Зимняя жара. Реальное фэнтези – Том II – Красный снег

Перехватив его взгляд, Анора ревниво надула губки и поинтересовалась, кто это такая.

– Понятия не имею, – в очередной раз соврал Кадмон.

На самом деле девушку со странным лицом звали Рианнон. Она была женой мужчины на коне. Коня, пожалевшего голубой цветок, звали Руари. Всадником, демонстрирующим жене свой замечательный меч-жало и птичий шлем, был самый славный из вабонских героев – легендарный Дули.

Накануне вечером обо всём этом ему поведал главный писарь Скелли, друг его матери, зашедший в сопровождении двух охранников навестить будущего правителя замка. Охранники остались за дверьми, а Скелли тихим голосом рассказал Кадмону грустную историю этой давно упокоившейся четы.

Из всего рассказа Кадмону особенно запомнилось одно любопытное наблюдение писаря, которое тот озвучил как будто даже неохотно, понизив голос чуть ли не до шепота и тем самым призывая ещё сильнее открывшего рот слушателя к нерушимому молчанью.

Оказалось, что в обеих картинах неизвестный художник замечательным образом спрятал настоящую загадку. Ключи к которой оставил на видных местах, однако так, чтобы заметить их мог только посвященный. А Скелли имел наглость относить себя именно к таковым. Кадмон не мог судить о том, прав ли жалкий старик в своих догадках, ему всё это показалось очередной сказкой больного, отравленного ядом рассудка, однако он дал себе труд запомнить сказанное.

Скелли похвастал, что умеет неплохо разбираться в людях и не страдает отсутствием наблюдательности. Подсказкой для решения, по его словам, стала правая рука девушки, в которой та удерживала готовый вот-вот выпасть цветок. Потому что если к ней приглядеться, то становилось совершенно очевидным: рука эта вовсе не правая, а на самом деле левая, точно такая же, как та, что без дела лежала на ближнем к зрителю подлокотнике кресла. Тот, кто рисовал обе картины, едва ли мог допустить подобную ошибку случайно. Причем, если сравнивать портреты, то именно левую руку, вернее, кисть всадника, живописец скрыл под панцирем необычной перчатки, не давая увидеть расположение большого пальца. В этом и был тот самый ключик к разгадке противоположного портрета. Руки девушки жили своей жизнью. Отсутствие складок на небесном платье как бы отсекало их от красивой головки с переменчивым выражением нежного лица. Скелли сказал, что когда рассматривал портреты в первый раз, мысленно провел границу посреди высокого лба, вдоль прямого носика, поперек чувственных губ и волевого подбородка и после нескольких попыток получил то, что искал: в одном лице живописец сумел отобразить сразу два женских лица. Брови были разными. Одна – плавная и дугообразная, другая – выразительная, как крыло сокола. С такого расстояния трудно было судить о цвете глаз, поэтому они казались одинаковыми, но вот под левым слегка проглядывала некоторая припухлость, которой начисто был лишен правый. Впечатление улыбки, граничащей со скорым плачем придавал всему облику девушки маленький рот, один уголок которого был чуть приподнят вверх, а другой, напротив, грустно опущен и подчеркнут мелкими морщинками. Таким образом, портрет жены Дули хранил в себе одну из самых главных тайн рода: он запечатлел и всем известную по легендам и приданиям Рианнон, и его так называемую сестру, Лиадран, которую составители старинных книг отдали в жены Рилоху, ближайшему соратнику Дули и покровителю мергов. Тупицы, усмехнулся Скелли, они, похоже, лишь только умели что писать, не удосуживались перечитывать написанное. Поэтому в изначальной рукописи «Сид’э» внимательный читатель вроде Скелли почти без труда мог найти непонятное место, где говорится о том, будто младшая сестра Дули погибла в детстве, а в другом случае – описание того, как он скорбит о гибели совершенно незнакомой ему девочки, случайно попавшей под копыта его боевого коня.

Кадмон про «Сид’э» если и слышал, то краем уха, так что заключения Скелли не произвели на него должного впечатления. Однако писарь нисколько не переживал по этому поводу и продолжал растолковывать свою чудесную догадку.

Если родная сестра Дули погибла по его неосторожности, то кто была близкая ему всю жизнь Лиадран? На её долю, действительно, выпало немало горьких разочарований, тревог и забот, от которых и в самом деле впору расплакаться. Законная жена, Рианнон, их не знала даже когда пережила безвременно погибшего супруга. Вот и улыбается теперь со своей половины великолепного портрета. Для Лиадран с гибелью Дули полноценная жизнь, судя по всему, закончилась. Она добровольно, как пишут современники, ушла из замка и заточила себя в стенах Обители Матерей, где умерла спустя несколько зим. Скелли о ней и не вспомнил бы, если бы в Вайла’туне ни остался её сын, считавшийся по сей день ребенком Рилоха. Но в действительности всё было совсем не так! Через Лиадран род Дули, как свидетельствовали разгаданные им портреты, ушел в сторону и пока заканчивался на его далеких, ни о чем не подозревающих потомках. Заметив, что Кадмон не проявляет ожидаемого живого интереса к его повествованию, Скелли не стал называть их имён.

Кадмон и вправду мало что понял из объяснения. У него осталось впечатление, что Скелли просто нашел в его лице безропотного слушателя и воспользовался случаем, чтобы похвалиться своим умом и сообразительностью. Вероятно, он хотел сказать что-то ещё, но их прервали, и Кадмон остался наедине с портретами, которые сегодня взирали на него с таким же отсутствующим укором посторонних людей, что и вчера.

– Они очень красивые, – говорила между тем Анора. – Я никогда не видела таких больших картин. Как будто настоящие люди. Ты не боишься?

– Чего на этот раз?

– Их взглядов. Мне кажется, что они недовольны нами. Спать тут я бы уж точно не смогла.

– Не говори глупостей. Это просто картинки. У моих родителей есть несколько таких дома. Отцовские дальние родственники. Только отец никогда не стал бы их вешать на всеобщее обозрение на стену. Он прячет их даже от меня.

– Почему?

– Спроси его сама. Мне он говорил, что такие вещи нельзя показывать посторонним.

– Он тебя считает посторонним?

– Нет, конечно. Я их несколько раз видел. Ничего особенного. Бородатые мужики какие-то и одна девица. Эти два портрета написаны гораздо лучше. В смысле, более правдоподобно. Там у него всё как-то больше мазками, грубовато, не похоже на настоящих людей.

– Наверное, эти картины очень древние. Я не слышала, чтобы сейчас кто-нибудь занимался рисованием таких портретов. А ты?

– Говорю же, их не рисуют – их пишут.

– Вот как? – Анора приподнялась на локте. – Откуда ты всё это знаешь? Ты такой умный!

Кадмон встал и прошелся по комнате. Не станет же он рассказывать этой девчонке о том, что с детства привык сидеть за столом и, затаившись, слушать разговоры отцовских гостей. А среди них кого только ни было! Некоторые сами кое-что собой представляли и умели, другие за неимением лучшего излагали то, о чём лишь слышали. В обоих случаях присутствовать на этих застольях было интересно и даже поучительно, как считала мать. Сегодня Кадмон видел, что она оказалась в который раз права. Его только что назвали умным. Назвал, конечно, невесть кто, но ведь назвал. А он как раз хотел отличаться в этом от отца и быть умнее будущей жены.

Он снова подошел к маленькой ставне, открыл, не обращая внимания на недовольное восклицание Аноры, и выглянул наружу.

Вражеское войско не двинулось с места. Передние ряды всадников, недавно сомкнутые, несколько рассредоточились, и стали видны высокие походные шатры, тоже увенчанные разноцветными лентами. Похоже, Мунго не просто так болтал. Противник не спешил нападать на перепуганный Вайла’тун.

Одну из причин Кадмон понял, когда заметил, на что оживленно указывают собравшиеся под ним на стенах приятно многочисленные защитники замка. Далеко-далеко направо, за Стреляными Стенами, за низенькими крышами изб простолюдинов, между Вайла’туном и опушкой Пограничья медленно разливалась ещё одна лужа, не такая чёрная, как первая, скорее, бурая, лишенная устрашающих разноцветий флагов и многочисленной конницы, но ничуть не менее суровая и неизбежная – людская лужа, состоящая, судя по всему, из тамошних обитателей. Вооруженные кто чем, а чем именно – он отсюда разглядеть не мог, они топтались слишком близко к крайним постройкам, чтобы быть их защитниками, нежели врагами. Нежданная подмога! Воины на стенах ликовали, и Кадмону показалось, что он впервые слышит, как в их устах слово «фолдиты» звучит не надменно и пренебрежительно, а радостно и обнадёживающе.

– Что там снова за шум?

Он оглянулся через плечо, и увидел, что Анора уже поднялась с постели и, уронив с плеч рубашку прямо на пол, подходит к нему сзади во всем своем обольстительном безстыдстве. В отличие от лица, её женственное тело было способно привлечь к себе внимание даже такого разборчивого юноши, как Кадмон, однако сейчас он был не в настроении потакать своим обычным прихотям. От происходящего там, вдали, сейчас зависело слишком многое, чтобы забыть об этом в дерзких объятьях. Когда он почувствовал спиной прикосновение чего-то мягкого и тёплого, ему захотелось перенестись на стену и оказаться среди воняющих лошадьми, страхом и дешевым кроком виггеров.

– Дай посмотреть.

Разумеется, она не столько желала увидеть происходящее снаружи, сколько показать себя. Отодвинув его плечом в сторону, она привстала на цыпочки и вытянулась в струнку, делая вид, будто с интересом изучает состояние неподвластных ей сейчас вещей.

