Старый магнитофон

– А сейчас который год, по-твоему? – он улыбнулся, легко снимая крышки. Раздалось приятное “пш-ш”. Я понял, что не знаю, который год, хотя на мониторе Сереги точно видел дату. Текущую дату. Отшутился:

– Год 2019-й, не позднее.

– Пусть будет 2019-й, – он протянул мне бутылку. – Ну, за знакомство?

– За знакомство…

Я нерешительно отпил. Все-таки это очень странно. Классно, конечно, но странно. Этакий островок жизни среди хаоса. Мятежники, небось? А вдруг война какая идет, а я и не в курсе? Я же из офиса ни шагу…

– Ну, я пойду, пожалуй, – я поднялся. – Спасибо за гостеприимство, Григорий, но мне пора. Работа ждет, да и вернуться бы поскорей хотелось. Ты как? Не надумал к нам?

– Я тебя провожу. Алиса! Идем гулять!

– Ура-ура! Мое любимое! – девочка показалась в проходе. – Можно взять фотоаппарат? Можно? Можно? – она прильнула к мужчине и принялась ластиться, как кошка, а, получив разрешение, умчалась вприпрыжку, оставив нараспашку двери.

– Вот что для счастья ребенку надо? – Григорий развел руками и усмехнулся. Я натянул улыбку. Чем дальше, тем становилось страннее. Фотоаппарат? Серьезно?

– Увлекаетесь фотографией? – когда мы снова оказались в лесу, я все-таки решил спросить.

– Что?

– Ну, ваша дочь попросила фотоаппарат, я и подумал, что возможно…

– Ах, это? Не берите в голову. Обычный пленочный.

– Пленочный? – я не скрыл удивления. – Ребенок радуется пленочному фотоаппарату и прогулке на природе?

– Превосходно, не правда ли? – Григорий прибавил шаг, и я поспешил следом.

– Так почему вы переехали, ты говоришь? – я крикнул ему в спину, поняв, что тот отдаляется намеренно. Все-таки он оказался крепким спортсменом и шагал гораздо быстрее. Я запыхался.

– А есть разница? – все же Зорин остановился и уставился на меня. – Тебе какое дело?

– Просто любопытно. Почему-то мой босс настойчиво искал тебя, типа ты такой спец. А ты спокойненько слинял за город и живешь припеваючи. Без телефона, вездехода и скафандра, но зато с пленочным фотоаппаратом! А? Как это?

– Есть вещи поважнее вашей работы, Иван. Будь то 2020-й год, 2000-й или 2200-й. Мне, как ведущему инженеру ГРЭС, было крайне сложно это признавать, но пандемия сама определила ценности.

Я поравнялся с ним и теперь безо всякого стеснения заглядывал ему в лицо. Но тот и не прятался. Изредка поглядывал в редколесье, где, заливаясь звонким смехом, резвилась его дочь.

– Алиса родилась в 2020-ом, – он понизил голос. – Но у ее матери была… непростая беременность. У девочки врожденный порок сердца, и… в общем, – он вновь глянул на девочку, и она помахала ему, – ей дышать больше надо. И жить. А в городе нет ни воздуха, ни жизни. Вот так как-то.

– Это очень благородно, – я только и смог сказать. Понятно же, что это решение далось их семье не на “раз-два”. – А где твоя жена?

– Ей нельзя покидать город. Она работает в больнице, и там нужен постоянный контроль. Даже в выходной день ее могут вызвать, и нужно появиться по максимуму оперативно. Ну, ты знаешь…

– Знаю, да, – я замолчал. Интересно, когда Оле нужна была помощь, у медиков была такая же установка? Ах, да, в те времена были пробки…

– Ладно, идем, – он похлопал меня по плечу. – Все лучше, чем дома сидеть.

Под вечер мы развели костер и устроились на ночлег. Для Алисы это было настоящим приключением: она так и светилась. Гриша улыбался тоже.

– А сейчас бы пошел к нам в компанию на постоянку? – разговор как-то не клеился, и я решил спросить без лишних прелюдий. – Босс расширяться хочет, ему нужны толковые люди.

– При других обстоятельствах бы пошел, – он кивнул, – если бы ты застал меня дома. А так… у меня дочь, Вань. Пусть хоть она увидит нормальную жизнь. Подышит свежим воздухом, пообщается с местными ребятами. Нам хорошо здесь, и она чувствует себя лучше. Болезнь, как будто бы уходит, когда мы за городом.

