– Вот не думала, что придется работать с таким жирным молоком и в такой прекрасной кладовой!
– Да, у меня здесь славно, – обрадовалась Сигрид. Она приготовилась сбивать масло и вдруг подняла руку: – Слышишь! На дворе кукушка!
Другие женщины сидели в доме и тоже услышали, как из-за двери доносится пение кукушки: «Ку-ку! Ку-ку!»
Сигрид начертала на масле крест и осенила себя крестным знамением, прошептав:
– Вот Хозяин Холма обрадуется, раз на его дерево вернулась кукушка. Смотри, Гудрид, когда будешь проходить мимо дерева, не спугни ее. А если ты загадаешь желание, – оно исполнится.
Остальные закивали и подтолкнули Гудрид к входной двери.
Выйдя на солнышко, она сперва зажмурилась, медленно направляясь к развесистой березе. Дерево еще не зазеленело, но его тонкие ветки были усыпаны сережками и нежно пахли после дождя. А сидящая на дереве птица снова запела.
Гудрид прикоснулась рукой к белому стволу, закрыв глаза и отрешившись от всех посторонних мыслей, сосредоточившись только на крохотном человеческом существе, которое, может быть, уже зародилось в ее утробе.
– Хочу, чтобы под сердцем у меня снова дышало дитя, чтобы оно жило.
Кукушка словно бы терпеливо выслушала до конца желание Гудрид и потом снова прокуковала в последний раз и полетела над птичьим двором, где копошились курицы, а между ними гордо расхаживал петух. Гудрид подумала, что пение кукушки и петуха всегда вспомнятся ей, как только она услышит о Норвегии. Ее переполняли тоска по привычным, знакомым звукам, которых ей так недоставало в Лунде: и крики тысяч гаг, и громкое пение кулика, и чириканье воробьев… Но ни эти птицы, ни она сама не имели дома в этих плодородных землях с пресной водой.
На следующий день в усадьбу пожаловал Эрик сын Торкеля, в сопровождении двух хорошо одетых людей и со множеством слуг. Несмотря на собачий лай и цокот конских копыт по каменным плитам, Гудрид расслышала, как кто-то сказал Сигрид:
– Похоже, что один из гостей Эрика – это Хьялти сын Скегги. Я слышал, что его корабль зашел в Борг. А тот черноволосый молодой человек – это Сигват сын Торда, один из королевских скальдов.
Сигрид велела рабам заколоть трех поросят и целиком зажарить их для гостей, а детей послали собирать молодой щавель и прочую весенную зелень. Друзья короля Олава должны запомнить этот пир в доме Эрика.
Гости наелись и напились так, что еле поднялись на следующее утро. Гудрид в одиночестве сидела у дома и шила сыну рубашку, когда на двор вышли Карлсефни и Хьялти и сели на траву возле нее. Хьялти сказал:
– Ну и сорванец у тебя, Гудрид! Его воспитатель, наверное, с ног сбился.
– Пожалуй, что так, – ответила Гудрид. – Но пока он не жалуется.
– Я взял с собой в это путешествие своего старшего сына, – продолжал Хьялти. – Он с остальными моими людьми поплыл дальше, чтобы продать наш товар. Аббатиса Годести, которая учит в школе Ислейва сына моего шурина, предпочитает получать за обучение серебром или моржовыми клыками.
– Как идут дела у Ислейва? – спросила Гудрид, думая о том, что же могла говорить жена Гицура, когда ее чадо отправляли в далекую страну.
– Когда он вернется домой, он будет таким же ученым, как и те святые мужи, которые прибывают в Исландию, просвещая нас Христовым учением, – с гордостью произнес Хьялти. – Мальчик научился читать и писать по-латыни так же хорошо, как я высекаю руны.
– Это не может не порадовать конунга Олава, – вставил Карлсефни. – Он печется о том, чтобы в Исландии было как можно больше ученых людей. – И вздохнув, добавил: – А зачем король послал за тобой, Хьялти?
Хьялти быстро взглянул на него, прежде чем ответить:
– Король хочет, чтобы мы с Бьёрном Толстым отправились на Восток – переговорить со шведским королем по поводу приграничных земель и примириться с ним. Бонды в тех краях порядком устали от раздоров и неизвестности, так и не разобравшись, кому же они должны платить налоги.
– Представляю себе, что Олав сын Харальда хотел бы получать налоги самолично, – сухо произнес Карлсефни, и прибавил: – Хьялти, ты слывешь честным и достойным человеком. Надеюсь, что в переговорах о налогах и торговле ты будешь на стороне исландцев.
Хьялти слегка усмехнулся.
– Король Олав рассказал мне, что ты предложил ему освободить от пошлин всех исландцев, которые проплывают через Норвегию. Но король считает, что они не лучшие мореплаватели…
– Спроси сам у Гудрид, как они с Торбьёрном плыли в Гренландию, – неожиданно резко произнес Карлсефни, так что Гудрид подняла голову от шитья.
– Мне это не надобно, – сказал Хьялти. – Когда я был в Нидаросе, я слышал об этом довольно рассказов. А однажды на рынке человек из Дублина поведал мне, что один старый исландец только что получил возможность вернуться на корабле к себе домой, после того как он с двумя другими людьми два лета назад сел на мель на своем маленьком суденышке в Ирландии.
Гудрид взглянула на Карлсефни. Тот медленно проговорил:
– Что же это за история?
– Старика того звали Торхалл сын Гамли, и он был на корабле в дальнем плавании вместе с неким Бьярни сыном Гримольва. Они возвращались домой, в Гренландию, после неудачной попытки поселиться в Виноградной Стране: с ними плавал тогда человек по имени Карлсефни. Корабль Бьярни был изъеден морскими червями в Ирландском море… Но лодка еще оставалась цела, и лишь половина команды смогла разместиться в ней. Оказались в лодке и две женщины: но и они, и многие другие умерли от голода и холода. А Бьярни остался на борту своего корабля с десятком человек.
Шитье выпало из рук Гудрид, и она перекрестилась, а мужчины сидели, опустив головы. Наконец Карлсефни сказал:
– Мы так и думали, что корабль Бьярни не сможет пробыть в море столько недель, несмотря на то, что мы починили его тогда в Виноградной Стране. Мысли о его участи тяготили меня с тех пор, как мы разминулись в Гренландии. Бьярни был славным мореплавателем и достойным мужем. Да и Торхалл тоже… Хорошо, что он теперь мирно и спокойно заживет себе у сына в Исландии.
Хьялти изумленно поднял брови и погладил себя по окладистой пышной бороде.
– Мирно и спокойно? Да кто же может мечтать о мирной жизни, когда появляется Греттир Могучий? Разве ты не знаешь, что он теперь снова в Исландии?
– А, да, его сводный брат говорил нам об этом, когда мы гостили у него в Тунсберге прошлым летом, – коротко ответил Карлсефни. – И что же, Греттира встретили дома как подобает?
– Об этом мне ничего неизвестно. Но тот, кто теперь убьет Греттира, получит щедрое вознаграждение.
– Кто же тогда друзья Греттира в Исландии? – спросила Гудрид.
– За исключением ближайших родственников? Конечно же, Снорри Годи: он, пожалуй, не откажется приютить у себя объявленного вне закона.
– Снорри Годи был верным другом моего отца, – сказала Гудрид.
– Он теперь также свекр твоей сестры Ингвилль, – продолжал Хьялти. – Для тебя это новость?
Воспоминания об Ингвилль, Мысе Снежной Горы и Снефрид охватили Гудрид. Словно в тумане, она слышала голос Хьялти:
– Разумеется, это была настоящая христианская свадьба, без всяких кровавых жертвоприношений, и на ней были два священника.
– В этом нет ничего удивительного, – говорил Карлсефни. – Эти люди умеют вести себя как подобает.
На мгновение Хьялти умолк, а затем проворно поднялся.
– Карлсефни, у меня есть одно послание, которое я просил бы тебя взять с собой в Исландию. Когда ты думаешь ехать туда?
– Я собирался отпраздновать Иванов день в Тунсберге: хочу, чтобы Гудрид и Снорри полюбовались кострами на берегу Фольден-фьорда. А вообще-то мне хочется добраться до дома как можно скорее. Очевидно, на альтинг я уже не успею, но я позабочусь о том, чтобы твои послания достигли цели.
Накануне ночи середины лета Гудрид сидела вместе с другими гостями на праздничном пиру и лакомилась мидиями, наблюдая, как пламя огромных костров отражается в водах Фольден-фьорда. Костры пылали повсюду – и вдоль берега, и на холмах и шхерах. И горели они в честь солнца, которое уже окрасило кровавым закатом северное небо. Гудрид пыталась собраться с мыслями и вспомнить о трех последних неделях в Лунде и о прощальном пире в честь Карлсефни. Но теперь, когда она уже находилась в пути, она вновь потеряла счет времени.
Она была несказанно рада, когда они добрались до Нидароса. И пока Карлсефни хлопотал на корабле, Гудрид и Снорри побродили по площади. Она крепко держала сына за руку, отвечая на его вопросы. Нет, тот странный мальчик, который сидит на привязи и пускает пузыри, – не продается… Кто-то, наверное, сглазил несчастного младенца при рождении, так что тот потерял разум, А теперь за ним и присмотреть некому. Да, вот эти котята в корзине выставлены на продажу, но в их доме в Скага-фьорде кошек и так хватает.
Гудрид почувствовала облегчение, когда они взошли на дорогу, ведущую вдоль берега реки Нид, на котором стояло много домов. Прямо перед ними лежала новая церковь, которую воздвиг конунг Олав в честь святого Климента. Вдохновленная, Гудрид взошла по деревянной лестнице к церковному порогу. За дверью было тихо, и она скользнула внутрь, крепко держа за руку Снорри.
Церковь была слабо освещена двумя большими восковыми свечами у алтаря. У входа Гудрид заметила чашу со святой водой и, погрузив в нее пальцы, перекрестилась и осенила крестным знамением сына. Она сделала это уже по привычке, как само собой разумеющееся, к чему приучилась, живя в Лунде. Едва она встала с колен, прочитав «Отче наш», как позади нее раздался голос. К ней обратились по-норвежски, но с сильным акцентом: