Честное слово

Заболеет ли подёнщица – Прасковья Ивановна, как мать, пожалеет, первая поможет и опять сумеет немного денег дать потихоньку от свекрови.

Размолвки, ссоры и брань между прачками умела как-то рассудить и разобрать одним словом, и ей удавалось их примирить, успокоить. Но чаще всего ей приходилось разбирать ссоры прачек со своей свекровью, женщиной очень сварливой. Свекровь жила вместе с ними и хозяйничала, т. е. ходила за провизией, стряпала и наблюдала за домом. Жила семья так, как живут семьи зажиточных рабочих. Квартира их состояла из трёх комнат и кухни. За двумя большими комнатами, в которых гладили прачки, находилась ещё одна небольшая, хозяйская. В хозяйской комнате стояла огромная деревянная кровать с грудой подушек, с ситцевым одеялом, составленным из цветных лоскутков. Большой комод был покрыт вязаной скатертью, на нём стоял туалет, а на туалете стеклянные подсвечники и множество чашек больших и маленьких, золочёных, с яркими узорами и с надписями: «Дарю в день ангела», «Пей другую», «Христос воскресе» и т. п. Кроме того, тут стоял ситцевый красный диван, несколько столов и большой сундук, покрытый ковром. Один угол сплошь занимали огромные раззолочённые киоты с иконами. Перед ними теплились три лампадки и была заткнута старая верба. Стены были увешаны царскими портретами, лубочными картинами и фотографическими карточками. На диване, на стульях, на полу чаще всего лежало бельё чистое и грязное, валялись детские игрушки.

Эта единственная комната была и спальней, и столовой, и залой для хозяев. Только бабушка, как её все называли, или мать хозяина, помещалась в кухне. Оттуда целые дни нёсся её громкий, сердитый голос: она всегда с кем-нибудь ссорилась, на кого-то кричала. Старуха была неуживчивая и сварливая. Единственным существом, которое имело на неё влияние, которое она баловала, была внучка Параня. Да и ту, любя, она нередко дёргала за волосы, за уши или шлепала. Тихая и кроткая мать всегда вступалась за неё:

– Не бейте вы её, маменька, ну, чего, право. Не стыдно ли вам! Разум её забьёте!

– Нельзя не поучить… И нас всех так учили… Да худыми не вышли.

Прасковья Ивановна жила с мужем дружно и согласно. Муж её, Иван Петрович, был тихий, неразговорчивый, безвольный человек. Он во всём слушался жену и боялся мать. Вся работа его состояла в том, что он помогал в прачечной мастерской: носил дрова, приготовлял воду, кроме того, разносил бельё заказчикам. Очень часто он строгал Паране какие-то колясочки и ходил с ней гулять.

– У меня муж тихий, хороший… Всё равно, что и не мужик, а ровно баба… – говорила Прасковья Ивановна, когда хотела приятельницам похвалить своего мужа.

Иногда Иван Петрович запивал; тогда он бормотал что-то несвязное, становился ещё тише и ложился спать.

Семья изо дня в день жила в беспрерывной работе. Все интересы, разговоры вертелись около стирки, заказов, белья, прачек. Прасковья Ивановна распоряжалась умело, спокойно, справедливо, как настоящий командир. Только со сварливой свекровью у неё выходили размолвки и, в конце концов, свекровь во всём уступала хозяйке.

Среди этой будничной жизни мастеровых одна Параня вносила живую струю детского смеха, шалостей, болтовни, капризов. Живая, здоровая девочка выносила стойко и сырую атмосферу прачечной, и пар от белья и носилась, как ураган, по подвалу. Ей, как дочери хозяйки, жилось хорошо: прачки её ласкали и баловали, а мать и отец души не слышали.

– Паранька, ты у нас прачкой будешь, – говорила, заигрывая с ней, бабушка.

– Кем же ей иначе-то быть? Вот я её обучу малость, да и сдам ей прачечное заведение. Хозяйкой будешь, – говорила мать.

– Я не хочу быть прачкой… Я хочу быть барыней, – говорила девочка.

– Где тебе, курносая, быть барыней. Держи свою линию… Дело хорошее, прибыльное, – возражал отец.

– Нет, я хочу в карете, как барыня, ездить.

– Ишь ты, чего захотела! – смеялись родители. – Хорошо и на своих на двоих ходить.

В 12 часов дня вся семья обедала в кухне за общим столом с прачками. И тут Параня всех веселила, всех забавляла. Ей шли лучшие кусочки, ласки и улыбки.

И вдруг однажды в этой-то семье, среди груды белья, прачек в мастерской появилась маленькая чёрненькая девочка, нежданная и нежеланная, всем чужая.

Чужая

С тех пор, как в прачечной Прасковьи Ивановны появилась маленькая чёрненькая девочка, в семье Новиковых будто поселилось что-то тяжёлое, тоскливое и начался разлад.

Когда Прасковья Ивановна, вернувшись из больницы, заявила своим домашним, что она хочет взять на воспитание девочку, дома поднялась целая буря. Больше всех сердилась, кричала и выходила из себя бабушка:

– С чего это ты, матушка, такую обузу выдумала? Да есть ли у тебя понятие?! И как это тебе в голову пришло?! Чтобы взять чужого ребёнка… Или у тебя о своей дочери забот мало? Или у тебя лишние деньги есть?

– Поймите, маменька, – оправдывалась Прасковья Ивановна, – ведь я ейной матери перед смертью честное слово дала, что девочку не покину. Я должна честное слово сдержать…

– Ну, мало ли что там в иную минуту скажется… Ты поди, покайся священнику. Он разрешит твоё слово…

– Не может батюшка разрешить от честного слова… И душа моя замучится. Потому что человек должен честное слово, как клятву, соблюдать!..

– И не выдумывай ты, Прасковья… И не связывай себя. Отдай девочку в полицию, а там уже её пристроят…

– Ни за что, ни за что, – горячо возразила Прасковья Ивановна. – Это уж вы оставьте! Девочку я возьму к себе и никого не послушаю… Я ейной матери честное слово дала… Клятвенно обещала…

– Ну, муж с тобой поговорит… Он всё-таки в семье голова… Не позволит он. Ты должна мужа слушать!

И бабушка стала наговаривать Ивану Петровичу.

Тихий и молчаливый Иван Петрович тоже стал убеждать и отговаривать жену.

– И чего, право, Паша, ты хочешь чужого ребёнка взять? Средства наши небольшие… Бьёмся-бьёмся в работе, а себе лишку позволить ничего не можем… Да ещё на чужую девочку работать… Вот невидаль!

– Эх, Ваня, прост ты, голубчик, а жизни не знаешь… Что тебе маменька скажет, то и повторяешь…

– Маменька нам добра желает, Паша, – перебил Иван Петрович жену. – Она наши гроши бережёт и нас жалеет…

– Нечего жалеть… А жить так, чтобы ни о ком, кроме себя, не подумать, ничего для другого не сделать, это грешно. Знаешь русскую пословицу: не строй семь церквей, а пристрой сироту. Нас за сироту Бог взыщет. Так-то, Ваня… Будем жить своим умом, а не маменькиным… Мать-то девочки, умирая, передо мною на коленях стояла, руки мои целовала… И ты меня не отговаривай… Всё равно я девочку возьму. Я клятву дала.

– Ну, что ж, что дала. Маменька говорит, что батюшка простит твою клятву…

Прасковья Ивановна даже рассердилась:

– Неправильно вы говорите: и ты и твоя маменька. Не может священник клятву нарушить… Это я буду себя обманывать… Дороже всего перед совестью правой быть.

– Так-то так, Паша… Да всё-таки не спросила ты ни меня, ни маменьку… И всем обузу на шею навязать хочешь. Это нехорошо.

– Обуза эта моя… И я её понесу. Когда же и спрашивать вас было, если человек умирал…

Ни свекровь, ни муж не могли понять и оценить поступка Прасковьи Ивановны. Это были ограниченные, узкие люди, жившие только для себя…

Параня, наученная бабушкой, тоже была недовольна и часто говорила:

– Мама, ты не бери чужую девчонку… Я её не стану любить… И игрушек ей моих не дам.

– Стыдно, нехорошо, Параня, так говорить. Бог велел людей любить, а тем более жалеть сирот… У Галечки нет мамы, и её некому приголубить… Она хорошая девочка и будет с тобой играть, и будет тебе веселье… – уговаривала дочку Прасковья Ивановна.

– Нет, она нехорошая… И я не хочу с ней играть… – упрямо отвечала девочка.

– Не смей так говорить! За что ты хочешь обидеть сиротку? Грешно. Я тебя любить не стану.

Избалованная девочка, нахмурившись, всхлипывала и бежала утешаться к бабушке. А та раздражённо говорила:

– Вот, ещё нет в доме чужой девчонки, а уже тебе из-за неё достаётся… Подожди, то ли ещё будет!

Даже одна из старых прачек, долго живших в прачечной Новиковой, решилась заговорить с хозяйкой:

– И зачем вы, право, хозяюшка, сами себе хотите на шее петлю затянуть? Не маялись вы с чужим ребёнком, так и не знаете, каково это? Видно, не горевали горя! Станете вы работать на чужую девочку, она вас и слушать не станет и грубостей наговорит, благодарности не ждите!

– Эх, Власьевна, а сама-то ты что делаешь? Уж лучше молчи… Поступаю я по честному слову, по совести. Знаешь, бабонька, ведь Сам Бог сказал: «Кто сироту призрит, Меня примет».