Место под звездами

– Но моя компания тебе всё-таки не нравится? – насмешливо переспросила Стелла, и я почувствовал как ей неловко.

Я сам с трудом понимал происходящее: я гуляю с лучшей подружкой Пейдж. Почему я это делаю? Мы с ней ничего друг о друге не знаем, прежде никуда не выбирались и у нас нет общих интересов, кроме школьных учебников. На её месте должен быть Одиссей.

– О чем ты постоянно думаешь? – не прошла мимо глаз Стеллы моя отстранённость.

Её лучшая черта, однозначно, – наблюдательность. Она единственная читала меня, как открытую книгу. Это немного настораживало, ведь прежде, даже если я сморозил глупость или наоборот сказал что-то ошеломляющее, никто не понимал, где шутка, а где кристальная правда.

– Я странный?

– Чего? – по-моему, она считает меня придурком. Что ж, справедливо.

– Я похож на нормального подростка?

– Во-первых, – нервно смеясь, посмотрела себе под ноги Стелла, и короткие пряди её волос заслонили профиль, – нормальный человек не станет задаваться подобными вопросами. К чему вообще ты клонишь?

– Мне интересно каким меня видят другие, – смутившись, я сто раз успел пожалеть о том, что вообще завёл этот разговор.

Стелла легонько улыбнулась.

– А тебе неинтересно каким себя видишь ты?

Я оцепенел, встретившись с её карамельными глазами с желтыми крапинками. Она произнесла эти слова с пленительной искренностью, будто ей известны все тайны мира. Стелла точно рентген, и если раньше я мог похвастаться своей способностью видеть людей насквозь, то теперь мне кажется, по сравнению со Стеллой, я многое о себе возомнил. Возможно, дело в её глазах? Она смотрит глубже, чем мне бы хотелось, потому что впускать в свою голову посторонних людей это тоже самое, что сесть на пороховую бочку. Пока рано говорить о том, какой Стелла человек. В этом вопросе всё неоднозначно, ведь порой даже нескольких лет мало, чтобы окончательно узнать кто перед тобой стоит.

Она мне утешительно улыбнулась и предложила выпить какао. Я согласился.

– Почему ты думаешь, что ты странный? – спустя время вернулась к разговору блондинка, грея руки о бумажный стаканчик.

Мы нашли более-менее целую скамейку и решили насладиться весенним воздухом.

– Мне так сказали, – это не ложь, а факты. Сколько людей мне тыкали своими наблюдениями. Мне так часто это говорили, что я им поверил.

– Хочешь кое-что знать? – Стелла повернула голову в мою сторону и чуть наклонилась, как будто собиралась поделиться с секретом. – Достаточно смотреть на жизнь немного иначе других, чтобы стать для кого-то странным. В таком случае, каждый из нас отличается друг от друга. Или ты хочешь быть, как все?

– Я хочу… – здесь мне пришлось задуматься. Чего я хотел на самом деле? Моя зацикленность на нормальности и сделала меня ненормальным, но это вина полностью лежит на плечах Элвиса. Так что мне нужно? Чего я хочу?

Верно, Ной. Я понял. Время не повернуть вспять, и всё, что мне остаётся, принять факт сексуального насилия от родного дяди и идти дальше. Не ковыряться в старых ранах, а вылечить их. Не загружать себя работой, а жить полноценно, без чувства стыда и презрительности. Я не виноват. Я был ребёнком. Это не я должен топиться в отчаянии, а тот, из-за кого я в отчаянии. Как бы не было тяжело, я должен перестать мучать себя и откладывать жизнь на потом. Моя молодость, мое детство… Элвис забрал и уничтожил всё. Почему я не боролся с ним раньше? Почему я решил, что плата за чужую ошибку лежит на мне?

– Ты плачешь? – высокий голос Стеллы застал врасплох.

Она наклонилось ко мне ещё ближе, удивлённо заглядывая в лицо, которое я тотчас вытер руками.

– Глаза слезятся из-за ветра, пустяки, – оправдывался я. – Можно я закурю?

Блондинка в недоумении хлопнула ресницами, судя по всему, не ожидав, что мне не все равно на её заявления о курении. Я сунул в рот сигарету и сделал первую затяжку. А ведь курение это очередной способ казаться обычным парнем… Я должен как можно скорее бросить травиться этой гадостью.

– Знаешь, Ной, я должна перед тобой извиниться, – внезапно заявила Стелла, вернув в манеру поведения игривость, – за твоей спиной я называла тебя идиотом. Пейдж конечно заступалась, но на мое мнение её жалкие попытки сделать из тебя Капитана Америку никак не влияли. А сегодня я точно для себя решила, что ты не Капитан Америка.

