Тридцать два румба Розы. Кто курит, тот поймет

Бьет дым в нос. Захожусь кашлем я. Давно не курил папирос строгих.

В купе под лежанкой дрожит стакан в руке. Куда правит поезд далекий неизвестно мне.

Хладом наполнена тишина за окном. Мокро и дождь. Я на перинах откупорю кувшин вина. Жар и дрожь.

Только однажды я был рожден. Только однажды тобою заворожен.

«Corsum, corsum perficio, – стучат колеса». Лелеет розу на подоконнике ночной транзит. Время, потраченное на сборы, трепетом разрежут лучи.

Бдит ночная прохлада. В жаре топки угли. Едет поезд чугунной. Теплое место в купе.

Тянет табачной мульчой. Словно старые воспоминания, вернулись, нарушив покой.

Сколь бездушен ровный стука покой. Я зажгу фонарь. Посмотрю на пол. Там в тишине и тьме немой, бродит пустой пустоты огонь.

Колыхает на лежанке под лежанкой стакан. Чая крепкий настой, играет блесной, янтарем. Скоро в депо вернется вагон.

Проводницы и бортпроводники не спят, в ночь глядят. Тяжело сходит состав с дороги главной. Дребезжит бюро.

Стол игральный и карты, в главном купе под коньяк. К вечеру позднему клонится дребезг и пыль дорог.

Если б знали дороги, сколько людей прошло, по ним, избивая ноги, время щадило б перо.

Я пишу тебе из вагона, откуда нет дорог. Дороги ведут меня скорым. Скорый поезд в Рембо.