Солнечный Альбион

Лестница, по которой мы поднимались, поскрипывала здесь аж с 1850 года. Когда-то здесь хаживало семейство лорда Батлера, который в недавнем прошлом занимал крупные государственные должности, а нынче заседает в Палате Лордов. Во время второй мировой здесь квартировали польские лётчики. Лордом я никогда не был, польской крови во мне маловато, однако если бы не лифт и два чемодана, я тоже чувствовал себя, как дома.

Особенно нас позабавил ключ, точнее, здоровенная деревяшка, приделанная к нему цепочкой. Мы (да и вы, наверное) успели привыкнуть к тому, что с некоторых пор ключи представляют собой пластиковую карточку, которую сперва нужно сунуть в прорезь рядом с рукояткой, а потом вставить в такую же прорезь в стене, чтобы номер понял, что ты в него вошёл и дал тебе возможность пользоваться электричеством.

Средняя стоимость номера в «London Elizabeth» составляет порядка 100 фунтов за ночь. В это включается обычный санузел с неудобным душем в коротенькой ванной, узенький проулок коридора, комната с кроватью, застеленной одним общим одеялом, и окно, выходящее на оживлённейший перекрёсток, движение на котором не прекращается ни днём не ночью. Закрывать же окно совсем не хочется, потому что тогда становится слишком жарко и душно. Зато без проблем ловится Интернет, а если высунуть голову подальше, то справа открывается замечательный вид на один из входов в Гайд-парк. При желании номера могут стоить и более 300 фунтов, называться «королевскими», «имперскими» и т.п., однако и плюсы и минусы останутся ровно теми же: близость парка и несмолкаемый шум.

Глава 4

О Гайд-парке, Мраморной Арке, Оксфорд-стрит и, конечно, о виселицах

Когда мы пришли в себя, расположились, обменялись первыми впечатлениями и посмотрели на часы, было начало второго. При отстающей разнице с Москвой в 4 часа это означало, что обед наш остался в самолёте, а тот, что предвидится, будет скорее московским ужином. Наскоро закусив домашне-самолётной заначкой с местным чайком, мы решили, что до первых позывов голода времени ещё предостаточно, а потому закрыли чемоданы, посмотрели на голубое небо с белыми облачками, я выслушал очередную колкость насчёт моей привычки таскать с собой зонтик, который нам наверняка никогда не пригодится, и первая прогулка по Лондону началась.

Не знаю, кого как, а меня Гайд-парк разочаровал ещё при первом знакомстве. Впервые я услышал о нём в школе, на уроке не слишком любимого мною тогда английского языка, в связи с тем, что там есть один уголок и этот уголок называется «Уголком ораторов». Мол, собираются интересные люди, выступают друг пред другом, режут правду-матку и никто их не ловит и не сажает. В советское время представлять подобное было крайне интересно, однако сам парк виделся мне парком, то есть чем-то вроде парка Филёвского – эдакого цивилизованного леса с дорожками для прогулок. В действительности же Гайд-парк оказался широким полем, на котором деревья растут, но весьма выборочно, так что ни о каком лесе речи нет и быть не может. Зато дорожки есть. И даже специальные, для лошадей, на которых тут изредка катаются ученики местной верховой школы.

История парка начинается с 1536 года, когда известный своими шестью женитьбами и отделением англиканской церкви от римской католической король Генрих VIII отнял поместье Гайд у каноников Вестминстерского аббатства. Территория парка была закрыта, там водились лоси и устраивались королевские охоты. Дальше историки расходятся во мнениях. В одной книге мне доводилось читать, что парк открыл для публики Яков I. В другой первым его «открывателем» значится Джеймс I (правда, он пускал туда лишь ограниченное количество дворян), а окончательным – Карл I в 1637 году. Вильгельм Оранский решил поселиться там со своей молодой женой, но выбрал для дома место подальше от людей, на краю Гайд-парка. С помощью вездесущего Кристофера Рена в конце XVII века там возник Кенсингтонский дворец, ставший свидетелем многих интересных событий. Например, в 1714 году в нём внезапно скончалась королева Анна – говорят, от переедания. А в 5 утра 20 июня 1837 года именно здесь принцесса Виктория Кентская узнала, что стала венценосной особой. Теперь её именем названа одна из самых интересных эпох – 64 года её бессменного правления. Сегодня половину дворца по-прежнему занимают под резиденцию члены королевской семьи. Вторая половина милостиво открыта для туристов. Английские короли и королевы обожают делать вид, что у них мало денег и им приходится подрабатывать таким вот нехитрым способом.

