Оценить:
 Рейтинг: 2.5

Таежный рубикон

Год написания книги
2012
Теги
<< 1 2 3 4
На страницу:
4 из 4
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Семеныч удовлетворенно хмыкнул, отметив про себя, что сработанная им повязка на ране у мужика вроде как поменьше кровит, запахнул на нем поплотней свою старую кухлянку, нахлобучил тому ушанку поглубже на голову: всю верхнюю одежу с себя содрал, стараясь согреть болезного. «Видать, крепко его погоняли, – подумалось, – если почти в одних портках на мороз выскочил». Страсть как хотелось перекурить – уже уши опухли. Да не стал. И так дыхалка ни к черту, а еще идти да идти...

Он бы и не нашел парня-то, если б Акай с дороги не причуял, не позвал, возвернувшись, за собой громким лаем. И Семеныч, подойдя к раненому, покумекав, сделал все, что мог: перевязал ему ногу разорванным рукавом своей нательной рубахи, насилу влил в растресканные, плотно сжатые губы остаток воды из фляжки, растер побелевшее бескровное лицо и руки, приодел, как дите малое. Срубил две небольшие мохнатые пихтушки, снайтовал и ловко приторочил к ним парня, обернув под мышками оторванными от заплечного мешка лямками. На таком вот импровизированном поволоке и доставлял его, надрываясь, во все еще неблизкую Ретиховку. Жаль, что кабанятину пришлось в тайге оставить. Да какая уж тут, к лешему, кабанятина, когда человека спасать надо. Не ровен час – околеет!

Мало-мальски отдышавшись, Семеныч перекрестился, забросил за спину ружье. Перекинул через плечо веревку, прицепленную к поволоку, намертво закрепив ее на поясе. Подозвав, привязал к пихтушкам Акая (хоть и невелика, а все ж подмога) и, коротким взглядом наметив свой дальнейший путь, напружинившись, тронул с места. Снова шел, хватая широко открытым ртом обжигающий стылый воздух, шел, не раздумывая и не пытаясь сейчас разобраться во всей этой поганой истории, приключившейся с пареньком, справедливо полагая, что придет час – и все это прояснится, развеется само собой. Может, те варнаки с джипа с зэковскими рожами? Может, кто другой... «Может, от «лесовиков» убег. Давно уже в поселке поговаривают, что у них на валке леса, где-то за Татарским ключом, натуральные рабы пупок надрывают. А чуть что – и хоронят их там заживо... Чего пока-то попусту-понапрасну голову ломать».

Дорофеев

– Ну-ка, притормози, – приказал Игорь. Солдат слишком резко нажал педаль, и машина пошла юзом, вылетев из колеи. – Сдай назад. – И, терпеливо выждав, пока лихой водила с трудом, враскачку, вернет джип на дорогу и отъедет к нужному месту, процедил сквозь зубы: – Стой, раллист долбаный.

Выйдя из машины, Дорофеев присел у обочины. Следы деда (Игорь, и сам не понимая почему, не отдавая себе в этом отчета, постарался хорошо их запомнить – старые кирзачи со стертыми почти начисто каблуками) и собаки тянули влево, в сторону зимника. И за каким, спрашивается, хреном понесло туда старого, ведь Ретиховка в противоположной стороне? Решил опять поохотиться? Вряд ли. По его уделанному вконец внешнему виду понятно было, и к гадалке не ходить, что тот за день не один десяток верст намотал – не двужильный же. И зачем в таком случае сворачивать с дороги, лезть опять в самую чащобу? Странно...

Все непонятки разрешились уже метров через двести, когда опять пришлось притормозить.

– Опа-на! Шеф! – возбужденно проорал Сыч. – Дак тут чухан этот древний точно тралил что-то. Смотри вон – прогалина, что после трактора. Точно, сука старая, зашкварился, бля буду.

Игорь внимательно осмотрел широкую и глубокую борозду, идущую слева направо через зимник, а дальше теряющуюся в зарослях по направлению к поселку, с редкими отпечатками кирзачей по краям. Складывалось стойкое впечатление, что дед, а это был определенно он, волоком тащил какой-то тяжелый габаритный груз. Что это могло быть? Ну явно не та кабанячья ляха, что они ему щедро отстегнули. Что-то гораздо более объемное и весомое.

– Так... Сыч, – протянул Игорь и суеверно сплюнул, боясь сглазить замаячившую впереди удачу. – Ну-ка пробежались вдвоем по его следам. Посмотрим, что он там наковырял.

А уже через пять минут Сыч с Солдатом рядом с Дорофеевым радостно вопили в голос, вырывая друг у друга из рук рваную окровавленную тряпку, чуть ли не пританцовывая при этом в полном восторге.

– Нет, ты, слышь, шеф? – визжал Сыч. – Этот там шишкарь ветошный, как пер с сопки, так и навернулся. Все, сучок, кровиной залил... А этот, марамой, пенек старый, он его на горба и ходу. Ну он тут косяка упорол. Он, подлюка, теперь у меня красными слезами умоется. Я его в хлам порву вместе с этим задохликом недорезанным!

Игорь спокойно курил, самодовольно ухмыляясь, уже мало прислушиваясь к тому, что там плетут взахлеб его шестерки. Теперь-то он все подчистит наверняка. Теперь этот вояка от него никуда уже не денется. Сколько там прошло с того времени, когда они с дедом трепались? Часа два с половиной. А тут до поселка – не меньше шести километров. Да и то если по прямой, через болотину. Едва ли до темноты управится. Так что спешить им теперь ни к чему. По-любому успеют перехватить на подходе. И, достав из машины радиопередатчик, Дорофеев вышел на связь со Щиром: «Прием... Все. Свернулись по-быстрому. Мы его нашли. Пилите в Ретиховку. Там встречаемся». И даже какое-то давно забытое чувство, похожее на жалость к незнакомому, такому же, в принципе, как и он, бывшему служаке, ворохнулось внутри. Ведь он же, бывший ментяра Игорь Дорофеев, по большому счету, и не был кровожаден, как эти недоношенные беспредельщики, что козлами скакали сейчас рядом, предвкушая потеху. Но Игорь без тени сомнения тут же отогнал от себя ненужные вредные мысли, так как давно и прочно усвоил, что в этом мерзопакостном человеческом муравейнике правит только грубая сила, а значит – только одна простая и жестокая рациональность.

Филиппович

«Что за ерунда такая?» – недоумевал Иван Филиппович. Вот уже который час пытался связаться с Андрюхой по сотовому. Но никак не получалось. И гудок временами шел. Пускай через раз, но все ж таки. Известное дело – связь там плохая: сопки. Берет только местами. Но когда соединение все-таки устанавливается, почему не отвечает? Трубку на зимовье оставил? Так там Петрович. Давно бы отозвался. Неужели на радостях водки обожрались, черти бородатые? Ну, это тоже вряд ли. Никогда за ними такого не замечалось, чтобы посередь самой пахоты, не ко времени, беспричинно за воротник заливать. Мужики серьезные. Не на отдых небось поехали, а деньжат зашибить. Какая тут может быть пьянка?

