем, но есть в этом проблема, в стадной инерции количество так или иначе находит определяющий вектор, ни сегодня, ни завтра, но обязательно находит, иного социальная природа ещё не ведает,

Не поэзия это, не поэзия, а какая-то масса увесистая.

– Ведь ты поэт, ещё из тех дремучих своей сущностью непроглядной, зыбучей, подобно скопище атомов. Поэтов нельзя провоцировать, они не то чтобы не вникают в суть или не понимают таковых жестов, они в один прекрасный момент откликаются втройне на ущербность, но когда соизволят счесть.

И толпа в себе разуверилась.

– Ну что за сонный день меня настиг и морит? Ну что за листьев свежих тень играет томно на глазах и тропы кроет?

– Можно заметить разную стилистику жизни в общих очертаниях свойств её проявлений относительно персоны. Стоит развивать эту тему согласно имеющимся сферам общества, государства и быта.

– Вы правы, ведь вы тот, с кем не о чем спорить, ваши мысли поют и возвышаются, а ни норы роют под заборами тех, кто предпочли мелочность величавости.

– Моя любовь в моей груди, но не клетка это, она вырывается сквозь нервные сплетения души, в бытие источаясь изумлением и веянием,

Изыди моя песнь, к музе моей возносись, к её прелести, её безудержности, её капризам,

Лишь ей одной дарую сей взгляд, сию жизнь, всё, что ею пронизано, моё блаженство, моё страдание, мои мысли,

Пусть она от наслаждения взвизгивает, пусть страстный рвущийся вопль посвистывает,

А я буду пожизненно очарован ею и влюблён в неё, и никто не узнает, будто всё то безсмысленно,

Не слышно, не видно, словно покой поставлен на кон,

Но тот, кто поведал, возглавил пик божественными лозами обвитый, пик незримого рока вышины.

И бредил без устали поэт, и глас его исчезая отдалялся во внемлющем слухе, и ночь обнажаясь выкатывала скрежет сверчков, словно то блеска звёзд звуки.

– Кто здесь? Опять никого? Откуда возникла подобная сцена? Кто её автор, кто изыскал рифмы пьес?

Его нет! Но кто же слышится здесь? Забвение, смерть, ядовитый жизни удел или узел страстей окунувшийся в бездну и вынырнув вместе с ней одновременно в обороте каждой стороной повёрнутой, вот тебе, вот он, я вспомнил, я тот самый, кто пролил вино на лицо, опьянил суетой роскошной и слышал в ответ таковой сценический куплет:

"Одурманенный печалью вылетает напролёт вчерашний день; ну зачем?"

Он изрёкший вечной далью поневоленный пробег, искупает светлым знаменем в свет ушедших в летний век.

Дух капитализма бродит спрашивает всех: "Куда вы все идёте, за горизонты всё заглядывая по воле нетомной, ищите свою добычу скромную не черпая небес, не в облаках побережных, о коих поневоле мечтать расторопно, безутешно?"

Быт современности не столько удручает, сколько убивает истинные творческие порывы, это измельчание менталитета согласно которому человек не видит, не являет, не обладает плодами своих деяний, он, как и каждый из них, всего лишь замыкающая деталь органической круговерти, локального назначения в определении их габаритов, что в общих чертах выступает как всеобъемлющая безрезультатность, поскольку общий механизм устроен в уподоблении деталям. Но самое забавное в этом, диссоциативность, согласно которой человек не только не участвует в становлении того, элементом чего он является, он психически изолирован от причинно-следственных связей становления большинства вещей наполняющих его жизнь, но при этом являясь их неотъемлемостью и даже зависимым от этих вещей, начиная с технологий, заканчивая устройством общества на всех уровнях. Это убийство человечества, убийство творчества и достижений, исключение открытий и истинных свершений.

– Думаю, в качестве экономии энергии можно сделать экран флуоресцентным, возможно электронно-чернильным, словно сморишь в бумажную книгу глядя видео, либо излучающим фотоны из схем фотоники имеющей выислительное значение, но напрямую подавая световые лучи на фотопиксели.

Парниковый эффект настиг мою душу и душит, планетарная вселенская баня, воспаряет и студится осыпаясь прохладой конденсированной влаги,

Но ведь когда жарко, потоки горячего пара не в состоянии сразу слиться дождём, они протирая друг друга в объятиях начинают искриться и лишь после остывают вырабатывая свою индуктивность в виде импульсивности молний.

Слои атмосферных высот с соответственной плотностью и термальностью определяют погоду и сезоны дождей.

– Как вам небесная электростанция? Облака сами делают своё дело, но вот ктоб окутал их проводами и подключил к электросети? Доброе утро, готовим сами, электричества немерено, хоть под землёй, хоть над головами и крышами. Радио луч летит просекает планету, немыслимое орудие, конвертация молниеносного в рентгеново, здравствуйте, до свидания, послание со спутника по комете, вот и растопленница растёкшаяся по небыли.

Возможно и воздушными шарами поддерживать трепетанье в куплете, так изысканейший камень преодолевший пепелище и прогорания, высветил, высеял свои приветы, воссиявший в ночи изречением по выкатанной скатерти, ушёл и прибыл в назначение своевольным соисканием.

– Долго ли мучение моих терзаний и врагов? Не зря ли на вышедшем из жести облаке колесили по тропе дорог?

Пронизали, проняли, и выпили без остатка. Каковы они Панамовые изгнания, где искатели троп пускаются вдогонку, рыщут ищут должных мест, должных чертог, изыскали жизни блеск, но не унялись панорамным ликом цен.