После финала

Я знаю, каково это – оставить семью в понедельник и не видеть ее до пятницы. Знаю, что чувствуешь, когда звонит твоя жена, чтобы сказать: «Я в больнице – ты должен приехать. Приезжай прямо сейчас, я тебя жду». Знаю, как страшно терять ребенка, когда ничто другое уже не имеет значения.

Я это пережил.

– Все это тяжело, да?

Коннор медленно кивает. Уперев руки в колени, он смотрит вниз.

– Это хорошая больница, одна из лучших в стране. Лиам в надежных руках.

Это звучит банально, но Коннор потирает лицо и энергично кивает, и я думаю о том, что иногда мы хотим услышать именно банальности.

– Я торчу здесь ради Ник, понятно? И не хочу расстраивать наших ребят, поэтому говорю им, что все в порядке, стараюсь заботиться обо всех, и о Ник тоже, но…

Он обрывает себя на полуслове, но я уже понял, что он хочет сказать, потому что думаю о том же.

– И никто никогда не спрашивает, каково приходится вам.

Коннор сжимает губы.

– Ведь вы совсем не в порядке.

– Верно.

Он поднимает на меня красные опухшие глаза.

– Потому что это я виноват, что Лиам оказался здесь.

Глава 6

Пипа

– Он забыл свой ингалятор. – Никки меняет Лиаму пижаму.

Макс сегодня на работе, так что в палате нас только двое. Здесь есть ширмы на колесиках, которыми можно отгородиться, но поскольку других родителей сейчас нет, а мы с Никки неплохо ладим, в такой изоляции просто нет необходимости.

Когда-то мы с Элисон говорили о том, что наша компания мам с детьми могла бы куда-нибудь уехать – на несколько дней арендовать дом, чтобы жить там всем вместе. Готовить и заниматься своими отпрысками.

– Что-то вроде коммуны, – засмеялась она тогда. Интересно, сможем ли мы когда-нибудь это сделать теперь?

Никки стягивает с сына футболку.

– На день рождения мы подарили Лиаму новый рюкзак. Он переложил туда все свои вещи, а про ингалятор забыл, и тот остался в старом рюкзаке.

Я чищу Дилану зубки. Их у него четырнадцать, и сквозь десны прорезывается еще несколько. Дилан смотрит на меня своими большими блестящими глазами.

– Зубки не болят, малыш?

Так хочется, чтобы он что-нибудь произнес в ответ или хотя бы издал какой-то звук.

– У него давно не было приступов, – продолжает Никки. – Но когда они пошли в столовую, он вдруг вспомнил, что забыл ингалятор, и очень расстроился.

– Бедняжка.

Я осторожно провожу по зубам щеткой. Несколько месяцев сына кормили через трубку, но три раза в день мы чистили ему зубы, чтобы не дать размножиться бактериям. Я задумываюсь о том, сколько времени пройдет, прежде чем я снова стану для него готовить. Будет ли он по-прежнему любить овсянку с бананом или его вкусы изменятся? Может быть, он захочет блинчиков или французских тостов?

– Коннор задерживался и не придал этому значения, – говорит Никки оправдательным тоном, – ведь у Лиама уже несколько месяцев не было приступов. А потом… – Ее голос дрожит. – Из школы позвонили и сказали, что ему вызвали скорую помощь.

– Ты, наверное, здорово испугалась.

Закончив с зубами Дилана, я кладу зубную щетку в тумбочку и выливаю в раковину использованную воду.

– В школе должен быть запасной ингалятор для таких случаев, но его не заменили вовремя. Я вот все время думаю: если бы мы не подарили ему новый рюкзак, если бы Коннор не задержался…

Если бы… Мантра всех родителей, дети которых попадают в палату интенсивной терапии. «Если бы мы раньше пошли к доктору, если бы мы прислушались, если бы мы только знали, если бы…»

– Но я-то знала.

Я кладу на тумбочку чистую пижаму для Дилана, чтобы он надел ее завтра.

– Я знала, что с ним что-то не так. Просто знала и все.

В мае прошлого года мы отправились в отпуск все вместе. Небольшая квартирка, которую мы сняли на одном из Канарских островов, была очень уютная. Мы ели копченую колбасу с красным перцем, козий сыр и липкий мед; купались в море, таком ярко-синем, что резало глаза. Для Дилана перелет оказался трудным. У него болели уши, и он проплакал всю дорогу, а на следующий день он совсем расклеился.

– Ты только посмотри на эту красоту, – сказала я Максу, махнув рукой в сторону залива. – Я думала, он будет носиться от восторга.

Но Дилан сидел в коляске, капризничал и клевал носом. Позже я увидела, как он упал, когда обследовал квартиру.

– Что-то он частенько падает.

– Но ему только два года.

– Тебе не кажется, что он падает чаще, чем обычный двухлетний ребенок?

Макс посмотрел на меня точно так же, как в тот раз, когда я убедила себя, что у Дилана задержка в развитии, потому что он стал слишком поздно ползать. Таким же взглядом он одарил меня, когда я высказала опасение, что сын не переносит лактозу, потому что его дважды вырвало после молока, которое мы давали ему на ночь.

– Ладно, сдаюсь! – сказала я, поднимая руки. – Наверно, я просто сумасшедшая мамаша. Признаю себя виновной.

– Позже мы узнали, что опухоль мозга вызвала гидроцефалию, – объясняю я Никки. – Скопление жидкости в мозгу. Она вызывает головные боли, ухудшение зрения, неуклюжесть. Переносить давление в самолете Дилану было в два раза тяжелее, чем здоровому ребенку.

Я нервно сглатываю. Если бы мы знали.

– Но вы же не могли об этом знать, – утешает меня Никки.

Только я знала. Не могла не знать. Мать всегда чувствует, что с ребенком что-то не так.

Какое-то время мы молчим, погруженные в свои мысли и свои «если бы». Я повела Дилана к доктору только через месяц. Если бы… Я вглядываюсь в лицо сына, пытаясь увидеть в нем прошлого ребенка и будущего. Он выглядит как обычно, и все же… в его лице есть что-то безучастное, меня пугает пустота в его глазах. Он безвольно лежит там, где его положили, иногда шевеля руками или ногами, но по большей части он неподвижен. Только смотрит.

– Он неплохой человек, мой Коннор, – вдруг слышится из угла.