Наши планы на этот день не были наполеоновскими. Нам предстоял ещё полный световой день завтра (нужно было только выделить часок-другой, чтобы отметиться в агентстве и уточнить время отъезда), ночь и утро. После возвращения из тура в нашем распоряжении оставалась большая часть вечера, ещё одна ночь и несколько часов до вылета. Поэтому для первого знакомства я предложил жене программу в пределах пешей досягаемости: по Гайд-парку до Оксфорд-стрит – длиннющей торговой улицы Европы, потом заход в собрание Уоллеса (которое, готовясь к поездке, углядела именно Алина), оттуда марш-бросок до музея Мадам Тюссо и квартиры Шерлока Холмса, благо они рядом, в какой-то момент обед (он же ужин) ну, а потом – как получится.

Если вы сейчас посмотрите на карту и сочтёте, что это – ерундовое расстояние и осилить за полдня можно в принципе гораздо больше, спешу вас предостеречь как человек, который знает, что такое проехать почти 400 километров за два дня на велосипеде с запада на восток Дании и ещё заскочить по пути переночевать у друга по переписке. Не забывайте, что в путешествии не стоит ставить перед собой цель увидеть вообще всё, но то, что увидишь, нужно осмыслить, запомнить и, конечно же, запечатлеть в цифре. И при этом очень желательно, чтобы вы получали от этого процесса удовольствие.

Гайд-парк. Вид на Змеиное озеро.

Итак, мы вошли в Гайд-парк в том месте, где озеро (или пруд) Серпентайн («змеиное») являет собой естественную границу между ним и Кенсингтон-гарденс. Повсюду лавочки, фонтаны, праздная публика, резвящиеся собаки, голосистые дети и шустрые белки. Откуда взялось название Змеиное? Кто-то считает, что виной тому кривая форма озера. Другие указывают на зеленоватый оттенок воды. Не знаю. Рептилии в Англии с её королевской историей вообще в почёте.

Раньше озеро искусственно подпитывалось речкой Уэстборн. Потому что до распоряжения королевы Каролины, жены Георга II, его тут вообще не было. В 30-е годы XVIII века оно таки появилось, причём задало своей формой тон многим другим рукотворным озёрам в Англии, которые до того принято было делать прямыми. В связи с развитием Пэддингтона уже в начале XIX века речку пришлось спрятать под землю, то есть пустить по трубам. Если вы спуститесь сегодня в метро на станции «Слоун Скуэа», то увидите серую прямоугольную трубу, идущую прямо над крышами электричек. Это и есть остатки Уэстборн. Какое-то время воду в Змеиное озеро закачивали аж из Темзы, но теперь времена изменились и были найдены возможности поддерживать его за счет подземных скважин.

Печальную известность Змеиное озеро получило в 1816 году, когда из него выловили тело утонувшей беременной жены поэта Перси Биши Шелли. Впоследствии аура озера подправилась: на его кривых берегах стали проводить выставки и королевские торжества, а в 2012 году вокруг него носились, высунув языки, олимпийцы.

Гайд-парк встретил нас Итальянским садом, пять фонтанов которого окружены статуями в классическом стиле. Одна из них выделяется бронзовым отливом и являет собой Эдварда Дженнера (Edward Jenner), изобретателя такой, на первый взгляд, безобидной штуки как вакцинация. На второй взгляд прививки выглядят никчёмными, а на третий – опасными. Старина Эдвард заражал людей коровьей оспой. За это в его честь в Лондоне назвали целый институт. А нынешний муж королевы как-то во всеуслышание признался, что если реинкарнация существует, то в следующей жизни он хотел бы вернуться на землю смертоносным вирусом и сократить человечество до заветного миллиарда.

Пройти парк насквозь мы собирались на следующий день, так что сразу от Итальянского сада взяли направо и через травяные лужайки, детские площадки и вольеры для выездки (где, кстати, упражнялись на потеху прохожих юные конники), заигрывая с кокетливыми белками и восхищаясь стойкости вековых деревьев (у нас бы такие давно спилили, чтобы застроить Гайд-парк гаражами, торговыми центрами и мечетями) дошли до Уголка Ораторов.

История этого местечка уходит говорливыми корнями в неспокойный XIX век. Ещё Карл Мордехай (он же Маркс) видел первые признаки английской революции в выступлении рабочего люда против так называемого билля о воскресной торговле, запрещавшего продавать и покупать товары в воскресенье, тогда как для простого народа это был единственный выходной.

Наивно полагать, что Уголок Ораторов является тем местом, где и сегодня можно высказывать всё, что думаешь, и тебе за это ничего не будет. На самом деле он очень похож на Интернет с его социальными сетями. Попробуй написать то, что кому-то почему-то не понравится или будь чуть более усердным в размещении своих объявлений, и тебя легко и быстро забанят с подачи анонимных злопыхателей. Сколько я туда ни захаживал, и каждый раз меня не покидало ощущение, что в Уголке Ораторов выступают не прирождённые демосфены, а профессиональные провокаторы, алкоголики или в лучшем случае небуйные сумасшедшие.

Наиболее колоритным персонажем в тот день там был одетый в чёрную мантию судьи белозубый негр с целым набором красно-белых английских флажков. Пониже живота у него висел плакат с перечнем неких расовых кодов, которыми будто бы пользуется тайная полиция, а сам он то и дело вскидывал руку в нацистском приветствии. Всего кодов перечислялось семь. Так аббревиатуре IC1 соответствовал «белый европеец» и белый квадратик, IC2 – «темный европеец» и розовато-поросячий квадратик, IC3 – «чёрный» и квадратик Малевича и т. д. Под кодом IC7 скрывался некий серый цвет, о котором было написано, что его представитель «неизвестен» (unknown).

Персонаж из Уголка Ораторов. Безобидный. Призывает к терпимости.

Если вы думаете, что в Уголке Ораторов толчётся много народа, то вы ошибаетесь. На раскладных лесенках или коробках из-под пива стояло человек пять, зевак между ними прохаживалась от силы сотня – вот и вся гулянка. Полиции в форме поблизости не было, в штатском – не считал. Чувствовалось, что всем эта псевдо свободная дребедень порядком осточертела, и ораторы с большей охотой занялись бы здесь приторговыванием матрёшками или канарейками. Кабы кто позволил…

Не вдохновившись, мы свернули к выходу из Гайд-парка, который гордо преграждала розовато-белая Мраморная Арка (Marble Arch).

Что она такое и зачем понадобилась здесь, на пересечении Бейсуотер-роуд и Парк-лейн, но как-то неуклюже, в сторонке, сбочку?

Мраморная Арка. Без забора, но с воротами.

Начнём с того, что до 1851 года она стояла перед Букингемским дворцом. Придумал её в 1825 году «наш Джон» – архитектор Джон Нэш (John Nash). Раньше проходить под ней имели право лишь особы королевских кровей да королевская конная артиллерия.

При первом же взгляде на арку понимаешь, что без плагиата здесь не обошлось. В самом деле, если вы бывали в Париже, то видели точно такую же, только гораздо более симпатичную Триумфальную Арку (не на Площади Звезды, а в парке Тюильри, что перед Лувром), а если и Рим вам не чужд, то вы наверняка помните арку Константина рядышком с Колизеем.

Как водится, начатое в 1827 году строительство обошлось в копеечку и три года спустя было просто-напросто заморожено. Вероятно, в ком-то всё-таки проснулась совесть. Не Сочи же – Лондон, однако. Через два года строительство возобновилось и завершилось за год ценой отказа он многих «наворотов».

Изначально планировалось, что, как и в Париже, арку будет венчать некая скульптурная композиция. В данном случае это должен был быть мемориал в честь победы при Ватерлоо и морских баталий Нельсона. Сегодня тот проект можно увидеть в форме макета в музее Виктории и Альберта, сделанные, но не установленные скульптуры и фризы украсили сам Букингемский дворец, а барельеф Росси, посвящённый Европе и Азии использовался в убранстве Национальной галереи. Статуя Георга IV обрела покой на одном из пьедесталов Трафальгарской площади.

