Мастодония

Бен сидел у себя в кабинете, закинув ноги на стол.

– Знаешь что, Эйза, – сказал он, – нравится мне эта работа. Лучше не придумаешь.

– А как же твой банк?

– Я тебе сейчас такое скажу, чего никому знать не следует. Банк сам собой управляет. Конечно, я в нем по-прежнему главный, но почти ничего не делаю, разве что разберусь с какой-то проблемкой или подмахну пару бумажек.

– Если так, хватит просиживать штаны. Глянь, какую задницу отрастил. Пойдем-ка лучше в меловой период.

– В меловой? Ты что, договорился с Чеширом?

– Вроде бы да, но точно не знаю. Надо проверить, а одному идти не хочется, потому что я трусоват, но ты и сам об этом помнишь.

– Те слонобои по-прежнему у тебя?

Я кивнул:

– Но охотиться будем в следующий раз. Сегодня только проверим, открыты ли дороги.

С нами пошла Райла. Сперва мы хотели взять внедорожник, но в итоге решили, что обойдемся без него. Шествуя вдоль первой линии колышков, я готовился к неудаче, но, как выяснилось, совершенно зря: шагнув за флажок, я оказался в меловом периоде, где моросил дождь.

Мы вбили в землю комплект колышков и прошлись вокруг, пока не убедились, что находимся там, где надо, спугнув стайку безмозглых струтиомимов.

Остальные дороги тоже были в полном порядке, да и погода там оказалась получше. На первый взгляд все четыре места выглядели одинаково. За сорок тысяч лет тут не произошло особых изменений. Конечно, если присмотреться, мы нашли бы множество отличий, но присматриваться было некогда: мы вбили колышки и вернулись в Мастодонию, хотя на четвертой дороге Бен все же подстрелил некрупного анкилозавра – наверное, годовика шести-семи футов длиной. Крупнокалиберная пуля перебила ему шею.

– Сегодня на ужин стейки из динозавра, – возвестил Бен, и мы в шесть рук донесли тушу до Мастодонии, где вскрыли броню топориком – рассекли по всей длине, а потом сняли, хоть и с немалым трудом; хвостовую дубинку Бен оставил себе в качестве трофея, а я вытащил из-под дома мангал и развел огонь.

Пока Бен жарил толстые ломти мяса, я спустился в яблоневую рощу, где отыскал Чешира, поблагодарил его и сказал, что дороги работают великолепно, а он моргнул пять или шесть раз, не переставая улыбаться.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросил я.

Нет, дважды моргнул он.

Хотя струтиомим, которого мы пробовали на первой разведке, оказался вкусным, от сегодняшней трапезы я не ждал ничего хорошего (должно быть, из-за чудовищной внешности анкилозавров), и совершенно зря: стейки я проглотил, будто голодный волк, и даже устыдился своего аппетита.

Позже мы разделали тушу, сунули несколько кусков в морозилку, а остальное мясо завернули, чтобы Бен забрал его с собой.

– Завтра вечером устрою барбекю, – пообещал он. – Может, позову журналистов. Пусть отведают динозаврятинки. Хоть будет о чем написать.

Остатки туши мы отволокли к подножию холма и закопали в землю. Бросать их рядом с домом было нельзя, иначе провоняла бы вся округа. Двумя днями позже я обнаружил, что какие-то падальщики разрыли захоронение и как следует потрудились над анкилозавром, оставив от него лишь несколько броневых пластин.

Итак, Бен ушел, а Райла и я жили в свое удовольствие, спали допоздна и подолгу сидели за садовым столом, обозревая свои владения. Однажды я взял дробовик и отправился с Бубликом искать гремучих змей, но не нашел. В другой раз на холм взобрался Стоячий, подходил все ближе, тянул к нам хобот, принюхивался и хлопал ушами. Я понимал: надо что-то делать, иначе он не оставит нас в покое, поэтому Райла вооружилась винтовкой, а я, холодея от страха, медленно приблизился к мастодонту. Тот обнюхал меня, а я в ответ почесал ему хобот, и Стоячий заурчал от удовольствия. Я подошел ближе и поскреб ему нижнюю губу. Мастодонту это понравилось. Всем своим видом он давал понять, что отныне мы с ним лучшие друзья. Я отвел его в низину, где велел оставаться на месте и не лезть, черт побери, к человеческому жилищу, а он похрюкивал так, будто понимал мои слова. Я боялся, что он снова пойдет за мной, но этого не случилось.

Тем вечером, когда мы любовались сумеречным пейзажем, Райла сказала:

– Эйза, тебя что-то тревожит.

– Волнуюсь за Хирама.

– Все будет хорошо. Он вернется через пару дней.

– И еще я понял, насколько тонок лед у нас под ногами, – сказал я. – Весь бизнес завязан на Хирама и Чешира. Случись с ними что-нибудь…

– Ты же договорился с Чеширом, и он впустил нас в меловой период. Даже если на этом все закончится, у нас будут четыре дороги и сделка с «Сафари» – то есть хребет нашего бизнеса. Со временем, конечно, освоим и другие направления, но именно охота на крупную дичь…

– Райла, тебя это устроит?

– Наверное, нет. Но уже хоть что-то. Больше, чем у нас было.

– Интересно… – задумался я.

– Что тебе интересно?

– Потерпи минутку, – сказал я, – и постарайся меня понять. Когда ты повезла Хирама в больницу, мы с Бубликом остались на ферме. Походили, посидели у кухонной двери. Как раньше. Даже в дом вошли, но дальше кухни не продвинулись. Я сел и задумался о том, как все было. И понял, что заблудился. Что бы я ни делал, куда бы ни шел, чувствую, что заблудился. Все так изменилось…

– Тебе что, не нравятся эти перемены?

– Не знаю. Вроде бы должны нравиться. Появились деньги, которых раньше не было. Теперь мы умеем путешествовать во времени, а раньше не умели. Наверное, дело в Хираме и неустойчивости нашего положения.

– Понимаю. – Она взяла меня за руку. – Понимаю…

– Ты тоже это чувствуешь?

– Нет, Эйза, – покачала головой она, – не чувствую. Не забывай, я же вконец обнаглела. Но ты… Представляю, каково тебе. А я втянула тебя во все это, и теперь мне немного стыдно.

– Я не особо сопротивлялся, – сказал я, – так что брось себя корить. У нас нет критериев для оценки чьей-либо вины. Дело в том, что я любил эту ферму, а недавно понял, что ее больше нет.

– Пойдем пройдемся, – предложила Райла.

Взявшись за руки, мы спустились к речке, и вокруг не было ничего, кроме безмятежной Мастодонии. Где-то в холмах подал голос козодой – впервые за все время, – и мы зачарованно остановились. Я не ожидал услышать козодоя (вопреки логике был уверен, что они здесь не водятся), и с его голосом ко мне вернулось ощущение родного дома, вернулись воспоминания о бесконечном лете с ароматом свежескошенного сена и позвякиванием колокольчиков, когда подоенные коровы возвращаются на пастбище. Я слушал козодоя, и меня переполняло неописуемое блаженство.

Мы вернулись и позвали Бублика в дом. Пес ушел в комнату Хирама. Какое-то время мы слышали, как он елозит по одеялу, устраиваясь поудобнее. Наконец улегся. Я сходил на кухню, приготовил кувшин «манхэттена» и принес его в гостиную, дабы расслабиться за культурной выпивкой, подходящей цивилизованным людям.

– Помнишь день, когда я приехала? – спросила Райла. – Через двадцать лет, как снег на голову?

Я кивнул. Конечно, я все помнил. Помнил каждую минуту того дня.

– По пути в Уиллоу-Бенд я все думала, не пожалею ли. И позже, бывало, задумывалась. Знаешь, Эйза, я не пожалела. И больше не думаю об этом. Дело не в деньгах, не в движухе, не в путешествиях во времени. Я не жалею, что вернулась к тебе.

Я отставил бокал, пересел на кушетку, обнял Райлу, и мы долго сидели, как пара глупых подростков, которые внезапно обнаружили, что любят друг друга. Я был благодарен ей за это признание. Хотел что-нибудь ответить, но не мог найти нужных слов, поэтому просто сказал от всего сердца:

– Я люблю тебя, Райла. И всегда любил, с первой нашей встречи.

Назавтра после полудня приехал Кортни на машине Бена. С ним был сенатор Абель Фримор.

– Предаю его в руки ваши, – сказал Кортни. – Этот старый хрыч согласен говорить только с вами, чтобы получить информацию из первых рук. Кстати, налоговики стали подавать признаки жизни. Уже приходили ко мне, но вряд ли это связано с визитом сенатора.

– Совсем не связано, – подтвердил сенатор. – Как и все разумные люди, я держусь подальше от налоговой.