Когда-нибудь, думала она, поигрывая ягодицами и ловя сразу же замерзшим носом холодные потоки уличного воздуха, я стану полноправной хозяйкой всех этих людей, которые пока не догадываются о моём присутствии. Пусть даже мне для этого придется некоторое время терпеть близость Павлина. Я такая не первая, но, надеюсь, последняя. Моё место легко могла бы занять Орелия, если бы пожелала, да только ей, похоже, оказался милее прежний господин Меген’тора. Оно и не мудрено. Если бы она не знала, что подобное невозможно, то наверняка решила бы, что на той вон картине со всадником запечатлён именно он. Такой, каким был Локлан, мог любую красавицу превратить в покорную служанку. Когда они оба пропали после того весёлого эфен’мота у родителей Кадмона, она долго страдала от тоски и обиды, но так до сих пор и не поняла, по кому больше. Позже до неё дошли слухи, будто Локлан прихватил с собой не только Орелию, но и рыжую дикарку, которую ещё незадолго перед наступлением первых холодов поймал в Пограничье. Это известие несколько поумерило её ревность. Видать, Орелия была дорога ему меньше, чем он ей. Ну, в таком случае это её личное дело, пущай себе мучается, если им посчастливилось выжить в страшных бурунах вечно полноводной Бехемы. Ведь говорят, они каким-то чудесным образом решили перебраться через неё на другую сторону. Кто-то их даже как будто видел при этом. Анора всегда считала, что для подобного отчаянного предприятия нужно сперва сделаться птицей. Наверное, Орелия решила, что достаточно окрылена любовью. Как бы то ни было, её больше нет, как нет и Локлана. Теперь в замке правят два их семейства: отца Кадмона и её.

Недавно, правда, появился, откуда ни возьмись, ещё и третий, Гийс, сын запятнавшего себя позором предательства военачальника. К нему кое-кто здесь благоволит, а сам он ведёт себя дерзко и настолько независимо, насколько возможно. Однако знающие люди нашептали ей, что долго он не продержится. А вон и он собственной персоной, на стене, кутается в лёгкий плащ, что-то деловито говорит остальным и указывает рукой в железной (как ему ни холодно?) перчатке на застывший в ожидании Вайла’тун, такой жалкий и ничтожный с неприступной высоты её нынешней обители. Конечно, он гораздо лучше сгодился бы ей в мужья, нежели этот уродец, дышащий через рот у неё за спиной, однако что-то в его манерах и осанке говорило об опасности и отталкивало. Хотя Анора любила риск. Если Кадмон будет и дальше продолжать артачиться, она обязательно займется этим Гийсом. Разумеется, предварительно посоветовавшись с отцом.

– Ну, хватит, ты так точно простудишься! Оденься лучше.

Она уступила Кадмону место.

– Я хочу выйти на стену.

– Иди. – Он не оглянулся, что-то там снова высматривая.

Она посмотрела на него, на слабую сутуловатую спину, на запрокинутый затылок, и в очередной раз пожалела себя. Почему ей приходится унижаться перед каким-то недоноском вместо того, чтобы самостоятельно занять трон в соседней зале и выбрать себе достойного спутника? Жаль, что отец наверняка её не поймёт. Но уж она постарается.

Что-то необычное в знакомом облике Кадмона бросилось ей в глаза. Она сперва даже не осознала, что именно, но когда пригляделась, отчетливо заметила на его голове, в тёмно-каштановых волосах, там, где они разделялись на вытянутой макушке неровным пробором, тоненькую полоску золотистой ржавчины. Именно такая ржавчина служила отличительным признаком выродков вроде шеважа. Отец ещё в детстве много рассказывал ей про таких людей. Их считали нечистыми и в лучшем случае изгоняли. Так было раньше. Теперь таких среди вабонов, говорил он, просто не осталось.

– Что смотришь?

Она не заметила, как он наконец оглянулся. Стоит, разглядывая её тело с нескрываемым интересом, будто впервые видит. А перед глазами у неё – золотистая прожилка. Лишь бы он не сообразил, что она заметила!

– Почему ты меня гонишь?

– Я? Тебя? Кажется, ты сама захотела подышать свежим воздухом на стене. Или я должен был тебя удержать?

Он сделал шаг ей навстречу.

Она поспешила поднять руку, останавливая его. Только сейчас ей не хватало, чтобы в нём взыграло желание. Упоминание про свежий воздух лишний раз напомнило о его собственных запахах, от которых её снова стало подташнивать.

– Нет, всё хорошо. Я и в самом деле выйду.

– Тебе лучше?

– Ты очень милый и заботливый…

Она подобрала с пола рубашку и накинула на плечи.

– Анора, ты спрашивала, люблю ли я тебя…

– Поговорим об этом позже.

– Анора…