Власьевна смутилась. У этой старухи тоже в углу вечно жили какие-то сироты, оборванцы, бездомные, которых она пригревала и отдавала на них все свои трудовые гроши.
– Простите моё простое слово, хозяюшка, я знаю, какова она, жизнь-то… оттого и вас предостерегаю. Я вас жалею: вечно вы в работе, часто хвораете.
– Не жалей меня, Власьевна, я поступаю по Божьему внушенью, – серьёзно и твёрдо сказала хозяйка.
Несмотря на уговоры, споры, ссоры, даже угрозы, одним ранним утром маленькая чёрненькая девочка появилась в квартире прачки Новиковой.
Эту девочку все встретили враждебно, неприязненно. Одна Прасковья Ивановна старалась её ободрить, ласкала её и уговаривала дочь:
– Параня, поиграй с Галечкой. Дай ей какую ни есть игрушечку… А я тебе ещё куплю…
– Не хочу с ней играть! – насупившись отвечала маленькая хозяйка.
– Ну, и недобрая девочка! Не буду любить тебя! – сказала мать.
Параша громко заплакала. Бабушка выглянула из кухни и язвительно проговорила:
– Уже началось… Иди сюда, Паранька, тебе из-за чужой девчонки житья не будет.
Галя смотрела на всех грустными большими глазами, так напоминавшими Прасковье Ивановне глаза её матери.
Галя была тихая, запуганная, как зверёк, девочка. Она пряталась по углам, и никто не слышал её голоса, никто не видел на её лице улыбки.
Бабушка её не выносила: где бы ей не попадалась девочка, она непременно её или толкнёт, или ударит…
Прасковья Ивановна всегда горячо вступалась:
– Маменька, ради Бога, не трогайте Галечку. Вы не имеете права трогать чужого ребёнка!
– Что же, прикажешь с ней нежничать, как с принцессой! Уже и поучить не смей! Да я и свою Параньку учу уму-разуму…
– Нечего учить колотушками… И она ничего дурного не делает.
– Незачем было брать какую-то жидовку, – сердилась старуха.
– И жидовка человек, маменька… Жалко и жидовку. А только Галечка вовсе не жидовка, а малоросска и одной веры с нами.
Старуха никак не могла угомониться и придумывала новые обвинения:
– Ты, Прасковья, большой грех на душу берёшь и свою дочку из-за чужой девчонки забываешь…
Прасковья Ивановна, сердито махнув рукой, уходила в другую комнату. С каждым днём ей становилась тяжёлее, и она часто думала, что, действительно, взяла на себя обузу не по силам. Параня, научаемая бабушкой, ревновала мать к приёмышу и плакала, если та ласкала её или даже разговаривала с ней. Старуха толкала, щипала, бранила девочку на каждом шагу.
Когда вся семья с прачками садилась обедать в кухне, то бабушка, бывшая тут хозяйкой, старалась всячески обделить Галю: она подкладывала ей засохшие куски хлеба, пустые кости вместо мяса, и только немая борьба с Прасковьей Ивановной, которая тотчас же это замечала и от себя уделяла всего девочке, спасала её от голода.
Иван Петрович относился к воспитаннице сдержанно и презрительно, никогда не говорил с ней ни слова, не обращал на неё внимания, только когда жена ссорилась из-за девочки с матерью, всегда становился на сторону матери и недовольным шёпотом говорил:
– Незачем было брать чужую девочку… Сколько из-за неё в доме неприятностей…
– Оставь хоть ты-то её в покое… Она никому не делает зла, – кротко возражала мужу Прасковья Ивановна.
Галя всё переносила молча. Она никому не жаловалась, но по ночам много и горько плакала. Что происходило в одинокой детской душе, о чём думала сиротка, чего она хотела, о чём грустила – никто не знал.
Только одна Прасковья Ивановна в редкие минуты, когда никто не видал, обнимала девочку, прижимала к себе и, лаская, говорила:
– Терпи, моя сиротиночка. Я никогда не оставлю, не покину тебя… Потому что я дала твоей маме честное слово… Эх ты, дитятко моё горемычное.
Светлая радость вспыхивала в глазах малютки, она прижималась к Прасковье Ивановне и, задыхаясь, говорила: «Тётя, тётя». Что она хотела излить в этом возгласе, она не умела передать словами. Но, конечно, она понимала и благодарила эту простую, добрую женщину.
Но лишь только они слышала чьи-нибудь шаги, то Прасковья Ивановна тотчас же отходила от девочки и та понимала, что тётя не смеет ласкать и любить её, Галю, что на неё за это все сердятся и бранят и что она, Галя, не должна ласкаться к тёте. А между тем детское сердце так жаждало любви и ласки. Без них ребёнку живётся темно и холодно, как без солнышка.
Бабушка и внучка
Однажды Прасковья Ивановна, случайно заглянув в свою комнату, увидела, что Параня и Галя сидят на полу друг против друга и застенчиво посматривают одна на другую. Около Парани лежали игрушки: посуда, коробочки, тряпки, а в руках она держала куклу с оторванной ногой и с облезлой головой.
Галя сидела насупившись и исподлобья посматривала то на детские богатства, лежавшие на полу, то на хозяйку, обладательницу этих сокровищ.
Параня улыбнулась и сказала:
– Возьми, девочка, эту куклу. Одень вот в капотик… Будем вместе играть… Ты будешь нянька, а я барыня… Мы пойдём гулять в Пушкинский сквер? Хорошо? Да?
Румяное, полное личико Парани расплылось в улыбку.
– Бабушка твоя рассердится, – тихо отвечала Галя.
– Ничего… Она не увидит… Возьми скорее куклу, – сказала Параня.
Товарка её взяла и удивилась.
– Она без ноги… Ей больно? Наверно, ей твоя бабушка оборвала?
– Нет. Нога сама оторвалась, – ответила серьёзно маленькая хозяйка.
Прасковья Ивановна, стоя за дверью, не могла глаз оторвать от этой милой сцены. Она и смеялась и плакала. Ей хотелось подойти к детям, приласкать их, похвалить… прижать крепко к груди свою добрую девочку. Она думала, что в детском сердце нет места вражде и злобе, если их не внушают старшие, что ребёнок всегда рвётся к другому ребёнку, чтобы вместе играть, болтать и делиться своими детскими горестями и радостями.
– Одень, девочка, кукле капот, а на голову повяжи платок, – повторила Параня и передала куклу подруге.
– Я одела… Так? – серьёзно спросила Галя.
– Теперь покачай её. Спой песенку.
– Покачать? – удивилась чёрненькая девочка. – Я петь не умею, – прибавила она и съёжилась.
– Ты не так держишь ребёнка… Возьми крепко-крепко. Какая же ты нянька, если ребёнка не умеешь держать?
– Так? – девочка прижала к себе куклу и баюкала её.
Она улыбнулась и вытаращила чёрные глазки, посматривая на своего ребёнка.