Воздух раньше в Лондоне был плохим, загрязнённым (во что с трудом верится сегодня, когда всё производство, верфи и т. п. вынесены подальше, на Кудыкину гору), и мрамор арки быстро утратил свою изначальную белизну. Тогдашние журналы писали, что она «обесцвечена дымом и сыростью и напоминает свои видом огромный кусок сахара в витрине кондитерской».

Гиды и популярные справочники расскажут вам историю о том, что арку переставили потому, что она оказалась слишком узкой для королевских экипажей. Не верьте. Или напомните им, что во время коронации в 1953 году золотая карета Елизаветы совершенно спокойно проехала под ней. Арку убрали в процессе сооружения нового восточного крыла Букингемского дворца в 1850 году. Вплоть до 1968 года в трёх маленьких комнатушках внутри неё размещалось отделение полиции. Кстати, очень может быть, что в будущем урбанисты возьмут верх, и арку переставят ещё ближе к Гайд-парку, чтобы не мешалась на оживлённом перекрёстке.

Справа от арки стоит так называемое Тайбёрново дерево. Точное, лежит. Точнее, его нет вовсе, а на его месте круглый вдавленный в землю камень с соответствующей надписью. Раньше здесь была деревенька Тайбёрн, которая в процессе истории стала местом казней (где только народ ни казнили!). Казни продолжались с начала XIV века вплоть до 1783 года. Примечательно, что 30 января 1661 года тут повторно «казнили» тело Оливера Кромвеля, эксгумированное из Вестминстерского аббатства.

Всё это я вспоминал под весёленький мотивчик «Ангелы маршируют» Луи Армстронга, который вполне музыкально наигрывал на электрогитаре пожилой негритёнок в шапке-ушанке. Музыкант улыбался и корчил рожи, делая вид, будто не замечает, что его снимают на большую профессиональную камеру двое телевизионщиков. Когда они стали брать у него интервью, мы тронулись дальше, нырнули в подземный переход и вынырнули уже на Оксфорд-стрит.

Как я уже упоминал, Оксфорд-стрит внушает уважение своей протяжённостью. Её длина – полторы мили, то есть порядка двух с половиной километров. Если же учесть, что все первые этажи и не только занимают свыше 300 магазинов, причём довольно серьезных, не палаток, то прогулка по ней, тем более с девушкой, может занять не один день. К счастью, моя Алина оказалась здесь после Японии, Германии, Италии и прочих стран «не для слабонервных», а потому смотрела на витрины и предлагавшееся в них шмотьё более чем равнодушно. Нет, никто не спорит, вьетнамцы и камбоджийцы за десяток-другой лет получения заказов на изготовление «модной» одежды и обуви научились это делать неплохо, но только меня этот ширпотреб почему-то раздражает. И не только своими далеко не вьетнамскими ценами, но и грустным качеством. Лет двадцать назад итальянцы в Италии, особенно пожилые, выглядели импозантно и дорого. Два года назад я таких не увидел вовсе. Все стали носить какие-то чёрные дутые куртки. Даже в Милане.

Кстати, из Милана мы с Алиной, отчаявшись найти что-либо приличное хотя бы для детей, решили совершить своеобразный шоп-тур в соседнюю Швейцарию, куда прямо от замка Сфорца в определённые дни и часы отходит автобус с туристами, желающими купить то, чего они не смогли найти в «столице моды» и к тому же не по таким заоблачным ценам. Вас провозят замечательным маршрутом по живописным областям северной Италии, мимо озера Комо, пересекают границу и выпускают на несколько часов среди многоэтажных магазинов-городов. К слову сказать, за четыре часа мы успели в довольно быстром темпе обойти только один. Так вот, именно там на Алину снизошло прозрение. Поначалу у неё разбежались глаза от обилия выбора и названий производителей, но её вечно скептически настроенный муж предложил пари: если хоть на одной из понравившихся ей вещей не будет написано «сделано в Китае» или «во Вьетнаме», он… проиграет. В итоге я, действительно, проиграл, потому что на самых дорогих и не таких уж ужасных курточках было написано «сделано в Турции».

