Явление тайны

– Я обнаружил одну тайну… – продолжал Яффе.

– Что?

– Хотите узнать?

Гомер встал, его глаза бегали быстро-быстро, в такт вибрации. Все вокруг подрагивало – все, кроме Яффе. Дрожь ушла из его рук, внутренностей и головы. Он один был неподвижен в нестабильном мире.

– Я не знаю, какого хера ты делаешь, – сказал Гомер, – но мне это не нравится.

– Я вас не виню, – заверил Яффе. Он не смотрел на нож – он его чувствовал. – Но вы обязаны выяснить по долгу службы, верно? Что именно происходит тут внизу.

Гомер сделал от кресла пару шагов в сторону. С его уверенной походкой что-то случилось. Он неуклюже споткнулся, будто пол в комнате стал неровным.

– Я сидел здесь, в центре мира, – продолжал Яффе – В этой маленькой комнатке… Тут оно и случилось.

– Неужели?

– Именно так.

Гомер нервно ухмыльнулся и оглянулся на дверь.

– Хотите уйти?

– Да. – Гомер взглянул на часы. – Пора бежать. Я просто заглянул…

– Вы меня боитесь, – сказал Яффе. – И правильно. Яффе не тот, каким был.

– Неужели?

– Вы повторяетесь.

Гомер снова оглянулся на дверь. До нее оставалось шагов пять, а если бегом, то четыре. Он прошел уже половину пути, когда Яффе быстрым движением поднял нож. Гомер взялся за дверную ручку и услышал сзади шаги.

Он обернулся – и в ту же секунду нож вошел ему точно в глаз. Это была не случайность. Это была синхронность. Блеснул глаз, блеснуло лезвие, и они слились воедино. В следующее мгновение Гомер с криком повалился на дверь. Рэндольф нагнулся, чтобы вытащить нож для бумаг из головы человека. Рев пламени в печи стал громче. Прислонившись к мешкам с почтой, Яффе чувствовал, как трутся друг о друга конверты, как дрожат на бумаге слова, сплавляются в прекрасные строки и становятся поэзией. Кровь, говорили они, это море; его мысли – лодки в этом море, темном, горячем, жарче жаркого.

Он взялся за рукоятку и выдернул нож. Никогда в жизни он не пролил ничьей крови, даже жука не раздавил, разве что случайно. Но теперь собственная ладонь, сжимавшая рукоятку, казалась ему прекрасной. Пророчество, подтверждение.

Улыбаясь, Яффе выдернул нож из глазницы и, не успел Гомер осесть на пол, вонзил лезвие ему в горло по самую рукоятку. На этот раз Яффе не выпустил нож из рук – как только жертва умолкла, он ударил Гомера еще раз в грудь, в самую середину. Нож попал в кость, и пришлось надавить, но Яффе чувствовал себя очень сильным. Гомер захрипел, изо рта и из раны на горле хлынула кровь. Яффе вытащил нож, вытер лезвие носовым платком и стал думать, что дальше. Если таскать почту в топку мешками, это могут заметить. Хотя мысли его витали далеко, он не забыл про опасность быть обнаруженным. Лучше устроить топку здесь. В конце концов огонь можно разжечь где угодно. Яффе наклонился над обмякшим телом и стал искать в карманах спички. Он нашел их и направился к мешкам с письмами.

Он сам удивился печали, охватившей его в тот момент, когда он готовился предать огню мертвые письма. Он просидел над ними столько недель – будто в бреду, опьяненный тайнами. Теперь он с ними прощался. Гомер мертв, послания сейчас сгорят, а Яффе превратится в беглеца, в человека без прошлого. Он посвятит себя Искусству, о котором еще ничего не знает, но желает узнать больше всего на свете.

Он скомкал несколько страниц, чтобы разжечь костер. Яффе не сомневался: едва занявшись, огонь разгорится широко и сожжет все, что есть в комнате: бумагу, дерево, плоть. Яффе поджег три смятых листка бумаги, которые держал в руке. Глядя на ярко вспыхнувшее пламя, он понял, до чего же не любит свет. Темнота интересней: в ней таилось столько тайн, столько страхов. Он поднес огонь к пачкам писем и смотрел, как пламя набирает силу. Затем он направился к выходу.

Окровавленное тело Гомера завалило собой дверь. Труп нелегко было сдвинуть с места, и Яффе напряг все силы, а тень его взлетела на стену над расцветающим за спиной костром. Почти минута ушла на то, чтобы оттащить тело в сторону. Жар стал невыносимым. Яффе оглянулся и увидел пылавшую от стены до стены комнату: жар порождал свой собственный ветер, и тот еще сильнее разжигал огонь.

Лишь потом, когда он убирал свою комнату, чтобы уничтожить следы собственного пребывания – все свидетельства существования Рэндольфа Эрнеста Яффе, он пожалел о содеянном. Но не о пожаре – это было умно придумано, а о том, что сжег тело Гомера вместе с мертвыми письмами. Отомстить можно было куда изощреннее: разрезать труп на кусочки, упаковать по отдельности язык, глаза, гениталии, внутренности, кожу, череп и разослать по выбранным наугад адресам, чтобы случай (или синхронность) сам выбрал порог дома, где плоть Гомера найдет себе пристанище. Отправить почтовика по почте. Яффе пообещал себе впредь не упускать из виду возможностей для проявления такой иронии.

Уборка комнаты заняла не много времени. У него было мало вещей, и почти ничем он не дорожил. Отобрав самое ценное, он понял, что его практически не существует. В материальном мире Яффе представлял из себя сумму из нескольких долларов, нескольких фотографий и небольшого количества одежды. Все уместилось в маленький чемоданчик.