– А когда вы рядом со стеной? Ты не думал вернуться?

– Вернуться? – он хохотнул. – И что бы это изменило? Я учу дочь наслаждаться жизнью здесь и сейчас, ценить то, что имеем, и стараться улучшить. А что было – то прошло. И что бы ты не менял, по итогу получишь то же…

– Почему же? – я выпрямился. – А для чего тогда вся эта затея с возвратом в прошлое? С “перезаписью”, как говорят у нас в конторе. Жизнь циклична, и мы можем внести коррективу в старый цикл, чтобы изменить следующий.

– А как же твоя личная судьба? Твой исход определен, твоя роль написана, ты можешь следовать ей, а можешь писать свою, но за исход только твоя ответственность.

– Нет, не только моя, Гриша! Не только! – я воскликнул. – Мне нужно вернуться в 2020-й, понимаешь? Мне нужно исправить лишь одну деталь и, возможно, мы не прятались бы по лесам, чтобы надышаться, гоняли бы по ровным дорогам, получали штрафы за превышение и опаздывали на работу! Как раньше! И не было бы таких жертв пандемии, как мы с тобой.

– Жертвы и похуже бывают, – Григорий хмыкнул и заглянул в палатку. Алиса давно притихла и, убедившись, что ребенок спит, мужчина вернулся к костру. – Так что ты хочешь поменять-то, говоришь?

Я не хотел отвечать. Он не поймет, обсмеет или начнет занудство. Так делали все, кому я хотя бы частично доверял часть своего плана. Понял только Серега, и вот я здесь, где-то на подступах к секретной лаборатории. Так какая разница, что скажет бывший инженер неработающей электростанции?

– Мне жену вернуть надо. Она беременная была, умерла в 2020-ом. Да что я говорю? Миллионы умерли, а я тут со своим горем, – я опустил голову и накрыл ладонями, замолчал. А потом вспыхнул:

– Две косы белые по пояс, глаза голубые, как небо, родинка… вот здесь, – я указал на скулу. – Из-за нее я в звукозапись пошел, говорила все, что у меня вкус есть, слух… ну, знаешь там, стиль музыкальный чувствую, в ритм попадаю: ересь, короче. Не помогло, – я достал из Гришиного рюкзака еще одну бутылку, отпил. Он слушал. – В тот день у меня заказ был, а она на работу поехала… одна. Именно тогда, понимаешь? Уже удаленка три месяца была, а тут… вызвали, как специально! Бумажки подписать или еще что…

Я как сейчас помнил ее стеклянные глаза, побледневшие губы. Она не могла! Не могла меня покинуть, она носила нашего ребенка, и все, что произошло, просто не укладывалось в голове. До сих пор. Но теперь у меня была возможность все исправить.

– Короче, я дойду до этой дурацкой стены и перезапущу этот год, что бы за ней ни находилось. И никто по сей день не будет знать, что такое ковид.

– Что ты хочешь изменить? – Григорий спросил тихо, а я уже наматывал круги возле костра:

– Я сотню раз думал об этом, я представлял в красках, что буду делать. И только одно средство мне приходит на ум: партизанская война.

– Что? Партизанская война с болезнью? – Григорий хохотнул, но я говорил серьезно:

– С информацией. Если бы мы не знали о нем, если бы не просочилось столько сведений о вирусе, его последствиях… скорая приехала бы к Оле, а не к очередному пациенту с ковидом.

– А как же те, кто умер? Погибли реальные люди, Иван! И погибли от реальной болезни…

– Откуда нам это знать? Откуда уверенность, что вирус существует? Я знаю лишь одно: если бы мою жену доставили в ближайший медпункт, а не в соседний город, то у нее был бы шанс, а так… прошло слишком много времени с момента аварии. Она не справилась.

– Я не знаю, прав ли ты, но если тебе удастся вернуться, ты уже победишь, – он похлопал меня по плечу. – Уже поздно, так что… спокойной ночи. Завтра предстоит долгий путь.

Я кивнул Грише, и он скрылся в палатке. Я остался дежурить у костра.

* * *

Сон не приходил. Что, если это все – навязчивые мысли? Если Гриша прав, и исход один, что бы мы не меняли в процессе? Пусть не будет ковида, пусть не будет информации, но люди, получается, все равно погибнут?

Я видел много таких фильмов. Если есть судьба, то ты ее не изменишь, сколько бы раз ты ни нажимал на REC., пленка закончится все равно. Да, но будет ли печальной финальная песня?