Босоногая команда

Наташа глубоко задумывалась…

Иногда Николай Васильевич рассказывал девочке про театры, про актеров, про разные представления: как поют певцы и певицы, как играют на разных инструментах, как народ от восторга бьет в ладоши, сколько там горит огней и как бывает весело.

– Вот, Наташенька, может, и вы будете певицей, когда вырастете, – прибавлял он.

– Мы уж лучше вместе. Вы будете играть на флейте, а я стану петь. Это будет очень хорошо! – отвечала девочка.

– Нет, Наташенька, я уж не гожусь! Меня тогда и на свете не будет, – говорил Николай Васильевич.

– Нет, вы годитесь. Я не хочу без вас! Вы всегда будете на свете, – дрожащим голосом возражала Наташа. У нее на глазах навертывались слезы, и она доверчиво прижималась к дяде.

– Хорошая вы девочка, жалостливая! Малы вы еще, Наташенька, ничего не понимаете! – взволнованно шептал Николай Васильевич. – Наши идут! – вдруг неожиданно прерывал он беседу, заслышав шаги.

Музыкальные способности Николая Васильевича скоро открылись и произвели в семье переполох.

Дело было вечером. Марьи Ивановны и Петра Васильевича не было дома. Липа лежала на диване и читала книгу. Наташа сидела в своем обычном уголке.

Совершенно неожиданно в кухне раздались тихие едва слышные звуки флейты.

Липа приподнялась на диване, отложила книгу в сторону и, сдвинув брови, недоумевая, стала прислушиваться; очевидно она не понимала, что это за музыка и откуда она несется.

Наташа привстала и, вытянув худенькую шею, не спускала с двоюродной сестры торжествующего взгляда; ее рот расплылся в улыбку, глазенки блестели; все ее довольное, счастливое личико, казалось, говорило: «Ты удивлена? Ты не понимаешь, что это и откуда? А я знаю и восхищаюсь».

Девочка не выдержала.

– Липочка, ведь это Николай Васильевич играет. Как хорошо! Он может и другие песни сыграть еще лучше. Хотите, я попрошу?

Тут произошло нечто неожиданное. Липа стремительно сорвалась с места, лицо ее стало красное и злое, она распахнула дверь в прихожую и прокричала:

– Николай Васильевич, вы, должно быть, совсем помешались?! Я – дома, занята, читаю, а вы свистите на какой-то дудке?!

– Извините, Олимпиада Петровна! Я думал, что вы не услышите. Я тихонько, – отвечал Николай Васильевич переконфузившись.

Думают только индейские петухи! – отвечала резко Липа и снова легла на диван. – А тебе, Наталья, еще достанется. Ты очень большую волю берешь.

Наташа словно застыла на своей скамейке за диваном, без слов, без движения, с большой обидой на сердце. «Бедный, бедный Николай Васильевич! Ему ничего не позволяют. И за все-то его бранят! Сама Липа «прiеръ дивiеръ» играет – как иногда гремит – все ничего. А Николаю Васильевичу и тихонько поиграть нельзя», – с горечью размышляла стриженая головка и сильнее, искреннее желала вырасти скорее большой, взять к себе жить Николая Васильевича, позволить ему играть громко на всю квартиру и не пускать к себе Липу.

Когда вернулась домой Марья Ивановна, Липа, раскрасневшись, с негодованием рассказала матери происшедшее.

– Вообразите, мама, дядюшка вздумал сегодня на всю квартиру на дудке свистеть! Вот флейтист явился!

– Что же, ты его, надеюсь, отчитала как следует?

– Конечно! Так на него закричала, что в другой раз не засвистит.

– Это ужас, что за народ нынче! Им делаешь благодеяние, поишь, кормишь, даешь угол, а они норовят на шею сесть. Неблагодарные!

– А эта глупая девчонка изволит восхищаться, говорит: «Хотите, Липочка, я его попрошу еще сыграть?» – передразнивала девушка Наташу.

– О! И доберусь же я до нее! Да как ты смеешь?! Становись сейчас в угол! Вот наказание! – сердилась Марья Ивановна.

Наташа заплакала и стала в угол.

– Петр Васильевич, – жаловалась вечером Марья Ивановна мужу, – потрудись приказать твоему флейтисту братцу не разводить в моей квартире концертов… От них только голова трещит… Да вели Наталье язык за зубами держать. Очень она дерзка становится! Измучили они меня!

Петр Васильевич по обыкновению молчал, хмурился, и на лбу его глубже и резче ложились морщины.

С тех пор Марья Ивановна и Липа иначе не называли Николая Васильевича, как «дядюшка-флейтист». И с какой насмешкой произносилось это прозвище.

Николай Васильевич не выдержал гнета. Пришла и на него беда. Вернулся он как-то из лавки в необыкновенно веселом настроении: сначала что-то бормотал сам с собою, потом стал петь, смеяться и, шатаясь, заговаривал с Марьей Ивановной.

– Да вы пьяны?! – закричала та вне себя. – Вон! Сейчас вон! Чтобы духу вашего не было.

– Куда я пойду? Извините! Вы не беспокойтесь, Марья Ивановна! Мне некуда идти… И не пойду! Конечно, я немножко… Вы извините, – бормотал Николай Васильевич, затем лег в кухне на полу и тотчас же заснул.

Марья Ивановна очень сердилась и требовала, чтобы муж прогнал брата. Но потом дело как-то умолкло. Петр Васильевич уговорил жену простить Колю, а того сильно пристыдил.

Наташа перетрусила не на шутку и долго после того, ничего не говоря, смотрела на Николая Васильевича с укором, печально и серьезно.

Наташа заболела

Наташа заболела. Случилось это как раз в именины Липы, когда у Петровых ожидались гости.

Девочка металась вся в жару: голову ее ломило нестерпимо, глаза слипались, ноги подкашивались; она то прислоняла больную голову к спинкам стульев, то ложилась на диван и смотрела на всех страдающими, воспаленными глазами.

– Не беда! Поправится! – говорила тетка. – Наталья, иди ляг в кухне на сундук. Там тебе будет спокойно.

– Машенька, ты бы ее малинкой попоила да прикрыла бы потеплее, – заикнулся было Петр Васильевич.

– Без тебя знаю, – оборвала его жена.

Наташа ушла в кухню и легла там на сундуке.

– Николай Васильевич, знайте, если вы сегодня выпьете хоть одну рюмку водки, я вас немедленно выгоню! – сказала Марья Ивановна, выходя расфранченная на кухню.

Николай Васильевич промолчал и с беспокойством взглянул на Наташу.

Наступил вечер. Гости собрались. В гостиной слышались говор, смех, музыка. Там играли в карты, угощались; Липа отчаянным сопрано пела: «Люди добрые, внемлите…»

Марья Ивановна беспрестанно выбегала на кухню и кричала на Николая Васильевича:

– Вымыли посуду? Как вы долго возитесь! Давайте сюда… Экий тюлень! Ставьте самовар!

Она вырывала полотенце из рук Николая Васильевича и сердито перетирала стаканы и чашки.

Наташа лежала на сундуке и стонала. Музыка, пение, крики и стукотня, как тяжелые молотки, отзывались в ее больной голове.

– Николай Васильевич! – окликала она, как только тетка скрывалась из кухни.