Когда на вас нет шор предубеждений, воспитанных рекламой, вы не пропадёте даже на Оксфорд-стрит. На моё предложение не отказывать себе ни в чём и ради удовольствия заглянуть в какой-нибудь магазинчик, если, разумеется, захочется, Алина ответила мне взглядом, полным неподдельного удивления.

Когда-то Оксфорд-стрит называлась Тринобантина и связывала Хэмпшир с Колчестером. Я имею в виду времена римлян, построивших здесь, на Темзе, первое поселение и давших ему имя Лондиниум[10 - Некоторые лингвисты, в частности Сабак (Sabak) считают, что «Лондиниум» – это искажённое греческое «Ладон». Если вы знакомы с античной мифологией, то знаете, что так звали одного из титанов, превращённых в стоглавого дракона, который сторожил яблоки просвещения на сокральном дереве, принадлежавшем нимфам Гесперидам. Убить его удалось лишь Гераклу.]. С XII века и вплоть до 1729 года они называлась Тайбёрн-роуд (не столько в честь одноименных виселиц возле Мраморной арки, сколько в честь протекавшей здесь речушки), Аксбридж-роуд, Вустер-роуд и Оксфорд-роуд. В конце XVIII века все здешние поля прикупил эрл Оксфордский, превратив бывшую дорогу из тюрьмы Ньюгейт к Тайбёрнову дереву в место для гуляний и маскарадов. Позже здесь стали в большом количестве открываться магазины.

На Оксфорд-стрит с грустью понимаешь, что нынешний Лондон уже не тот, что был при Оскаре Уайльде или сэре Конан Дойле. Водоразделом стала вторая мировая с её бомбёжками. Гитлер терпеть не мог Черчилля (хотя зачем-то позволил ему не проиграть, когда такая возможность у него была), а пострадал город. За небольшим исключением по-настоящему старые здания здесь (в Лондоне вообще, не на Оксфорд-стрит) – это первые этажи. Остальное надстраивалось позже.

Как вы уже могли понять, Мекка для шопоголиков не была главным пунктом нашего маршрута. Где-то здесь, неподалёку, на задворках, точнее, на площади, названной по имени города моей любимой футбольной команды (о как завернул!), скрывалось нечто гораздо более интересное – коллекция Уоллеса. Засмотревшись на низкорослую публику и обманчивое разнообразие магазинов, мы прошли нужный поворот налево, но решили не возвращаться, а прогуляться дворами.

Глава 5

В которой я буду разглагольствовать об искусстве, навещать Холмса, позировать среди мировых знаменитостей и облучаться лазером

В Лондоне, как и в любом туристическом городе, вас ждут приятные контрасты. Стоит вам отметиться там, где «не побывать нельзя», и зайти за угол, как вы оказываетесь в другом мире, где вас никто не ждёт, а потому ничто не мешает вашему восприятию. Находясь, скажем, в Венеции (только, заклинаю вас, не летом!), нельзя не увидеть площадь Сан-Марко, это очевидно. Но если вы не пройдёте по Славянской набережной дальше, куда не доходят ленивые туристы, и не свернёте через три моста на улицу Гарибальди, где в многочисленных ресторанчиках сидит сугубо местная публика, понимающая толк в венецианской кухне и потому никогда не ужинающая в дорогих «одноразовых» ресторанах для приезжих вокруг моста Реальто, боюсь, вы никогда не почувствуете настоящую Венецию.

До этой поездки я, к стыду своему, про собрание Уоллеса не знал, хотя кичился тем, что побывал (и не один раз) во всех основных галереях России, Италии, Франции, Англии, Испании, Германии, Португалии и даже Японии. Правда, я не застал открытой галерею в Мюнхене, а также не бывал в США и потому не знаком с экспозицией нью-йоркского музея Метрополитен, но в остальном, как мне казалось, в моём послужном списке нет крупных белых пятен. Оказалось, что есть. Молодец, Алина!

Пока мы шли, теперь уже после очередного поворота сверяясь с картой и читая на каждом перекрёстке надписи «Look right» под ногами, сделанные белой краской специально для глупых пилигримов с континента, привыкших, что сперва нужно смотреть налево, а потом направо, потому что в Англии, как вы знаете, наоборот, так вот, проделывая эти нехитрые упредительные телодвижения, я размышлял о том, как же хорошо, что где-то на свете ещё сохранились частные коллекции, которые можно увидеть и почувствовать.