Но пока, правда, Филиппович особо не волновался. Ну не вывез от мужиков вчера орех, как обещал. И бес с ним. Ну не вывез так не вывез. Совсем не хотелось в тайгу соваться, пока лесовозы после очередного снегопада дорогу не набили. Только лишний раз машину гробить. И ничего страшного. За какую-то пару-тройку лишних дней ничего не случится. Да и что там орех – сущие гроши. Голова у него сейчас о более важном болела. Вот уже полмесяца никак не удавалось переправить в Китай капитальную партию «товара»: две подсоленные тигриные шкуры, за которые узкоглазые, не чинясь, выложат по три штуки зеленых, плюс – два полных «комплекта» костей из этих «матрасов», больше двухсот кабарожьих «струй»[14 - «Струя» кабарги – железа на животе у самца, выделяющая мускус. Ценный продукт для парфюмерии.], полста штук медвежьей желчи, что у китаезов тоже катит неслабо, почти по триста баксов, да двадцать один «комплект» медвежьих лап. Причем большая часть из них весомые – по три кило. Потому точно потянут по шестьсот-семьсот рублей каждая. А весь груз – не меньше чем на пятьдесят тысяч долларов. И причем сразу в момент. Можно было, конечно, шкуры хорошо выделать на «ковер», поступил такой заказ из Москвы... Но и партию дробить не хотелось, и ждать обещанных денег в этом случае пришлось бы подольше... В его нынешнем положении и полста штук зеленых – неплохой навар. Можно будет кое-какие житейские вопросы порешать в одночасье. Ну, хотя бы, добавив к тому, что уже до этого прикопил, Юлечку, внучку, наконец-то отправить на учебу в Англию. Конечно, по его стариковскому разумению, все это – пустая канитель. Можно подумать, наша школа хуже их заморского колледжа. Только дочку разве убедишь? Уперлась – и ни в какую. Для них же эта Европа драная как будто медом намазана.

Однако вот уже две недели дело с мертвой точки никак не сдвигалось. То прикормленный заместитель начальника таможни подполковник Одинцов на неделю в Москву в командировку мотался, то трясла их там какая-то вышестоящая проверка. Конечно, можно было и при таком раскладе вопрос решить. Был у него в крае, на худой конец, бывший однокашник Колька Шлыков, вышедший, к полному изумлению, в таможенные генералы. Уж как там он умудрился – одному богу известно. В техникуме дурак дураком был, а вот гляди ж ты, вылез. Но ему же, охламону, опять же отстегивать придется. И немало. Скорее всего гораздо больше, чем прощелыге Одинцову. Генерал есть генерал, и аппетиты у него соответствующие. Они же взятки жрут, как бык помои, в три горла. Лучше уж подождать, чем таким образом «делиться». И Филиппович ждал. Ждать-то ждал, да мысли тревожные в голову лезли. А вдруг как Сашка, перекупщик из Хейхэ, влупит неустойку? Сговорились-то совсем на другой срок. А он, змееныш, рожа азиатская, коснись денег, так своего уж ни за что не упустит. Что-что, а торговаться эти хитрожопые желтолицые «братья» умеют! Этого у них, прохвостов, не отнимешь. Быть того не может, чтобы под шумок да не объегорили!.. Или, не дай бог, какой-нибудь ушлый «оптовик», – а таких по краю Филиппович знал не меньше десятка, – возьмет да и выбросит на «рынок» не менее крупную партию товара, да еще и продешевит по дури своей? Тогда уж, без сомненья, Сашка собьет цену до мизера. А может, что еще хуже, и вообще от его глотовского «товара» отказаться. У Филипповича мурашки по коже ползли при мыслях о такой поганой перспективе. И он снова и снова начинал прокручивать в голове один варинт за другим. Да только толку от этого никакого не выходило. Соломку бы он, как в пословице брешется, осторожненько подстелил, да вот знать бы наверняка, где ее, родимую, получше пристроить...

А еще к тому же начинало тревожить Ивана Филипповича то, что эта шлюшка полицейская, Алина, потихоньку прижимает к ногтю мужиков по тайге. И на его глотовский «каравай» уже роток свой прожорливый разевает. Дважды безнаказанно ее головорезы, сволочи, его «точки» прошерстили. Спит и видит, наверно, мормышка, как он, Глотов, тоже под нее ляжет. «На нее – это мы с удовольствием, – пытаясь хорохориться, каламбурил Филиппович. – А что, Алина еще баба хоть куда. И спереди и сзади. Сто очков форы любой молодухе даст запросто. – А вот «под» – это хрен ты, давалочка, угадала!» Но одно дело – хорохориться, и совсем другое – в действительности эту «скользкую проблему» решать. Пришлось даже, грешным делом, к армяшкам на поклон сходить. Самвел, безусловно, пообещал с Савченко все уладить, но Филиппович на этот счет особых иллюзий не питал. Если Станислав захочет кого поприжать, то уж, будь спокоен, прижмет. И армяшки, если уж на то пошло, ему тоже, как слону дробина. Все это понятно, как божий день. Однако Филиппович, на Самвела особо и не надеясь, все-таки полагал, что поддержка в его лице при дальнейшем неблагоприятном развитии событий ему явно не помешает...

Неожиданно для себя в размышлениях своих, путаных, но не беспричинных, Глотов как-то незаметно успокоился. Чего уж там? Будь что будет. Решил еще раз позвонить в «бригаду».

– Да, – неожиданно после долгих протяжных гудков трубка отозвалась каким-то хриплым незнакомым голосом.

– Это ты, что ли, Андрей? – по инерции спросил Филиппович.

– А кто его спрашивает? – ответили вопросом на вопрос, как будто это был не сотик, а какой-то стационарный «номер» где-нибудь в общаге.

– А ты кто такой? – озадачился Глотов.

– Хрен с горы, – грубо рявкнула трубка. И Филиппович, быстро отключившись, внимательно посмотрел на дисплей. Да нет... все правильно... номером он не ошибся. Тогда в чем дело? Почему Андрюхин телефон у какого-то незнакомого мужика? Странно. Может, он его потерял, разиня? Или отдал кому? Но долго мозги пудрить не хотелось. Да и недосуг – надо еще от снега дорожку к коттеджу очистить, скоро ведь и Юлечка из школы прибежит.

Татьяна

Глядя на Таньку Осипову, поселковую фельдшерицу, старики часто качали головой: «Вот шебутная же!» И не поймешь при этом – то ли с укоризной, то ли с восхищением. А вернее, и того и другого понемногу. И то правда. Жила, как в театре каком. Вечно с шутками-прибаутками. Чаще всего что-нибудь под нос себе напевая, она даже ходить-то спокойно, как все люди, не умела. Все спешит, все несется стремглав куда-то, пигалица малая, со своей огроменной сумкой на плече, скачет, подпрыгивая, будто в «классики» играет, по шатким поселковым мосткам. Вся какая-то голенастая, угловатая, как недавно вылупившийся гусенок. Там, где у нормальных баб груди быть положено – вот уж совсем пустяшные остренькие бугорочки. В общем – срамота одна, глаз положить не на что. Ослепительно, ну просто страсть какая рыжая. Веснушки, мелким крапом, – кажется, везде, даже на веках, на мочках ушей. Со вздернутым, пуговкой, задорным носиком.

И пора бы вроде уже остепениться, поумнеть, что ли. Все ж не пацанка – под тридцать лет. Вести себя поспокойнее, прилично возрасту. Хоть бы изредка, для близиру, посидеть с соседками на завалинке, посудачить, поплакаться о своей нелегкой бабьей доле. Чтоб могли они пожалеть тебя, всплакнуть с тобой за компанию, приобщить, посчитав ровнею, к своему сообществу. И ведь есть от чего – совсем одна, дуреха, осталась. Вроде как где-то там, на Западе, двоюродный дядька у нее имеется, но о нем в поселке – ни сном ни духом. Знать, так она ему по жизни нужна, если за все годы ни разу о себе хоть как-то не напомнил... Так нет же! Никого зловредная гордячка Танька в душу к себе не пускала, не просила, из дурацкого принципа, конечно, ни у кого помощи. Все сама, настырная. Да быстро, да походя, будто нет для нее никаких трудностей, за что ее бабы, естественно, недолюбливали. А ей-то, по всему видно, на любовь на их начихать с высокой башни. И не только на их любовь. И с мужиками вела себя Танька, по поселковым понятиям, в высшей степени странно, как будто способна была вот так, одна, без мужа, без детей до скончания века своего прожить. Никого из них, как ни пытались, близко к себе не допускала. Нет, не то чтобы вообще – не давала к душе своей прирастать. Бывало, и на ночь кого у себя оставит. Но после ночки-то этой непременно унизит, да чаще всего при народе. Считай, ни за что ни про что, отбреет так, что только держись. И мужики, хоть и тянуло их к ней, как мух на варенье, к полному непроходящему изумлению женской половины поселка, всегда старались держаться с ней настороже. Редко кто из них, да и то не надолго, решался продолжить отношения с этой оторвой дальше зубоскальства. Да ну ее к лешему, шебутную. Что, в поселке других баб мало? Раз в пять, наверно, больше, чем мужиков. И каждая просто мечтает хоть на день какой, на час почувствовать себя счастливой замужней. А потом – хоть потоп, хоть – трава не расти.

Но при всем при том фельдшерицей Танька была настоящей. Все могла, все умела. Хоть днем, хоть ночью обратись к ней кто, даже и совсем для нее первый вражина, со своей бедою, тут же летит на помощь, отбросив в сторону все другие, порой неотложные дела. Никогда не откажет под каким-нибудь удобным предлогом, не оставит без участия.

Окончив в Зареченске медучилище, она и не думала, как большинство сокурсниц, оставаться в городе. Чего она там такого особенного не видала? Шумных компаний никогда не любила. Они всегда напоминали ей юность, когда пришлось настрадаться от шальных материнских застолий, которые та все чаще после смерти отца устраивала, панически боясь своей теперешней женской неприкаянности. Гуляла, уже вконец опустившаяся, со всеми подряд, порой уж просто с последними завалящими мужиками напропалую, пока и сама не сгорела, захлебнувшись зеленой блевотиной под столом после очередной грязной и безмерной попойки... Сколько потом времени, после нелепой и жалкой материнской кончины, ну уж точно не один месяц, с просто маниакальным упорством выдраивала Танька каждый угол в хате, держала открытыми настежь все окна и двери, пытаясь выветрить ненавистный запах этих бесконечных попоек, вечно замурзанных, провонявших потом материнских ухажеров. И до тех пор вылизывала, пока не стал ее неказистый пятистенок отдавать почти что стерильной чистотой больничной палаты...

Ни к каким пресловутым благам цивилизации Таньку особо не тянуло. Да и какие там блага в шестидесятитысячном Зареченске? Из «культурных центров» – один захудалый музей, да два кинотеатра, да куча забитых под завязку всевозможным товаром магазинов да магазинчиков. Вот это уж действительно музеи! Да толку-то. Все равно почти все, что манит, – не по деньгам. Попробуй найти такую работу, чтобы там вовремя да еще и хорошо платили. А потому Танька после окончания вернулась в Ретиховку, не раздумывая. Недаром же слово молвится – где родился, там и пригодился. И в родном поселке чувствовала она себя действительно нужной, необходимой людям. Твердо понимала, что без нее станет им, при их и так уже нелегкой деревенской жизни, еще гораздо плоше, труднее. Случись какая беда, а до того же Зареченска – почти двадцать пять километров. Автобус давно ходит раз в два-три дня, а машин на весь поселок всего четыре осталось. Да и те давно на ладан дышат. Старикам не по карману содержать личный транспорт. Один бензин в какие сумасшедшие деньги обходится. Так что попробуй доберись. Да вовремя. А иной раз счет не на часы идет – на минуты. Вот и носилась Танька по поселку как угорелая... То у старика какого-нибудь сердечко прихватит или вконец изведет проклятущая гипертония, то ребенок прихворнет или чем поранится, или цепанет какая поселковая псина одного из местных пьянчужек, озверясь, за задницу... Чего только не приключится с людьми в богом забытом таежном селении, считай, почти отрезанном от человеческого мира! Бывало, и роды принимать приходилось. Сколько уже крестников у Татьяны со щенячьим восторгом носится по грязи на извилистых улицах Ретиховки? А немало – кто бы их считал... Ну и кто же всем им теперь, волею судьбы неприкаянным сельским безработным, без нее поможет? Кому они теперь нужны? Да все такие ершистые, озлобленные на власть, порою с просто непомерным крестьянским гонором...

* * *

За минуту собралась, когда уже поздно вечером ввалился в хату насмерть уставший, до подмышек промокший Семеныч и позвал к какому-то там неведомому раненому парню. Так и бросила, не успев развесить, на морозе во дворе тазик с постирушками. Не добившись от соседа (жил он от нее за три дома) подробностей, как всегда, «партизан» доморощенный, и слова лишнего не уронит, запихнула в свою необъятную фельдшерскую сумку все, что могло пригодиться при любом раскладе. Понеслась за ним в темень, напрямки через огороды, по завьюженному полю к давно заброшенной сторожевой будке у силосной башни на закрайках села. Семеныч предусмотрительно домой к себе парня не потащил, справедливо полагая, что пострелыша могут усиленно искать. Зачем лишний раз маячить перед бабьем, давать новый повод их длинным языкам?

Парень этот, к которому привел ее Степаныч, изможденный и худющий, как показалось на первый взгляд, находился в полном беспамятстве. Только тихонько постанывал в забытьи, плотно сцепив зубы. Содрав с него изодранные в клочья штаны вместе с синими сатиновыми трусами, Татьяна бережно обмыла синюшную, пупырчатую от озноба кожу его простреленной ноги прихваченной из дома в термосе кипяченой водой и внимательно осмотрела рану. И та ей совсем не понравилась. Даже в тусклом свете керосинки было заметно, что по припухшим краям она уже обметана опасной краснотой. Внутрь явно попала инфекция, и при неблагоприятных обстоятельствах это могло привести к неминуемому заражению крови. А на какие благоприятные тут вообще-то можно надеяться?! Его нужно срочно вести в райцентр. Срочно! Но как это сделать, когда на весь поселок – всего-то несколько машин на ходу, у бывшего егеря Витьки Фесуненко да у председателя сельсовета Степана Егорыча? Егорыч еще три дня назад уехал в Каменку к родне, а Витька в это время уже обязательно, как и каждый вечер, обожранный самогонкой до соплей, до полного бесчувствия. Его теперь до утра даже пожаром буйным не разбудишь, пока сам не проспится. Так и сгорит заживо, с бока на бок не перевернувшись. Были еще, правда, один старенький задрипанный «Москвич», который начиная с первых морозов колом стоял у хозяина на приколе, да подержанная иномарка у Маркела Носова, но в поселке давно смирились с мыслью, что ее как бы и нет на самом деле. Такой куркуль чертов – почище жида из анекдота. Действительно, зимой снега не допросишься. Так что оставалась одна надежда на Толика, привозившего в Ретиховку по средам (а завтра как раз среда и выходила) продукты в сельмаг, давно уже ставший частным и работающий теперь и не по часам даже, а буквально «по требованию».

И, тяжело, протяжно вздохнув, но тут же опомнившись, Татьяна осторожно ввела в отверстие раны резиновую дренажную трубку и, аккуратно наложив сверху антисептическую повязку, вколола парню пять кубиков баралгина. Мимолетом, уже просто по-бабьи, про себя отметила, что мужик-то вроде ничего – стоящий. Его бы побрить, отмыть да приодеть... Измерив давление, добавила ко всему прочему еще один укол с кофеином. И только потом поделилась с Семенычем, который все это время молча, сосредоточенно возился у печурки, стараясь нагнать в сторожку необходимое тепло, своими сомнениями.

– До утра, верно, ничего не выйдет, – покачал головой старик. – Да и вот какое дело, дочка. Его ведь те, что подстрелили, искать могут. И не приведи господь, встретимся... Тогда беды не миновать. И его порешат, и нас заодно.

– Разве ж это важно, Иван Семеныч? – укорила его Татьяна, и лицо ее зарделось в негодовании. – Что ж теперь, бросить человека умирать тут?! Я же уже все... все, что могла, сделала. Больше ничего – не в состоянии... И медикаментов нужных нет... И вообще... его обязательно в больницу нужно. Начнись заражение, я же ничем помочь ему не смогу, понимаешь ты, в конце-то концов? Я ему тогда что – ножовкой пилить ногу буду?!

– Да ты погоди, Танюха, не гоношись... Его ведь, истинный крест, и в больнице добьют, нехристи... Найдут и добьют. Сама же по телевизору каждый день про такие страсти смотришь... Давай мы с тобой все как следует обмозгуем. Не нужно нам вот так-то, с кондачка...

– Иван Семеныч, – нетерпеливо перебила его Татьяна, – да ты что такое говоришь?! Тут время на часы идет... – но, внезапно оборвав себя на полуслове, задумалась: «Есть выход. Есть! Надо в город Андрею Ильичу позвонить. Он-то ни за что не откажет – не такой он человек... Приедет обязательно». И, вскочив на ноги, тут же укорила себя последними словами: «Вот же раззява глупая! Как могла «сотик» дома оставить? А еще фельдшер называется. А если б «Скорую» вызывать?»

– Я сейчас, мигом... Телефон в хате забыла, – засуетилась, собираясь. – Своему знакомому доктору в Зареченск позвоню. Он у меня практикой руководил. Он хирург-травматолог. Он приедет обязательно. Сейчас прямо и приедет.

– Вот и хорошо, – отлегло от сердца у Семеныча. – Ты беги. Я тут с ним посижу.

Уже взявшись за дверную ручку, спохватилась. Обернулась, бросив мимолетный взгляд на изгвазданную мокрую одежду старика:

– А вы как же? Вам бы переодеться надо. Совсем, наверное, продрогли...

– А ничего, дочка... Я вон печку накочегарил... Ты беги...

И Татьяна, не ответив, так и не застегнув фуфайку, шмыгнула за порог.

Демин

– Ну ты что, Ильич? – в явном нетерпении вторично переспросил дежурный по хирургическому отделению заядлый преферансист Саша Чернов. – Заканчивай тормозить.

– Я – пас, – рассеянно проговорил Андрей Ильич Демин, сухощавый, но жилистый, импозантный брюнет с уверенным, слегка жестковатым лицом знающего себе цену человека, хотя еще за пару минут до неожиданного и крайне несвоевременного звонка из Ретиховки у него и в мыслях этого не было. Нужно быть форменным идиотом, чтобы не вистовать, когда на руках длинная «пика», да не сорвать банк в последней пулечке. Нельзя сказать, что их короткий, только что состоявшийся разговор с Таней полностью выбил его из колеи, но чем глубже, абсолютно непроизвольно, он пытался его теперь анализировать, тем быстрее улетучивалось легкое настроение, навеянное приятным времяпровождением.

– Пока без меня, – быстро произнес Демин, едва дождавшись последнего хода, не обращая внимания на протестующие возгласы возмущенных коллег. Отпил из пузатой «наполеонки» порядочный глоток коньяка, даже не ощутив при этом никакого послевкусия. Выудив из портсигара беломорину, машинально размял ее длинными сильными пальцами так, что на брюки посыпался табак, прикурил и, выбравшись из-за стола, подошел к окну ординаторской. Бросил взгляд на заметенную снегом вечернюю улицу в коротких желтых всполохах неисправного, как обычно, фонаря и передернул плечами, представив себе, что рано или поздно все равно придется туда выходить. Придется независимо от решения, которое ему еще предстояло принять.


Вы ознакомились с фрагментом книги.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
<< 1 2 3 4
На страницу:
4 из 4

Другие аудиокниги автора Кирилл Казанцев