Местечко Сегельфосс

Теодор смущается и говорит:

– Разве это горы не Виллаца?

– Ты хочешь сказать: горы господина Хольмсена? Да. Это было бы неважно, будь эти горы мои. Мне кажется, вам следует заплатить ему аренду за все эти годы.

Теодор, толковый парень, и отвечает:

– Виллац Хольмсен был здесь после того, как мы начали сушить рыбу на его островах, но он никогда не поминал про аренду.

– Правильно! – кивает король.– Но именно по этой причине я и думаю, что вы должны заплатить ему.

– Я потолкую с отцом.

– Правильно. Скажи отцу, что я хочу, чтоб вы ему заплатили аренду за горы.

Теодор некоторое время колебался, но все же решил сказать правду. Может быть, ему хочется, по той или иной причине, произвести как можно больше впечатления на помещика, на короля. Он говорит:

– Да, впрочем, и рыба, и яхта – мои, они не принадлежат нашей фирме.

И, может быть, господин Хольменгро это уже знает, и ему хотелось немножко одернуть молодого парня в его величии. Это возможно. Потому, что он ласков и отечески благожелателен ко всем обитателям лавки.

– Как рыба твоя, Теодор? – спрашивает он.– Ну, тогда такой деловой человек, как ты, и сам должен понимать, что за гору надо заплатить аренду. Больше нам не о чем разговаривать.

Но Теодор хочет, должно быть, произвести еще большее впечатление, он говорит:

– Пекарня, что перешла к нам, стоит, насколько мне известно, на вашей земле.

– Это все равно.

– Мы заплатим вам аренду.

– А торговля и вообще дела идут хорошо? – спрашивает господин Хольменгро.

– Жаловаться нельзя.

Господин Хольменгро кивает головой и уходит.

Приятно было опять немножко проявить себя, иметь что сказать, сделать указания: за последние годы это случалось нечасто. Должно быть, весна начала оживлять его, – каждый год в марте он начинал чувствовать в себе какую-то перемену, шагал крупнее, когда ходил по дорогам, и говорил более определенно. Весна играла с ним неприятные штуки, налагала на него крест: молодость. Он заболевал молодостью. Это имело глупые и досадные последствия.

Дорогой он встречает возчика, тот здоровается и говорит, что он отец Марсилии.

– А-а, – отвечает господин Хольменгро.

– Отец Марсилии, которая опять у вас служит, – говорит возчик.

– А-а. Да, да!

– Мальчонка ее совсем большой парнишка и ходит на лыжах.

– Вот как! Отлично.

– Только лыж у него нету.

Господин Хольменгро достает бумажник и вынимает из него кредитку.

– Вот, на, купи ему лыжи. Да куда же ему теперь лыжи, на весну глядя?

– Что до этого, то я так и говорил ему всю зиму, но он плачет и просит лыжи. А к тому же у нас в горах снег до самого Иванова дня.

– Ладно, купи ему лыжи. Марсилия славная девушка, пусть у сынишки ее будут лыжи.

– Я так и думал! – говорит возчик.– Ежели я скажу вам, вы не захотите, чтоб ребенок плакал. Покорнейше благодарю за деньги. Не подвезти ли вас, барин? – кричит возник вслед господину Хольменгро.

– Подвезти меня?

– Я бы повернул и довез вас до дому. Со всем удовольствием, если вы не погнушаетесь сесть на дровни.

И возчик поворачивает лошадь.

– Поезжай своей дорогой! – крикнул господин Хольменгро и зашагал прочь от него.

Разумеется, можно попасть в глупые истории, и это неизбежно. Какое же против этого средство? Вот, какой-то человек предлагает ему подвезти его на дровных, словно он кто-нибудь из сегельфосской знати, словно он ходатай Раш или милашка Теодор из Буа. Нет, надо что-нибудь сделать! Какой там – почет, когда нет самого простого уважения.

Ну, а у этого дошлого человека, отца Марсилии и деда сынишки Марсилии, верно, было свое на уме, когда он предложил подвезти помещика, – захотел посидеть в санях рядом с помещиком и показаться так всему Сегельфоссу.

Вдруг он слышит, что впереди кто-то кричит; поднимает голову и видит человека, размахивающего руками. Это Конрад, поденщик, он бежит с мельницы.

Господин Хольменгро невольно думает, что случилось что-то серьезное, он даже не дожидается, пока подойдет поближе, и спрашивает:

– Что случилось?

– Ничего, – отвечает Конрад.– Я просто кричал вот тому человеку с лошадью, что бы он подождал и подсадил меня.

Господин Ходьменгро как будто не понимает.

– Куда же ты собрался? – спрашивает он.

– Да никуда, просто надо поскорее в лавочку. У нас там вышел весь табак.

Лицо господина Хольменгро передернулось, словно его ударили хлыстом. Одно мгновение, потом все прошло.

Вероятно, в эту минуту господин Хольменгро пожелал вернуть свою молодость, когда он был сильным, здоровым матросом. Плохо быть стариком, – господин Хольменгро был беспомощен. Он настолько овладел собой, что мог сказать:

– К вечеру все двести мешков должны быть насыпаны. Ты понял?

Возможно, что Конрад и в самом деле понял, но это не произвело на него особого впечатления, Он не обратил никакого внимания. Вынул носовой платок, и стал чистить нос и равнодушно прошел мимо барина.

Господин Хольменгро, должно быть, испугался, что погорячился и что это будет иметь последствия, – он был старый человек, он сказал кротким тоном: