Заложница

Я смотрю на юбку, которая на мне сейчас, на ногти с маникюром и колготки телесного цвета. Я люблю свою работу, но изначально она должна была быть совсем другой.

– Попить хочешь? – Кармела держит чайный пакетик над пустой кружкой.

– Давай.

Странно делать перерыв сейчас, всего через несколько часов после взлета, и осознавать, что, когда мы проснемся, нам еще предстоит долгий полет. Под нами люди будут вставать, идти на работу, возвращаться домой и ложиться спать, а мы все это время будем в воздухе. Это просто невероятно, почти откуда-то из иного мира.

В отличие от Эрика, который ни разу не улыбнулся с той минуты, как мы оказались на борту, Кармела вся цветет. Ей двадцать два года, и она собирается переехать к бойфренду, которого буквально боготворит.

– Он работает в Сити, – с гордостью сообщила она, когда мы устроились на откидных сиденьях, готовясь к взлету.

– А чем занимается?

Кармела захлопала глазами.

– Работает в Сити.

Я мысленно отругала себя.

– Ах да, ты говорила. Извини.

Кармела заваривает чай, а я открываю маленький платяной шкафчик рядом с кухней и вынимаю небольшую бумажную коробку, которую пообещала Софии взять на борт.

– Не открывай ее, пока не полетишь, – велела она. София зашла ко мне в комнату, когда я собирала вещи, уже привыкшая к виду раскрытого на кровати чемодана.

Я разворачиваю бумагу. Внутри кусочек бисквитного пирога, его мы вместе пекли на выходных, и от запаха сиропа у меня текут слюнки. Уголок надкушен, я провожу пальцем по неровному краешку, которого касались перламутровые зубки моей дочери.

Под пирогом лежит кусочек бумаги в жирных пятнах. Мамочке с любовью от Софии, люблю-целую. Я показываю листок Кармеле, и она прижимает руки к груди.

– Господи! Это от твоей дочери?

Я киваю.

– Боже мой, как здорово! Жду не дождусь, когда стану мамой. Наверняка ты с ней много чем занимаешься. Рисованием, поделками и всем прочим.

– Почти всегда выпечкой. – Я поднимаю пирог повыше. – Мы очень много печем. Этот испекла практически сама, а ей всего пять лет.

– Потрясающе.

Я отламываю кусочек и кладу в рот, сую записку в карман и заворачиваю пирог, чтобы доесть его на койке. Начинаю прибираться в кухне, готовя все для следующей смены. Кто-то оставил на стойке шприц-тюбик, я беру его в руку, чтобы не смахнуть в мусорное ведро.

– Кто-нибудь знает, чей… – Я осекаюсь. Мое внимание привлекает чуть стертая метка на шприце – небольшой белый прямоугольник с нарисованным смайликом и именем печатными буквами: «София Холбрук».

– С молоком и сахаром? – спрашивает Кармела.

Что здесь делает шприц Софии? Смайлик подсказывает мне, что шприц из ее рюкзачка. Это простое, но эффективное решение Адама проследить, где находится каждый шприц. А метка, несомненно, из тех, какие я аккуратно наносила на ее туфельки, коробочку для обеда и бутылочку с водой.

Я вспоминаю нынешнее утро после того, как отвела Софию в школу. В униформу я переодевалась дома. Даже если шприц лежал у меня в джинсах, он никак не мог переместиться из одного кармана в другой. Может, я положила его в рабочую сумочку, когда приехала в аэропорт? Долгие годы выработали у меня четкую привычку: паспорт и удостоверение личности «живут» в моей рабочей сумочке вместе с кремом для рук, гигиенической помадой и кошельком с наличными. Шприцы я там не держу, зачем мне это? София не ездит со мной на работу.

– База вызывает Майну. Все нормально?

– Извини. С молоком. Спасибо.

Я опускаю синий шприц в карман. Другого объяснения нет. Это я, наверное, пронесла его на борт.

А иначе как он мог сюда попасть?

Глава седьмая

18:00. Адам

– Бекка слепит со мной снеговика, – произносит София. Вопроса в ее голосе нет не потому, что она не очень хорошо разговаривает, а оттого, что у нее такой характер. София меня не просит и не спрашивает, она мне сообщает.

– Уже пора чай пить, да и темно на улице, – замечаю я, однако лицо ее мрачнеет, и я думаю: К черту полезности, к черту осторожное воспитание, почему бы мне хотя бы раз не вызвать у нее улыбку? – Полагаю, можно будет включить свет на улице. Вот будет забавно! Я леплю классных снеговиков. Самое главное – это…

– Нет. Бекка и я слепим снеговика.

– Ладно! – бросаю я, словно ее ровесник. Чем больше соли на рану, тем сильнее болит. Разве родители должны так страдать? А когда должны, надо ли с этим мириться?

Бекка в кухне ковыряет лазанью, которую вытащила из духовки.

– Она овощная, как ты думаешь?

Я забираю у нее вилку и приподнимаю румяную сочную корочку из растопленного сыра.

– Овощи у нее внутри.

Она закатывает глаза.

– Это что, шутка такая? Разве ты не знал, что выделяемый коровами метан в двадцать пять раз вреднее для окружающей среды, чем углекислый газ?

– Попробуй посидеть в комнате для инструктажей с двадцатью неуклюжими полицейскими! Коровы с ними и рядом не стояли.

– Папа говорит, нам можно слепить снеговика!

– Если хочешь, – пожимает плечами Бекка.

Она снова берет в руки телефон, чтобы проверить постоянно появляющиеся уведомления, и я чувствую, как мои пальцы подергиваются. Привычка вызывает мышечную память, и мой большой палец сам может все прокрутить, прежде чем возникнет мысль остановить его.

София открывает холодильник и роется в овощах. С торжествующим видом вытаскивает морковку.

– Теперь шляпа.

Она убегает в коридор на поиски подходящего предмета, а я сую лазанью обратно в духовку, чтобы она не остыла. В морозилке обнаруживается вегетарианский бургер, вероятно, оставшийся с последнего раза, когда Бекка сидела с Софией. Я загружаю его в электрогриль.

Надев сапоги и куртки, Бекка с Софией выходят на улицу. Они загребают руками свежевыпавший снег, дочь радостно визжит от новизны игры в темноте, и я закрываю заднюю дверь, пару секунд глядя на них через стекло.

Мои пальцы сжимают телефон. Я отхожу от двери, но они еще слишком близко, и я отправляюсь в спальню. Перескакиваю через две ступеньки, сердце колотится от ожидания, как начинают течь слюнки, когда знаешь, что пора поесть. Я выглядываю из окна, убеждаюсь, что Бекки и София по-прежнему заняты игрой, и меня охватывают противоречивые чувства, как и всегда, когда я гляжу на дочь.