После финала

– Как обычно! Отличники и двоечники получат то, что заслуживают, а те, что в середине, получат пинка под зад, чтобы должным образом подготовиться к основному экзамену. Если, конечно, они не хотят упустить свои шансы на место в университете.

Глотнув из бокала, она добавляет:

– Сплошная головная боль!

У Лейлы вибрирует телефон. Она проверяет экран на случай, если это с работы, но видит, что сообщение от Джима, который уточняет время их встречи.

– О, у тебя свидание? – интересуется Руби.

Лейла кладет телефон экраном вниз.

– Так, пустяки.

– Да ладно тебе, не будь такой.

Руби хватает телефон, и Лейла мгновенно взрывается – сказывается напряжение тяжелого рабочего дня:

– Черт бы тебя побрал, Руби!

За столом на долю секунды повисает тишина, после чего шум разговоров возобновляется.

– Извини меня, Руби, – говорит Лейла, дотрагиваясь до руки подруги.

– Трудный день?

Лейла кивает. Она хочет поговорить об этом с Руби, но ее муж кладет вилку и наклоняется над столом:

– Вы слышали о переэкзаменовке по биологии? Наши аттестаты уже ничего не стоят.

Разговоры прерываются общим вздохом негодования.

Лейла обменивается взглядом солидарности с Дэнни – журналистом и единственным в компании, кто не имеет отношения к преподаванию.

– Хотел бы я, чтобы мой французский аттестат ничего не стоил, – произносит кто-то. – Тогда у меня был бы шанс поменять это дерьмо.

Все дружно смеются, а Лейла, откинувшись на спинку скамейки, вспоминает о Дилане. Покидая сегодня отделение, она задержалась у палаты № 1. Дверь была открыта, и она увидела, как Кили Джекобс из отделения общей педиатрии нежно покачивает на руках Дарси, жадно сосущую из бутылочки. Лейла уже собиралась уходить, когда монитор Дарси вдруг суматошно запищал. Кили ловко вытащила бутылочку и, дождавшись, когда дыхание у девочки стабилизировалось, снова поднесла ее к губам Дарси. Поймав взгляд Лейлы, она улыбнулась.

– Глаза у этой крошки больше, чем желудок.

Дилан спал на средней кроватке, окруженный клубком из трубок и проводов. Из его ноздри тянулась тонкая питательная трубка, а на обеих ручках торчали канюли, позволяющие быстро добраться до вен. Рядом с ним сидели Пипа и Макс. Их стулья были тесно сдвинуты, и Пипа прижалась к мужу, а он крепко обнимал ее за плечи. Они даже не подняли головы. Они не видели ни Лейлы, ни ее слез, которые она не успела смахнуть.

– Что произошло?

Лейла смущенно поднимает глаза. Уже принесли десерт.

– Что-то случилось на работе? – спрашивает Руби, всматриваясь в ее лицо.

Лейла молча качает головой, не решаясь говорить.

– Кто-то умер?

Лейла делает глоток, чтобы прочистить горло.

– Нет, никто не умер.

Еще не умер.

Глава 9

Пипа

Макс везет нас домой. Я сижу, зажав руки между коленями, и завидую его отстраненности – сосредоточенность на дороге не дает ему отвлекаться и думать о Дилане.

Машина Макса используется реже, чем моя. По большей части она простаивает на парковке в аэропорту, и поэтому в ней меньше следов от пикников и прогулок в непогоду. Однако, опустившись на колени и пошарив под сиденьями, я, скорее всего, обнаружу там изюм, хлебную палочку или пакет от слоеных пирожных. Рядом со мной, в кармане двери, диск с детскими песенками, а позади меня автомобильное кресло Дилана, терпеливо ожидающее своего хозяина.

Как может мой сын быть на волосок от смерти, когда вокруг меня столько свидетельств его жизни? Когда я чувствую его в своем сердце, как когда-то носила его в своем животе?

Я поворачиваюсь и прижимаюсь щекой к подголовнику, наблюдая, как городские кварталы сменяются живыми изгородями. Я проделала этот путь двести сорок два раза. Сколько еще раз я сделаю это? Сколько еще раз я здесь проеду, прежде чем мы покинем больничную палату, не поцеловав нашего мальчика на ночь и не сказав, как обычно, «до завтра»?

Я думала о смерти с того самого дня, когда Дилану поставили диагноз «опухоль головного мозга». При каждом посещении врача, при каждой консультации со специалистом, после каждого курса химиотерапии. И позже, когда у него началась пневмония и его перевели в палату интенсивной терапии, где он остался на несколько недель. Я вся сжималась в ожидании полуночного звонка: «Мне очень жаль, мы сделали все, что смогли… но он только что ушел от нас». Представляла себе реанимационную бригаду, дефибриллятор, быстрые шаги и мчащуюся по коридору каталку. «Готовься к худшему, надейся на лучшее, – сказала мне как-то Шерил. – Иначе не выдержишь». Думая о страшном звонке из больницы, я уговаривала себя, что надо быть реалистом, но это была игра в прятки с дьяволом. Беспомощная и безнадежная. «Если чего-то ждешь, то этого не случится».

Случилось.

– Это несправедливо, – тихо произношу я.

Это нечестно – просить нас, обычных людей без медицинских знаний, решать, жить кому-то или умирать. Нечестно, что в нашу безмятежную жизнь, где Дилан был счастлив и здоров, кто-то безжалостно бросил гранату.

В чем мы провинились?

– Нет.

Макс, сжав зубы, вцепляется в руль так, что белеют костяшки его пальцев. Он бросает взгляд в зеркало заднего вида, словно пытаясь увидеть там Дилана, сидящего в автомобильном кресле. Дилана, который без перерыва бормочет что-то едва понятное, смешивая реальные и выдуманные слова. Тычет пальцем в лошадей, тракторы и грузовики, проносящиеся за окном, и, получая массу удовольствия, стучит ногами в спинку моего сиденья. Однажды я даже шлепнула его, чтобы он угомонился, и воспоминание об этом – будто удар в солнечное сплетение. Если бы я только знала… Я вспоминаю, как локоны падали ему на глаза, потому что я не решалась отвести его к парикмахеру. Это означало бы, что он уже вырос, а я все еще считала его младенцем. А потом его волосы выпали всего за несколько дней.

– Когда они отрастут, я отведу тебя к самому лучшему парикмахеру, – сказала я ему тогда. – Ты откинешься в большом кресле, а он будет мыть твои волосы. А потом возьмет свои острые ножницы и осторожно их подстрижет. А когда он станет подравнивать их машинкой, тебе будет немного щекотно.

Я закрываю глаза.

– Что нам делать?

Макс мотает головой, но я не знаю, то ли это его ответ, то ли смятение, то ли просто нежелание говорить об этом. Я затихаю и молча смотрю в окно. Но слезы наполняют мои глаза, они текут по щекам, и рыдания начинают душить меня. Я судорожно втягиваю воздух, но выдохнуть не могу. Голос Макса звучит, будто под водой, а я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь:

– Пипа, успокойся! Успокойся!

Но сам он далеко не спокоен. Положив одну руку мне на колено, другой он удерживает руль, а я все еще не могу дышать, не могу дышать…

– Пипа!

А потом Макс останавливается у дороги, глушит мотор и, не отстегнув ремень безопасности, неловко пытается меня обнять. И в свете фар встречных машин я вижу, как все мои чувства отражаются на его лице.