– Скажи честно, тебе нравится меня подразнивать? – усмехнулся я, не обижаясь.

– Может быть.

– И кто же я, по-твоему?

Помедлив, Стелла ответила:

– Обычный человек.

***

Сколько мы с Одиссеем уже не разговариваем? Неделя? Семь дней, сто шестьдесят восемь часов без «привет, Эйнштейн» и «катись лесом, Эйнштейн».

Я должен сознаться… Существуют люди, зависимые от общения. Обычно они быстро привязываются и тяжело переживают расстояния, ссоры или расставания. Остаться наедине с собой – их тайный страх, а тишина, к тому же, равносильна сонному параличу. Не хотел бы показаться честолюбцем, однако мне чертовски жаль таких, им приходится тяжелее всего, потому что подобным людям легче забыться в толпе, расслабиться в шуме и почувствовать себя живым в муравейнике под названием Мир. Но стоит оставить их хотя бы на день одних в четырёх стенах – они сойдут с ума.

К чему я это? Ни в коем случае я не собирался критиковать экстравертов, я лишь хотел хорошо выделить разницу между мной и людьми социальными. Первая моя неоднозначная черта – я не привязываюсь к людям. Это то, что я одновременно люблю и ненавижу в себе, поскольку иной раз кажется, словно мне всё не почем и одиночество прекрасно. А с другой стороны я чувствую себя ничтожеством, не знающим цену своим друзьям и близким. Одиссей мой лучший и единственный друг. Он у меня один, таких как я у него десятки. Такова закономерность дружбы? Нет. Закономерность дружбы: «Я всегда за тебя, даже если ты думаешь иначе». Одиссей, конечно, не Тесла, тем более не Пифагор и уж точно не Галилео Галилей, но он бесспорно хороший друг.

Мы столкнулись, какой бы банальщиной это не казалось, на общем уроке. До звонка оставалось прилично свободного времени, а когда ты не разговариваешь с единственным другом, время ползёт убийственно медленно, хоть вешайся.

Я сидел за партой, опустив голову на книгу и слушая музыку больше для того, чтобы казаться занятым, а не для эстетичного удовольствия. Окна класса выходили на задний кампус, где грелись на солнце старшеклассницы. Они то и дело трогали себя за талию и ягодицы, поднимались на носочки и фотографировались. В один момент мне стало по-настоящему интересно о чем они говорили столь увлечённо и взбудоражено, однако я предчувствовал, что разочаруюсь, узнай правду.

Мне пришлось стянуть провод наушника вниз, когда Одиссей постучал костяшками пальцев по моей парте. Я, приподняв только брови, взглянул на него вопросительно. На нем был капюшон серой толстовки с дурацкой надписью, но я все же заметил у него за ухом сигарету. Одиссей кивнул на дверь и без слов сказал «пойдём». И я пошёл, ведь иногда легче согласиться и не объяснять два часа почему ты не хочешь что-либо делать.

Мы добрались до угла между школой и складом, где хранятся инструменты или старая газонокосилка, после чего Одиссей протянул мне сигарету. Мы закурили.

– Как дела? – сев на корточки, спросил он, посмотрев на меня прищурено.

– Супер.

– Смотрю, твоя губа почти зажила.

– А ты думал добавить? – равнодушно хмыкнул я и пустил дыма в небо.

Одиссей хохотнул.

– Мой отец угрожал подвесить меня за яица к нашему флигелю, если я не извинюсь перед тобой.

– Значит, теперь ты кастрированный?

– Может хватит через каждое слово плеваться иронией? – раздраженно цыкнул Одиссей, уставившись на ворота чуть хмуро.

Я заметил желтоватый синяк у него на подбородке и вспомнил о своём ударе. Наверное, он много и смачно крыл меня матом первые два дня и не отходил от зеркало. Одиссей любит свою внешность, ему нравится его греческий профиль с прямым острым носом. Также ему нравится, что это нравится девчонкам.

– Мы оба виноваты, – опустил руки на колени шатен и перевёл на меня пронзительный взгляд, гадая, сходятся ли наши мысли. – Так ведь?

Забавный он человек… Извиняясь, все ещё хочет остаться правым.

– Да, – потушил окурок о кирпич я и сел напротив медленно курящего парня.

Ветер в этот узкий переулок не пробирался, однако из-за сырых стен было все равно холодно.