Ш.У.М.

«Да, наверное, – Шрам понимал, что выглядит, в данный момент, он весьма рассеяно, – пойдем, пропустим пару стаканов».

В трактире «Свиная рулька», как и в любом другом трактире города, стоял полумрак. Все подобные заведения, отличались ярким светом, только снаружи. Внутри же, было принято держать «уютное» освещение. Этого принципа придерживались, потому что, выпить было, конечно же, не грех, но есть в этом, что-то постыдное. И хотя даже партийцы могли постоянно пить свою цветную, кислую брагу, делали это все, как бы, утайкой. То есть, вроде бы все и всегда, но стыдливо и тайком. Скрываясь, скорее, от себя, так как наказывать за это некому и не за что.

При входе в трактир, в нос с силой бил запах перегара и пота. А когда за спиной захлопывалась дверь, то эта смесь, человеческих испарений начинала, буквально, душить. В целом, это никогда и никому не мешало пить и развлекаться. Сразу у входа, стояла кучка изрядно помятых особей женского пола. По виду это были апатриды, наряженные в яркие, но замусоленные платья. Все прекрасно знали, с какой целью они тут стоят, но обращались к ним за услугами лишь самые безнадежные в амурных делах люди, ну или совсем пьяные и отчаянные. Что бы было проще понять – даже Клок их услугами не пользовался. А это о многом говорило.

В центре комнаты, за столами, уже вовсю шло веселье, два десятка пьяных мужчин и женщин смеялись, пили и обсуждали злободневные для них темы. Хоть данный трактир и находился почти на границе с трущобами апатридов, большинство собравшихся были, несомненно, последователями или партийцами. Об этом можно было утверждать по двум основаниям. Во-первых, в лицах присутствующих, даже, несмотря на изрядное опьянение, проглядывался интеллект. Во-вторых, последователь мог себе позволить посещать трактиры апатридов, хоть и желание такое могло возникнуть крайне редко, а вот апатриды старались избегать общественных заведений последователей из-за боязни быть неправильно понятыми, с вытекающими из этого последствиями. Исключением были лишь меретки, это разновидность блудных женщин, как раз тех, которые всегда топтались недалеко от выхода. Меретками их называли по саркастичной, и от того оскорбительной аналогии с преподобной мученицей Мульерис Меретрикис.

Мульерис Меретрикис (Mulieris Meretricis). Эта святая женщина, была современником и учеником преподобного Кайкуса Браиля. На ее долю выпала очень сложная судьба. Она была рождена в семье апатридов (хотя какая там семья?) и сразу же выброшена в уличную канаву. По невидимому направлению Спасителя, на нее набрел Кайкус и забрал ее в Путилище. Там она провела все четырнадцать лет, после чего была избрана на партийную должность курьера, а так же получила своё имя. Но запомнилась она всем не первыми четырнадцатью годами, а последующими.

Мульерис была избрана Спасителем, что бы нести его слово. И она несла. Она общалась и с партийцами, и с последователями, и даже с апатридами. И до всех пыталась донести заповедь Спасителя «Плодитесь и размножайтесь». В то смутное время дискредитации секса, она единственная кто в «открытую» заявляла о необходимости постоянного бесконтрольного соития. Во времена, когда человечество находится на грани вымирания, когда общество освобождено от бремени нести ответственность за своих детей, отрицать естественное желание природной похоти – страшнейший грех. Не для того Спаситель наказал всем жить в духовной гармонии. Не для того партийные служители взяли на себя груз ответственности за воспитание детей в Путилищах, что бы единоличные самолюбцы выбирали себе одного партнера. Общество должно быть как единый механизм. Секс – дело общее. Плодитесь и размножайтесь!

В те времена, в начале новой эры, еще не было настолько совершенного общества, как сегодня. И слова Мульерис слышали многие, но разделяли не все. В один прекрасный момент, совет партийцев посчитал проповеди Мульерис богохульной трактовкой заветов Спасителя. Но на деле ее слова, попросту шли в разрез с их интересами, и уже оставили определенный отпечаток на сознании некоторых слоев населения. Суть от этого осталась неизменной – Мульерис приговорили к очищению через сожжение на костре.

К сожалению, несогласные с этим последователи и партийцы не успели ничего сделать, и приговор был приведен в исполнение раньше, чем общество отреагировало. Кайкус, будучи учителем Мульерис, обратился за советом и помощью к аббатам. Те, в свою очередь, поддержали его, так как в государстве, где все равны и живут по заповедям Спасителя, подобные ошибки непозволительны. Использование полномочий не в интересах общества, а в своих собственных – подрывает принцип равенства. Но аббаты были обязаны хранить историю в первозданном виде, и не могли спуститься, что бы возглавить возмездие. Потому всё легло на плечи учителя.

Преподобный Браиль понимал, что силы не равны. Так, как на стороне партийцев, казнивших Мульерис, была партийная стража, Кайкус обратился за помощью к последователям и апатридам. Он пообещал им избавить их мир от несправедливости и принятых «в своих интересах» решений. Пообещал, общим голосованием назначить новых партийцев после победы, а детям всех апатридов место в Путилище. И те поддержали его. За Кайкусом пошли и некоторые партийцы, и последователи, и апатриды. И началась война за справедливость и равенство.

Как можно догадаться – Кайкус с единомышленниками победил. Оно и не удивительно, ведь правда была на их стороне, они боролись за фундаментальные правила – за равенство, за искоренение единоличия. Поэтому Спаситель благоволил именно им.

В итоги этой войны слишком широко вдумываться нет смысла. В сухом остатке: Добро победило зло, пусть и ценой многих тысяч жизней. Но, зло так же положило на плаху немало голов. К тому же, большая часть жертв была со стороны апатридов, а их и так много. Мульерис Меретрикис была причислена к лику святых мучениц, и ей был даже выделен недельный пост в году. Кроме того, началось время половой раскрепощенности, которое продолжается и по сей день. Именно благодаря Мульерис, мы поняли всю пагубность сдерживания в себе естественных чувств. Ведь секс, это, в первую очередь, не удовольствие, а поддержание общества в достаточном количестве. Так, вторая часть имени Меретрикис, с небольшим фонетическим искажением, стала, в последствие, именем нарицательным – меретка.

Меретками называли всех женщин, посвятивших свою жизнь воспроизведению общества. Но со временем часть партийных и не партийных женщин, стали пропагандировать смирение, говоря, что заветы Мульерис хоть и верные, но воспринимать их так буквально не стоит. И что ограничиваться стоит пятью, в редких случаях, десятью партнерами за жизнь. Монашки – так их шутливо называл Клок. Слово, которое он от кого-то услышал и значение которого он, конечно же, не знал.

Но отхождение от догматов, не повлияло на общее количество почитателей заповеди «Плодитесь и размножайтесь!» Поэтому, ряды мереток стали всё больше пополняться апатридами и принимали форму возмездной услуги, так как всё, что делали апатриды, всегда приобретало форму возмездной услуги. Так и сложился современный портрет меретки – женщина, хоть и чтящая святые заветы, но делающая это без веры и в своих корыстных интересах.

Но, конечно же, снижением спроса, на некогда популярную профессию (хоть это и не имело официального подтверждения), послужило не отсутствие веры, а весьма неприглядный вид, непосредственное отвращение к апатридам, ну и, для некоторых, финансовая составляющая.

«Нам графин мутной, два стакана и тарелку свинины с луком». – Клок, подойдя к стойке бара, взял инициативу в свои руки.

«Тут останемся или за стол пойдем?» – без энтузиазма, как-то задумчиво, спросил Шрам.

«Давай тут. Пока протиснемся к единственному свободному столу, через ту кучу пьяных тел, расплещем всё». – уже усевшись, ответил Клок.

Бармен подал заказанное.

«Ты видел, какие у нее глаза? – не отходил от своей единственной мысли Шрам. – Как, одним словом описать их? Ну, я имею в виду, не словом «превосходные», «идеальные», «прекрасные». А по отличительным признакам? Ведь нет же такого цвета?»

«Ты всё про лекаря вспоминаешь? – чавкая и не отрываясь от тарелки, спросил Клок. – Согласен, не дурна. Но как по мне, не настолько, что бы остановиться на одной».