С этим чемоданчиком в руках Яффе в полночь покинул Омаху и отправился куда глаза глядят. Ворота на Восток, ворота на Запад. Ему было все равно, куда идти, лишь бы дорога привела его к Искусству.

II

Яффе прожил скромную жизнь. Родился он в полусотне миль от Омахи, там же выучился, там похоронил родителей, там делал предложения двум женщинам, но оба раза до алтаря дело так и не дошло. Несколько раз он выезжал за пределы штата и (после второго провала с женитьбой) даже подумывал перебраться в Орландо, где жила его сестра, но та отговорила: сказала, что он не сживется с людьми и с безжалостным солнцем. Он остался в Омахе – работал, терял работу, находил новую. Так он и жил, никого не любя и никем не любимый.

Но, сидя в одиночном заключении в комнате мертвых писем, он почуял запах горизонтов, о каких раньше и не подозревал. Этот запах разбудил в нем жажду странствий. Когда он видел лишь солнце, пригороды и Микки Мауса, ему было наплевать на них. Какой смысл любоваться подобными банальностями? Но теперь он знал больше. Существуют тайны, которые нужно разгадать, силы, которые нужно подчинить, а когда он станет повелителем мира, он уберет эти пригороды (и солнце, если сможет) и погрузит весь мир в жаркую тьму, где человек сможет наконец познать секреты собственной души.

В письмах много говорилось о перекрестках, и он долгое время воспринимал этот образ буквально – считал, что в Омахе он сидит на перекрестке дорог, куда и придет к нему Искусство. Но теперь, оставив город, он понял свою ошибку. Под «перекрестками» авторы писем имели в виду не места, где одна дорога пересекается с другой. Они имели в виду пересечение форм бытия, где человеческая природа встречается с иной и обе продолжают свой путь, изменившись. Пульсации и эманации таких мест давали надежду найти откровение.

Денег у него, естественно, почти не было, но это не имело значения. После бегства с места преступления все, чего он хотел, появлялось само. Стоило поднять большой палец, и машина тормозила у обочины, чтобы его подвезти. Каждый раз водитель направлялся именно туда, куда собирался Яффе. Как будто он был благословен. Когда он спотыкался, кто-то не давал ему упасть. Когда он был голоден, кто-то его кормил.

Одна женщина в Иллинойсе, что однажды подвезла его, предложила остаться с нею на ночь. Она первой подтвердила, что он благословен.

– Ты видел что-то необычное, правда? – прошептала она ему среди ночи. – Это у тебя в глазах. Из-за твоих глаз я и подвезла тебя.

– И дала мне это? – спросил он, указывая на ее промежность.

– Это тоже. Так что ты видел?

– Не так много.

– Хочешь меня еще раз?

– Нет.

Перебираясь из штата в штат, он повсюду замечал следы того, о чем его учили письма. Тайны приоткрывались при его появлении. Они признавали в нем человека силы. В Кентукки он случайно видел, как из реки выловили труп утонувшего подростка. Тело распростерлось на траве: руки раскинуты, пальцы прямые; рядом рыдала какая-то женщина. Глаза мальчика были открыты, пуговицы на ширинке расстегнуты. Яффе был единственным свидетелем, кого полицейские не отогнали подальше. С близкого расстояния он видел (снова глаза), что мальчик лежал, как фигура на медальоне. Яффе чуть было не бросился в реку, его остановил лишь страх утонуть. В Айдахо он встретил человека, потерявшего руку в автомобильной катастрофе. Когда они сидели и пили вместе, тот человек рассказал, что все еще чувствует отрезанную конечность. Врачи говорят, это фантом нервной системы, но он-то знает – это его астральное тело, по-прежнему целое в другом плане бытия. Он утверждал, что регулярно дрочит потерянной рукой, и предложил показать. Все оказалось правдой. Позже человек спросил:

– Ты видишь в темноте, да?

Яффе раньше не задумывался об этом, но теперь понял, действительно видит.

– Как ты научился?

– Я не учился.

– Может, астральное зрение?

– Может быть.

– Хочешь, я еще раз отсосу у тебя?

– Нет.

Он коллекционировал ощущения, каждое из них, он проникал в жизнь людей и проходил насквозь, оставляя за собой безумие, смерть или слезы. Он потакал всем своим желаниям, шел туда, куда звал его инстинкт, и тайная жизнь находила его, как только он входил в город.

Признаков погони за ним со стороны представителей закона не было и в помине. Может, они не нашли тела Гомера в выгоревшем здании, а может, сочли его жертвой пожара. Как бы там ни было, никто за Яффе не охотился. Он шел, куда хотел, и делал, что пожелает, пока все его желания не оказались удовлетворены и исполнены. Пока не пришло время шагнуть за грань.

Он остановился передохнуть в убогом тараканьем мотеле в Лос-Аламосе, Нью-Мексико. Он заперся в номере с двумя бутылками водки, голый. Задернул шторы, чтобы отгородиться от дневного света, и дал волю своему сознанию. Он не ел уже сорок восемь часов. Не потому, что не было денег, – деньги были, но ему нравилось легкое голодное головокружение. Подстегиваемые голодом и водкой мысли – порой варварские, порой изощренные – бежали быстрее, подбадривали и выталкивали друг друга наружу. Из темноты выползли тараканы и стали бегать по его лежавшему на полу телу. Яффе не обращал на них внимания, только поливал водкой член, когда они копошились там и член становился твердым, – это отвлекало. Ему хотелось только думать. Отключиться и думать.