Сага о Гудрид

Нога у Эйольва уже почти зажила, и он ходил на костылях. О землях на Западе он любил рассказывать. Гудрид жалела, что их первая с Торстейном поездка в Винланд будет такой недолгой, а цель ее столь скорбная.

Она прилежно ткала новую парусину, а голова у нее была занята важными делами, которые предстояло сделать до отплытия. Лишь немного удалось передохнуть от всех этих хлопот, когда они с Торстейном съездили в гости к соседям на день летнего солнцестояния.

Когда пир у соседей закончился, Гудрид с Торстейном ехали верхом домой. Уже вечерело. Вокруг щебетали в своих гнездышках встревоженные кроншнепы, а снежные горы, отражаясь в водах фьорда, напоминали заботливо сделанные сыры. Гудрид опустила поводья, и склонившись в седле, вдыхала ароматы нагретых солнцем лугов, любуясь красотой вечерней земли. Лошадь ее крутила хвостом, отгоняя докучливых комаров. Гудрид чувствовала себя счастливой. Именно теперь, когда два этих вечера она жила полной жизнью. И ей так хотелось оказаться в Виноградной Стране, прежде чем ребенок ее увидит свет…

Лошадь остановилась, повернув голову к хозяйке. Получив свободу, она охотно бы пощипала сочную травку. А если это не разрешается, то, может, Гудрид скажет, о чем это она так задумалась?

Не успела Гудрид натянуть вожжи, как к ней подъехал Торстейн, взяв ее лошадь под уздцы.

– Мне показалось, ты устала, Гудрид…

Она улыбнулась ему.

– Нет, я просто задумалась о нашем ребенке и о путешествии…

По лицу Торстейна пробежала тень.

– Я тоже думал об этом, Гудрид. И я решил, что лучше тебе остаться дома, пока я отправлюсь в Винланд и привезу тело Торвальда. Я вернусь сразу же, как только отыщу его могилу, а если опоздаю, то дождусь следующего лета, чтобы отвезти его тело в Братталид.

Гудрид похолодела.

– Как это? Почему я останусь здесь, а ты уедешь?

– Потому что ты не совсем здорова, и мы не можем подвергать младенца опасности.

Она попыталась улыбнуться.

– Как на тебя это не похоже, Торстейн! Ты никогда раньше не смотрел так мрачно на вещи! Я чувствую себя здоровой и сильной, и я так радовалась тому, что поеду с тобой…

– Я запрещаю тебе это, Гудрид.

Гудрид поняла, что возражать бесполезно. Она молча ехала вперед, подавленная услышанным. Она старалась забыть, что сейчас ее тело – всего-навсего сосуд для будущего ребенка. Гудрид пыталась представить себе, могли бы другие мужчины – ее отец, например – заставить своих жен остаться дома, когда представлялась возможность отправиться вместе в путешествие.

Они уже подъехали ко двору, навстречу им, выскочили собаки, и Гудрид ощутила, как в ее душе разочарование и обида сменяются злостью. Злостью на саму себя: как же она была глупа, вообразив, что Торстейн сумеет понять ее внутреннее стремление. Но она вышла за него замуж не ради этого. Она любила своего мужа за то, что он вселяет в нее чувство уверенности, и потом, он думал о ее благополучии. И все же ее не оставляла мысль о том, что она сама хотела бы решать свою судьбу.

МЕЧТЫ ВОЗВРАЩАЮТСЯ ВНОВЬ

Отъезд Торстейна все откладывался, ибо бонды решили, что он должен провести тинг на Песчаном Мысе.

Всю неделю, пока длился тинг, люди жили в палатках на пригорке, прямо у берега; воздух звенел от смеха, детского плача и стука мячей, когда играли в лапту. В большую яму, в которой готовили пищу, постоянно подбрасывали сухие водоросли или рыбные кости, овечий помет и хворост – только чтобы поддержать огонь, зажаривая на нем рыбу и птицу. Лишь дважды добродушное подтрунивание переходило в открытую стычку. Однако Торстейну быстро удавалось остановить противников и продолжать тинг с тем же невозмутимым спокойствием и властностью, с которыми он вел себя на месте Лейва в Братталиде прошлым летом. В последний день тинга он сообщил всем остальным:

– Люди добрые, я готовлюсь к путешествию в Виноградную Страну, чтобы привезти домой тело моего брата и похоронить его в освященной земле Братталида. Пока я буду отсутствовать, Гудрид дочь Торбьёрна останется хозяйкой на Песчаном Мысе. В присутствии свидетелей я заявляю, что половина двора принадлежит Гудрид, а другая половина, которую я купил у Торстейна Черного, отойдет нашему ребенку, которого она носит под сердцем, – в случае, если я не вернусь домой. Если же ребенок умрет, то вся усадьба останется одной Гудрид. Считайте ее вдовой, если я не вернусь на Песчаный Мыс через две зимы, к концу лета третьего года. Пусть тогда Белый Гудбранд из Киккута поможет Торстейну Черному управиться с хозяйством Гудрид и ее ребенка. Каждый из людей на борту моего корабля получит равную долю того, что мы добудем в нашем путешествии. Если никто больше не желает высказаться и ни у кого нет больше жалоб, то на этом тинг окончен.

Праздничное бряцание мечей о щиты взволновали Гудрид, и она по-прежнему сожалела, что ей придется остаться дома.

Через несколько недель «Морской конь» был уже готов к отплытию, и Гудрид вместе с Торстейном сошла на берег, к мостику, который построили весной. Хавгрим ждал со швартами на борту корабля, а Эгиль держал в руках длинный шест, которым измеряют глубину, Гудрид повернулась к Торстейну, и тот обнял жену так беззаботно, словно отправлялся половить камбалу недалеко от дома.

– Дует попутный ветер, Гудрид: это хороший знак. Ты и оглянуться не успеешь, как я уже вернусь!

– Я буду ждать тебя здесь, на берегу, – улыбнулась Гудрид, высвободившись из его объятий. Что ей еще оставалось делать?

Она с головой окунулась в домашние хлопоты. Всем домочадцам было теперь ясно, кто хозяйка в доме, но Гудрид старалась не оттирать Гримхильд, потому что понимала, что та вела здесь хозяйство уже много зим – столько же, сколько миновало самой Гудрид от роду. Но она часто подумывала над тем, что в Западном Поселении, наверное, был большой недостаток невест, раз уж Торстейн Черный взял себе в жены женщину без разума, сострадания и рода, и которая к тому же была неряхой.

Из этого брака не получилось ни детей, ни любви, как видела Гудрид, хотя муж с женой редко бранился. Гудрид уживалась с обоими, и все же боялась разрешиться от бремени без умелой и смышленой Лювы. В который раз она хотела вызвать к себе на Песчаный Мыс Торкатлу!

Когда покраснела карликовая береза и осенним холодом потянуло от темно-синего пенящегося фьорда, Гудрид уже с трудом натягивала на живот одежду, у нее болели грудь и поясница, но жизнь, шевелящаяся в ней, служила вознаграждением за все страдания и отсутствие Торстейна. Прошло уже много времени с тех пор, как он отправился в плавание, и скоро, наверное, она увидит вдали его красно-белый парус. Они вместе займутся подсчетом овец, а там и пир середины зимы подоспеет… К йолю, скорее всего, у них в доме уже появится новый человечек!

Подошло время считать овец, но Торстейн сын Эрика все не возвращался. Когда Торстейн Черный рассказал Гудрид, что ранил бонда, который утверждал, что клеймо на ухе многих ягнят принадлежит не хозяевам Песчаного Мыса – он прибавил, что скоро уже Торстейн приедет домой и проучит этого мошенника. Но Торстейн сын Эрика все не возвращался. Перед йолем домочадцы на Песчаном Мысе гадали, что, скорее всего, путешествие заняло гораздо больше времени, чем рассчитывал Торстейн, и команде «Морского коня» пришлось зазимовать в домах Лейва.

Гудрид ощущала в душе гнетущее беспокойство. Однажды ночью она без сна ворочалась в постели, и внезапно в голове у нее зазвучал хрипловатый голос приемной матери Халльдис: «Когда ты чувствуешь тревогу, Гудрид, это значит, что дух хочет что-то сказать тебе. Усмири свои мысли, освободи голову, как я учила тебя, и ты сможешь услышать его».

Гудрид послушно закрыла глаза, сложила руки на животе, освобождая свою голову от посторонних мыслей. Но ничего не происходило, все было пусто, пусто… Позднее она уснула.

Когда наступило время забоя, один из рабов заметил «Морского коня», скользившего по фьорду на закате: корабль был темным, тихим, словно немая угроза. Всякий раз, когда к берегам подходил корабль, в Братталиде и Песчаном Мысе начиналась суета. Но на этот раз на двор опустилась словно смертная сень. Унна побежала в дом сообщить о гостях Гудрид, которая варила колбасы. Побледнев, молча сорвала с себя Гудрид передник и, перекрестившись, вышла на двор.

«Морской конь» устало разворачивался к берегу, и парус его колыхался на ветру. Гудрид напряженно вглядывалась в него, не видно ли людей на палубе – но там не было ни человека. Все это служило дурным предзнаменованием. Пустой корабль медленно подходил к берегу.

Гудрид даже не услышала, как подошел Эйольв, и вздрогнула от испуга, когда он воскликнул за ее спиной:

– Все, кто на борту, сидят! Мне кажется, что у штурвала я вижу Торстейна, но и он как-то странно скорчился. Кто пойдет со мной на берег, чтобы помочь им?

И он заковылял к мостику как можно быстрее, а за ним следом спешили Торстейн Черный и еще двое людей. Прислуга перешептывалась, поросята отчаянно хрюкали, а собаки лаяли на перепуганных овец. Гудрид подождала, пока ребенок в ее утробе перестанет шевелиться, и велела рабам не забивать слишком много скота в этот день. Главное теперь – встретить людей с корабля. Приказав Люве и Унне, что им нужно приготовить в доме, она накинула платок и спустилась к берегу. Горели факелы, и жители Песчаного Мыса помогали сходить на берег измученной команде.

Торстейн Черный приблизился к Гудрид, ведя высокого человека с взлохмоченными волосами и бородой. Свет факела упал на лицо страдальца: все оно было покрыто волдырями. В ужасе всмотревшись в человека, Гудрид узнала в нем своего Торстейна: он стал совсем седым. Она бросилась к нему навстречу, подставив свое плечо, чтобы он мог опереться на него свободной рукой. Могучее тело Торстейна скрючилось, отощало: Гудрид могла одной рукой обхватить его талию.

Он разлепил запекшиеся губы и вдохнул:

– Мы поменялись с тобой ролями, Гудрид!

– Все будет хорошо, – ответила Гудрид, пытаясь идти твердо и унять дрожь в коленях.

Вскоре все больные были уложены на скамьи и укрыты одеялами и шкурами, а Гудрид с другими женщинами обносила их похлебкой из мха, тогда как прислуга разгружала корабль. Эгиль метался в горячке на своем ложе, и когда Гудрид поднесла ему похлебку, она положила ему руку на лоб. Мальчик был покрыт холодным потом. Гудрид заглянула в глаза Торстейна: они были неестественно большими на исхудавшем лице. Муж ее попытался улыбнуться и прошептал:

– Гудрид, покажи теперь все, на что ты способна как целительница. Мы плавали в море все лето, так и не добравшись до Винланда: в тумане мы сбились с пути. И если бы я не бывал прежде так часто на охоте в Нордсетере, то я бы и не узнал берегов Гренландии, когда мы наконец подошли к ним… У нас закончились еда и питьевая вода, и мы ловили чаек и ели их сырыми. Так мы держались еще некоторое время, но потом начался мор. Эгиль по-прежнему болен, а с ним и еще несколько людей. У них даже не было сил дойти до отхожего места; когда мы наберемся сил, мы вычистим корабль.

– Не говори так много, ты устал. Выпей-ка немного похлебки.

Укладываясь спать, Гудрид сняла только ботинки: она понимала, что ночью придется вставать к больным. Она тихонько вытянулась рядом с Торстейном, и муж поискал ее руку и прижал к своей щеке.

Ночью двоим стало совсем плохо: на рассвете умер Эгиль. Узнав о смерти мальчика, Торстейн сказал, чтобы каждого человека из Эрикова Фьорда, который еще умрет, клали в гроб и ставили в надежное место, чтобы потом, весной, переправить домой, на юг.

Гудрид редко появлялась на свежем воздухе, большей частью находясь в спертом, душном помещении вместе с больными. И хотя Торстейн и многие другие вскоре уже могли есть твердую пищу, они все же были еще слишком слабы и едва держались на ногах. Пятеро из команды умерли, а потом заболела еще и Гримхильд. С самого утра она выглядела хмурой, и Гудрид вздохнула с облегчением, увидев, что Гримхильд прилегла отдохнуть. Но оказалось, тучное, неуклюжее тело служанки запылало в лихорадке. Поскольку Гримхильд не была измучена морской качкой, она умудрялась поддерживать телесную чистоту, когда Гудрид помогала ей дойти до отхожего места. Но Гудрид сгибалась в три погибели, ведя толстуху, и спрашивала себя, отчего больная становится все тяжелее, хотя ничего не ест.

А потом внезапно заболел Торстейн Черный. Он не мог ни есть, ни пить, и только лежал, открывая глаза, когда Гудрид задерживалась возле него на минутку. Гудрид так устала, что едва заметила, что Гримхильд лежит неподвижно в своей постели, и дыхания ее не слышно. Поняв наконец, что та умерла, Гудрид поспешила сообщить печальную вести Торстейну Черному. Тот взглянул на застывшее тело жены и с трудом выбрался из дома, чтобы приготовить доску для погребения.

Гудрид принесла к постели Торстейна скамеечку и села на нее, закрыв глаза и прижавшись лбом к руке мужа. Вдруг она почувствовала, что тот шевельнул рукой и проговорил:

– Мне показалось, ты говорила, будто Гримхильд умерла. Посмотри, она сидит на лавке и ищет свои ботинки.