«Ну, выпьем!» – тут же предложил Клок и ударил своим стаканом по стакану Шрама, зависшему вместе с его мыслями, в воздухе.

«Я вообще себя считаю мереткой. – выдохнул после выпитого Клок. – Ну, мужской мереткой.. Меретуном… или как бы там это звучало, если бы такое название было? Я полностью солидарен с Мульерис – нельзя зацикливаться на одной. Мы должны поднимать общество! Я не за себя радею, а за нас, за всех! Апатриды, вон, и без помощи Путилища плодятся как крысы. А мы? Мы в явном меньшинстве, и разницу эту, сократим не скоро, без таких как я!»

«Единственное, что ты пытаешься этим поднять и так всем известно. – Шрам начал понемногу оживать, после первого стакана – Я вот придерживаюсь других взглядов».

«Правильная точка зрения всегда одна! – уже философствовал, закидывая второй стакан, Клок. – А поэтому в нашем обществе не может быть «других взглядов».

«Взгляды у нас одни, просто я более «продуктивный» чем ты! – вслух засмеялся Клок – Одной мне мало!»

«Я даже имени ее не знаю». – Шрам опять начинал унывать.

«Филия. – раздался голос бармена из-за стойки. – Если вы говорите про лекаря, которая сейчас на площади спасла апатрида».

«Ты ее знаешь? – перебил, подскочив Шрам. – Кто она? Чем занимается?»

«Лекарь, лечит людей. – удивленно брякнул бармен, понимая очевидность ответа. – Её тут многие знают».

«Я имею в виду, что еще о ней известно? – как бы извиняясь за глупый вопрос, поправился Шрам, – Как часто она тут бывает? Ты с ней общался?»

«Я, к счастью, нет. – спокойно ответил бармен. – Второе имя Веритас, полное это или нет, я не знаю, на значок не смотрел».

«Филия Веритас. – с удовольствием протянул Шрам, и тут же серьезно добавил. – А почему «к счастью нет»?»

«Потому что она лекарь и общается только с пациентами!– с ухмылкой заметил бармен. – В любом случае, хотите с ней пообщаться? В этом проблемы нет. Она одна из немногих кто дежурит на границе внешнего города и трущоб апатридов».

«А тех, кто с удовольствием помогает апатридам, – потирая стакан, продолжил бармен, – еще меньше. Поэтому дежурит она тут часто. Так что не переживайте. Если есть настоящее желание, то встреча эта не последняя».

Шрам заметно расслабился и уже сам постоянно подливал Клоку, который, перекинувшись через спинку стула, высматривал очередную жертву где-то в зале. Клок, скорее всего, и не слышал разговор Шрама с барменом, но что бы выпить, поворачивался исправно, сразу после того, как Шрам его толкал в плечо.

От количества выпитого и от осознания того факта, что теперь есть зацепка, настроение Шрама заметно поднялось. К тому же, Клок, безответно пристававший то, к одной, то к другой, так же по-дружески злорадно веселил Шрама. В какой-то момент, казалось, что Клок настолько увлечен, что уже пристает к мереткам в углу, и возможно, даже к трезвому партийцу за столиком в конце зала. Хотя последнее было не ясно, так как, на таком расстоянии и из-за общего гула, невозможно было разобрать, о чем они говорили. Но Клок, не двузначно обрисовывал в воздухе женскую грудь, сопровождая это поступательными движениями.

Проведя достаточно много времени в трактире, друзья вывалились на улицу. Сколько именно часов они просидели, сказать было сложно. Выпито было достаточно для того, чтобы ноги стали ватными и периодически приходилось делать глубокий вздох полной грудью, с целью сдержать позывы из желудка.

Над городом свою власть захватывал вечер. Уже темнело, и хозяева выходили зажигать свечи в фонарях возле своих магазинов и увеселительных заведений. Оживленные ранее улицы опустели и вместо сотен, идущих по своим делам людей, появлялись отдельные, подпитые персоны, в одиночку или небольшими компаниями бредущие в неизвестном направлении.

Шрам стоял, смотря в сторону аббатства и держась рукой за фонарный столб, освещавший вход трактира. По его руке скатывался и тут же застывал воск, капавший со столба. Но Шрам этого даже не замечал, он лишь иногда набирал полные легкие воздуха и, прислонив подбородок к груди, пытался сдержать икоту и рвотные позывы.

