Мистические истории. День Всех Душ

– Не бойтесь, – заверил он, – я не собираюсь ей показываться, и слышать меня она тоже не может, разве что я обращусь непосредственно к ней, но это в мои намерения не входит.

Наверное, по моему лицу можно было догадаться, как я благодарен.

– Об этом можете не беспокоиться, – продолжал призрак, – но, похоже, дела ваши идут ни шатко ни валко. На вашем месте я заговорил бы прямо сейчас. Лучшего шанса у вас не будет. Помех никаких не предвидится, и, насколько я могу судить, дама настроена благосклонно вас выслушать – то есть если у нее вообще благосклонный настрой. Кто знает, когда Джону Хинкману опять случится уехать; этим летом вряд ли. На вашем месте я бы поостерегся объясняться с его племянницей под самым его носом. Стоит ему узнать, что кто-то пытается приударить за мисс Мэдлин, гнев его будет неописуем.

Я полностью согласился с этим предположением.

– Мне и думать о нем страшно! – воскликнул я вслух.

– О ком? – встрепенулась Мэдлин.

Возникла неловкость. Длинную речь призрака я, в отличие от Мэдлин, слышал вполне отчетливо и в результате забылся.

Требовалось срочно подыскать объяснение, ведь фраза никак не могла относиться к дражайшему дядюшке Мэдлин. В спешке я назвал первое пришедшее на ум имя:

– О мистере Виларзе.

В этом заявлении не было неправды: мне не доставляли удовольствия мысли о мистере Виларзе – джентльмене, который неоднократно проявлял к Мэдлин повышенное внимание.

– Нехорошо с вашей стороны так говорить о мистере Виларзе, – возразила она. – На редкость образованный, неглупый молодой человек, и манеры у него самые приятные. Осенью он собирается баллотироваться в парламент, и я не удивлюсь, если пройдет. И политик из него выйдет отличный: когда нужно что-то сказать, он делает это вовремя и толково.

Произнесено это было спокойно, без осуждения, что было вполне естественно: при благосклонном отношении ко мне Мэдлин должна была понимать, что возможный соперник не вызывает у меня приятных чувств. И я не замедлил уловить намек, содержавшийся в заключительной фразе. Ясное дело, мистер Виларз на моем месте не стал бы медлить.

– Знаю, что нехорошо говорить так о людях, – согласился я, – но ничего не могу с собой поделать.

Вместо того чтобы меня пожурить, Мэдлин как будто еще больше ко мне расположилась. Я же испытывал немалую досаду, так как не желал ни единой минуты посвящать мыслям о мистере Виларзе.

– Зря вы это вслух, – вмешался призрак, – так и до неприятностей недалеко. Мне хочется проследить, чтобы ваше дельце шло успешно. В таком случае я смогу надеяться на вашу помощь, особенно если я в свою очередь сумею быть вам полезен.

Больше всего мне хотелось сказать, что помочь мне он может только одним способом: немедленно убраться вон. Обращаться с любовными признаниями к юной леди, когда в двух шагах сидит на перилах призрак, причем призрак не кого-нибудь, а ее грозного дяди, один образ которого при подобных обстоятельствах заставляет меня трепетать, – не только трудно, а, пожалуй, и невозможно. Но я промолчал, хотя мои мысли, наверное, отразились у меня на лице.

– Полагаю, – продолжил призрак, – до вас не доходили никакие полезные мне сведения. Конечно, если у вас есть что рассказать, мне не терпится послушать, но можно и отложить разговор. Навещу вас ночью в спальне или останусь здесь – дождусь, пока дама уйдет.

– Не стоит дожидаться, – произнес я, – мне совершенно нечего вам сказать.

С горячими щеками и сверкающим взглядом Мэдлин вскочила на ноги.

– Дожидаться? – вскричала она. – Чего, по-вашему, я дожидаюсь? Нечего мне сказать? Ну наверное! С чего бы вам что-то мне говорить?

– Мэдлин, – взмолился я, шагнув к ней, – позвольте мне объяснить.

Но она ушла.

Это был конец всех надежд. В ярости я обернулся к призраку.

– Презренное создание, – вскричал я, – ты все погубил! Испоганил мне всю жизнь! Если бы не ты…

Но тут голос у меня дрогнул и отказал совсем.

– Вы несправедливы, – отозвался призрак. – Я ничего вам не сделал, только пытался ободрить и помочь. Всему виной ваша собственная глупость. Но не надо отчаиваться. Оговорку всегда можно объяснить. Не теряйте мужества. До встречи.

И тут же перила опустели: призрак исчез быстрее, чем лопается мыльный пузырь.

В мрачном настроении я отправился спать, но никакие видения меня той ночью не посетили, кроме воображаемых картин, порожденных горем и отчаянием. Произнесенные мной слова прозвучали для Мэдлин самым тяжким оскорблением. Истолковать их она могла только одним образом.

Раскрыть ей истинный смысл моего восклицания я никак не мог. Бессонной ночью, многократно перебрав в уме все обстоятельства, я решил, что Мэдлин ничего от меня не узнает. Лучше уж я буду всю жизнь страдать, чем ей станет известно, что в доме является призрак ее дяди. Мистер Хинкман в отлучке, и Мэдлин, услышав о появлении его духа, уверится в смерти дяди. Что, если она не переживет этот внезапный удар? Нет уж, смолчу, и пусть мое сердце истекает кровью.

Следующий день выдался погожим, не холодным и не слишком жарким; веял легкий ветерок, природа улыбалась. Но ни прогуляться с Мэдлин, ни прокатиться верхом мне не удалось. Весь день она как будто была очень занята, и мы почти не виделись. За столом она держалась любезно, однако очень сдержанно. Очевидно, Мэдлин рассудила так: хотя я вел себя очень грубо, подоплека моих слов осталась для нее тайной. В самом деле, что могло быть уместней, чем изобразить, будто она не поняла смысл моего вчерашнего высказывания?

Я был подавлен, несчастен и все больше помалкивал; единственным проблеском света на затянутом тучами горизонте был тот факт, что Мэдлин, при всех ее стараниях казаться беззаботной, тоже явно было невесело. Залитая лунным светом веранда в тот вечер пустовала, но, бродя по дому, я застал Мэдлин одну в библиотеке. Она читала, но я подошел и сел рядом. Я чувствовал, что должен объяснить свое вчерашнее поведение – если не полностью, то хотя бы частично. Мэдлин спокойно выслушала мое несколько натужное извинение за слова, произнесенные накануне.

– Не имею ни малейшего понятия, что вы имели в виду, но разговаривали вы очень грубо, – сказала она.

Я, нисколько не кривя душой, отверг обвинение в грубости и с пылом, который не мог не произвести впечатление на собеседницу, заверил, что скорее бы умер, чем нанес ей какую-либо обиду. Затем наговорил на эту тему еще многое и стал умолять, чтобы она поверила: я мог бы полностью и удовлетворительно объяснить свое поведение, если бы не некая помеха.

Мэдлин немного помолчала, а потом произнесла (как мне подумалось, смягчившимся тоном):

– Эта помеха как-то связана с моим дядей?

– Да, – ответил я после краткого колебания, – отчасти она связана с ним.

Мэдлин молчала, глядя в книгу, но не читая. По выражению ее лица я понял, что она настроена благосклоннее, чем раньше. Своего дядю она знала не хуже, чем я, и, наверное, подумала, что если именно в нем заключалась помеха, мешавшая мне высказаться (а воспрепятствовать моему признанию он мог многими способами), то такое затруднительное положение извиняет и мою бредовую речь, и нелепые манеры. Убедившись, что пыл, вложенный в это, пусть и не конца откровенное, объяснение, оценен, я подумал, что надо бы не откладывая открыть Мэдлин свои чувства. Как бы она это ни восприняла, по сравнению с тем, что было совсем недавно, мое положение в любом случае не ухудшится. Что-то в ее лице позволяло надеяться, что, выслушав признание в любви, Мэдлин простит мне вчерашнюю дурацкую оговорку.

Я придвинул свой стул к ней поближе, и одновременно в дверях за спиной у нее возник мой давешний знакомец. Я бы сказал, что он вломился в комнату, хотя дверь осталась закрытой и ни один звук не нарушил тишину. Безумно взволнованный, призрак размахивал высоко воздетыми руками. Когда я его увидел, сердце у меня упало. Явление назойливого духа разрушило все мои надежды. В его присутствии я не мог произнести ни слова.

Должно быть, я побледнел. Уставившись на призрака, я уже почти не замечал сидевшую между нами Мэдлин.

– А знаете ли вы, – вскричал он, – что Джон Хинкман уже поднимается на холм? Через четверть часа он будет здесь, и если вы собираетесь улаживать свои сердечные дела, то не теряйте времени. Но я явился не для того, чтобы это сообщить. У меня ошеломляющая новость! Наконец я получил новую должность! Не больше сорока минут назад одного русского аристократа убили нигилисты. Никому и в голову не приходило связывать с ним такие близкие перспективы. Друзья немедля замолвили за меня словечко, и должность досталась мне. К приезду ненавистного Хинкмана меня и след простынет. Как только прибуду к месту службы, сброшу с себя эту постылую личину. Всего хорошего. Только представьте себе, какое счастье – стать наконец правильным призраком! Тенью не абы кого, а настоящего покойника!

– О! – Сраженный горем, я простер к призраку руки. – Сейчас мне больше всего хочется, чтобы вы стали моей!

– Я ваша, – отозвалась Мэдлин, и в ее обращенном на меня взгляде заблестели слезы.

Призрак в наследство

Однажды в начале лета, когда погожий день клонился к вечеру, я стоял на веранде просторного загородного дома, служившего мне обиталищем. Я только что пообедал, а теперь мне было особенно покойно и приятно любоваться обширной лужайкой и раскинувшимися по ту ее сторону рощами и садами. Пройдя в другой конец веранды, я окинул взглядом привольное пастбище, откуда неспешно тянулось на дойку прекрасное коровье стадо, а также зеленые, но местами уже тронутые желтизной хлеба. Невольно (ибо в принципе я подобных чувств не одобряю) я испытал удовольствие при мысли о том, что все представшее моему взору принадлежит мне. В скором времени эти владения должны были фактически перейти в мои руки.

Двумя годами ранее я женился на племяннице Джона Хинкмана, хозяина этого превосходного имения. Он был очень стар, век его клонился к концу, и все без изъятия наследство было завещано моей жене. Этим, говоря коротко, и вызывались вышеописанные радужные предвкушения, и поскольку возникали они ненамеренно (иное, повторяю, противоречило бы моим принципам), я не усматривал повода себя за них осуждать. Я вступал в брак не ради денег, завещанных моей жене. Напротив, оба мы ожидали, что после нашей свадьбы дядя вовсе лишит ее наследства. Племянница Джона Хинкмана вела его хозяйство, служила дяде единственной опорой и поддержкой; если бы она покинула его ради меня, на прощение нечего было бы рассчитывать. Но она его не покинула. Как ни странно, дядя предложил нам обоим жить в его доме, и наши отношения, к взаимному удовольствию, переросли в тесную дружбу. В последнее время мистер Хинкман часто повторял, что лучшего зятя не мог бы и желать: я интересуюсь скотом и посевами, сельские труды мне близки и понятны, и потому после его смерти имение, о котором он многие годы так любовно заботился, не придет в упадок. Нынче он стар и болен, устал от всего, и на склоне лет его утешает факт, что я не оказался тем горожанином с головы до пят, каковым он меня считал. Мы с женой очень печалились оттого, что дни старика сочтены. Мы были бы рады, если бы он еще долго оставался с нами, но нас грела мысль, что, коли уж ему назначено умереть, наше будущее устроено так, как нравится и дяде, и нам. И пусть читатель, с его возвышенным образом мысли, вместо того чтобы упрекать меня за хладнокровие и бессердечие, просто поставит себя ненадолго на мое место.

Впрочем, именно тогда, на веранде, вам, наверное, захотелось бы покинуть мое место как можно скорей, потому что, озирая поля, я почувствовал на своем плече чье-то прикосновение. То есть прикосновением в полном смысле слова это не назовешь, однако я ощутил, что некто, как бы меня коснувшийся, непременно сделал бы это, будь у него такая возможность. Мгновенно обернувшись, я обнаружил рядом высокого субъекта в униформе русского офицера. Я отшатнулся, но промолчал. Я понял, кто это. Это был призрак – подлинное привидение.

Несколькими годами ранее здесь водился призрак. Я в этом уверен, поскольку сам его видел. Но перед моей свадьбой он исчез и с тех пор не появлялся; и признаюсь, вспоминая о том, что имение не обременено долгами и закладными, я дополнительно радовался тому, что и призрака, его посещавшего, тоже больше нет.

Но вот он – тут как тут. В другом наряде и обличье, однако я его узнал. Это был тот же самый призрак.

– О! – воскликнул я. – Это опять вы?

– Выходит, вы меня помните? – отвечал гость.