Вы когда-нибудь бывали в Третьяковской галерее? Смею надеяться, что если вы заинтересовались этой книгой, то склонны к любознательности, а потому, да, бывали. Но я очень не уверен, что вы застали её в том виде, в каком она была до «реставрации», когда оригинальное здание надстроили, а экспозицию расширили, растянули и перевесили. Потому что мне посчастливилось побывать там с отцом задолго до её раскурочивания, начавшегося в 1986 году и продолжавшегося без малого десять лет. Не знаю, сколько раз за это время Павел Михайлович перевернулся в гробу. Когда галерея открылась снова, остались лишь картины – духа не было. И уже не будет. А ведь для подобных коллекций очень важно не только то, что именно вставлено в раму, но и где это произведение висит, рядом с чем и т. п. Для правильного восприятия важна «рука хозяина», если она была. Особенно, когда раньше среди всего этого торжества искусства жили живые люди, когда нынешняя галерея в прямом смысле слова была их домом.

Второй раз я ощутил чарующую домашнюю атмосферу, когда, тоже с отцом, шёл по уютным коридорчикам дворца Питти во Флоренции и остановился в маленькой гостиной, со стен которой на нас смотрели сразу пять работ Рафаэля (на самом деле их там восемь, но выделялись пять). А вокруг были стулья, диванчики и всякая домашняя утварь, нужная для повседневности. Рафаэль присутствовал здесь не для вздохов умиления, а просто – для красоты. И это лишь усиливало впечатление.

От Хартфорд-хауса я был вправе ожидать чего-то подобного. Именно в нём на протяжении всей своей 70-летней жизни Ричард Сеймур-Конуэй, он же 4-й маркиз Хартфордский собирал со всего мира произведения искусства, которые вместе с домом завещал своему внебрачному сыну – сэру Ричарду Уоллесу. Вдова последнего, собственно, и завещала всю коллекцию английской нации. Женщиной она была, судя по всему, умной, а потому в завещании выдвинула одно очень простое условие: ни один из предметов собрания ни при каких обстоятельствах не должен покидать стен Хартфорд-хауса, даже на время.

Весьма примечательно, что первозданности Палатинской галереи Питти мы тоже обязаны женщине – герцогине Анне Марии Луизе, завещавшей в 1743 году всех своих Рафаэлей, Тицианов, Рубенсов, Тинторетто, Липпи, Боттичелли и Веронезе с Ван Дейками городу Флоренции.

В коллекции Уоллеса также присутствуют два полотна Тициана, четыре – Рембрандта, три – Рубенса, четыре – Ван Дейка, двадцать два – Каналетто, есть там и Франс Хальс, и Мурильо, и Веласкес, и англичане вроде Гейнсборо и Рейнолдса, и французские художники. Ценители искусства вообще, а не только живописи, найдут там красивую мебель, фарфор, скульптуры, миниатюры, европейское и восточное оружие с доспехами и произведения из золота.

Когда мы, наконец, нашли зелёненький скверик, называющийся Манчестерской площадью и вошли в белокаменный свадебный торт подъезда (это сравнение вырвалось у меня самопроизвольно, но я решил его оставить, поскольку трёхэтажное здание и в самом деле похоже на торт, аппетитно присыпанный кофейной пудрой, и в таком случае выдающееся во дворик крыльцо с колоннами – начинка конфет «Птичье молоко»), нас ждали две новости: хорошая и не очень. Вход был, как и всюду в государственных галереях Англии, бесплатным, однако мне почему-то запретили пользоваться видеокамерой. Фотоаппарат под рестрикцию, к счастью, не попадал, если я обещал не пользоваться вспышкой. А зачем, спрашивается, мне вспышка, если у меня одна из последних моделей «Соньки»? Даже её предшественницы позволяли мне украдкой снимать разных спящих в Шанхае Будд, которых снимать запрещается строго – снимать в полутьме, с рук, но при этом результат без всякой вспышки получался чётким и ярким.

«Торт» с коллекцией Уоллеса.