«Посмотри, Клок, – неровным голосом Шрам начал диалог, стараясь как можно меньше запинаться, – высокие башни аббатства по ночам так сказочно светятся. Ты представляешь, сколько тысяч свечей нужно каждый вечер зажечь? Не спорю, это красиво. Но сколько сил и ресурсов на это уходит? Изо дня в день. Из года в год. Постоянно, бесконечно…»

Шрам запнулся и, громко рыгнув, обернулся на Клока. Тот, в свою очередь, не особо слушал Шрама, а практически висел, на какой-то сомнительной женщине, по виду граничившей между апатридом и человеком. Она нежно держала за талию висящее тело Клока, закинув его руку себе за шею и придерживая её второй рукой. Со стороны это напоминало какое-то хищное животное из старых книг, держащее в когтях свою обмякшую жертву. Шрам ей одобрительно кивнул, так как, в отличие от Клока она была в состоянии его слушать. И слушала.

«Еще с утра, я размышлял о глупости отлива свечей, и напрасной трате сил, – продолжил Шрам, для своей небольшой аудитории, – но сейчас, я рад, что все эти свечи горят, потому, что они зажжены вокруг нее».

«Филия Веритас. – немного помолчав, блаженно добавил Шрам. – Жаль, что завтра на работу. Я бы с утра пришел сюда и ходил бы по улицам в ожидании встречи».

Личный носильщик Клока, с пониманием слушала и не перебивала.

«Мы с моим другом романтики, – подключился к разговору, еле ворочающий языком, Клок, – у нас жизненная цель найти одну и жить с ней до смерти. И плевать на систему принципов! И эту Мульерис, мать ее, Меретрикис. Уважаю ее, конечно… как женщину… но взглядов не разделяю».

На этом заряд у Клока полностью закончился, и он окончательно повис на своей спутнице. Шрам еще раз посмотрел в сторону огней аббатства, как бы прощаясь на сегодня, со своей Филией, собрался с силами и подхватил Клока со второй стороны. Так, втроем, они и побрели в сторону дома.

Добредя до своего двора, троица разделилась. Хищница, понесла Клока домой, следуя за его указательным пальцем, так как языком Клок уже был не в состоянии указать дорогу. Он лишь нежно сжимал грудь спутницы свободной рукой и, периодически, возбужденно сопел. А Шрам остановился возле входа и, повернувшись, посмотрел еще раз на аббатство, а потом на свой дом, а точнее на трех этажное здание, на втором этаже которого и была квартира Клока.

Говорят в старину, эти здания были в несколько десятков этажей, сейчас же редкость, если хотя бы пять этажей оставались целыми. А селиться выше третьего вообще запрещалось из-за опасности для жизни. Возможно, из-за этого и настал конец старой эры. Люди настолько возомнили себя богами, что даже дома свои строили, пытаясь как можно выше дотянуться до неба. Но Спаситель, хоть и милостив, но не позволяет нам забываться. Все эти этажи обрушились вместе с людской гордыней, и теперь мы живем и поддерживаем надлежащее состояние только первых трех этажей, этих некогда вызывающе величественных сооружений. И только башни аббатства в центре города возвышаются к небесам, как бы символизируя руки всех последователей, вздернутые в молитве к Спасителю. Эти руки видно из любой точки города или трущоб. Эти руки переливаются отблесками солнца днем и светятся светом тысяч свечей по ночам. Эти руки не дают каждому истинному верующему забывать о том, что тянуться к Спасителю дозволено лишь с покаянием, а не с гордыней и невежеством.

Шрам еще немного постоял на свежем воздухе, а потом, прикурив, взятый тут же огарок свечи, побрел по лестнице к себе домой. Зайдя в квартиру, Шрам, не зажигая свечей и не раздеваясь, рухнул на кровать и захрапел.

День закончился. Но завтра будет новый день. Новая утренняя служба, со старыми проповедями. Новый рабочий день, со старыми свиньями. И только новый свободный вечер радовал своим существованием. В этот вечер Шрам сделает всё, что бы найти его Филию.