Фарландер

Судьба злосчастного монарха произвела впечатление даже на не отличающихся особой чувствительностью завсегдатаев пивной: кто-то качал головой, кто-то проклинал маннианцев. Бану стало не по себе, поскольку плохие новости касались всех. Сколько он помнил себя, маннианцы постоянно вели захватнические войны, покоряя один за другим народы, жившие вокруг внутреннего моря Мидерес. Никогда, однако, они не подходили так близко к Хосу. Вокруг него разгорался спор: посетители кричали, выражая чувства, и даже пытались шутить. Бан вышел на улицу и поспешил домой, к жене, с которой жил чуть больше года. Взбежав по ступенькам в их маленькую сырую комнатушку, расположенную над общественной баней, он выложил новости одной тирадой – длинной, отчаянной и произнесенной не вполне трезвым голосом. Марли попыталась успокоить его мягкими словами, а потом даже приготовила чи. Удивительно, что руки у нее совершенно не дрожали. Потом они занялись любовью – Бану требовалась какая-то разрядка – на скрипучей кровати, и она постоянно смотрела ему в глаза.

Вечером они вдвоем поднялись на плоскую крышу, откуда слушали – вместе с другими горожанами – крики и мольбы тысяч беженцев, столпившихся у крепостных стен. В отношении к этим несчастным мнения жителей Бар-Хоса разделились: одни требовали открыть ворота, другие, распаляясь, насылали проклятия на головы извечных врагов. Бан помнил, что Марли тихонько молилась за «бедняжек», обращаясь к Эрес, великой Матери Мира, и ее накрашенные губы зловеще шевелились в чудном свете повисшей над южным горизонтом двойной луны. «Сжалься, милосердная Эрес, позволь им войти в город, позволь обрести убежище».

Открыть ворота распорядился на следующее утро сам генерал Крид. Хлынувшие в город беженцы рассказывали страшные вещи об убийствах и предании огню целых поселков, жители которых оказали сопротивление захватчикам.

И все же большинство горожан полагали, что уж им-то ничто не угрожает. Великий Щит защитит всех. К тому же маннианцы будут слишком заняты установлением своего порядка на завоеванных южных территориях.

Бан и Марли жили как могли. Она снова забеременела и старалась не принимать ничего близко к сердцу, чтобы избежать еще одного выкидыша. Марли пила травяные отвары, которыми ее снабжала повивальная бабка, и часами просто сидела у окна, глядя на улицу и инстинктивно, оберегая ребенка, держа руку на животе. Иногда к ним приходил ее отец, мужчина громадного роста, настоящий великан, с суровым лицом и постоянно прищуренными глазами – с возрастом у него ухудшилось зрение. Дочь была его сокровищем, и двое, отец и муж, словно соревнуясь друг с другом, окружали ее невыносимой заботой и вниманием. В конце концов терпение лопалось и Марли взрывалась, но даже это останавливало их ненадолго.

Прошло около четырех месяцев, прежде чем Бар-Хос услышал о приближении имперской армии. Настроение горожан почти не изменилось. В конце концов их защищали шесть стен, высоких и прочных. Тем не менее городской совет объявил набор добровольцев в ряды Красной Гвардии, изрядно сократившейся за предыдущие десятилетия мира. Бан вряд ли подходил на роль солдата, но, будучи романтиком в душе и чувствуя ответственность за жену, ребенка и дом, остаться в стороне не мог. Бросив без лишнего шума работу – однажды утром он просто не пошел в контору, испытав злорадное удовольствие при мысли о том, как бесится в его отсутствие бригадир, – он в тот же день записался в ряды защитников города. На построении у главной казармы ему вручили старый, с зазубринами меч, красную, отдающую плесенью шерстяную накидку, круглый щит, кирасу, пару наголенников, не по размеру большой шлем и… одну-единственную серебряную монету. Каждое утро он должен был являться на Стадион Оружия для военных занятий.

Бан еще не успел запомнить имена всех товарищей по роте, таких же зеленых новичков, как и он сам, когда подъехавший к воротам маннианский герольд потребовал сдать город. Условия капитуляции были просты: откройте ворота, и большинство пощадят; будете драться – погибнут или попадут в рабство все. Сопротивляться божественному предопределению Святого Манна, громогласно объявил герольд, бессмысленно и невозможно.

Кто-то из стоявших на стене метким выстрелом сбросил герольда с коня. Гвардейцы встретили успех товарища восторженными криками – первая кровь.

А город затаил дыхание – что же будет дальше?

Поначалу в это просто не верилось. Целых пять дней Четвертая Имперская армия сосредотачивала силы для осады. Десятки тысяч воинов занимали четко определенные позиции, ставили палатки, возводили земляные валы, рыли рвы, подтаскивали невиданного размера и мощи орудия, поднимали высоченные осадные башни – и все это на глазах у защитников Бар-Хоса.

Первый залп начался с пронзительного одиночного свистка. И тут пушечные ядра ударили в стену, а одно, перелетев ее, упало на сосредоточившихся в тылу резервистов и взорвалось с оглушающей силой. Гвардейцы на парапете укрылись и стали ждать.

В то утро, когда случился первый сухопутный штурм, Бан с несколькими другими новобранцами стоял за главными воротами первой стены. На одной его руке висел тяжелый щит, в другой он держал меч. Никто толком не выспался. Всю ночь на них сыпались вражеские снаряды, и всю ночь с неприятельских позиций доносились пронзительные, рвущие нервы звуки горнов. Теперь, на рассвете, он думал только об одном: там, дома, его беременная жена сходит с ума от беспокойства за мужа и отца.

Маннианцы налетели, как перекатившаяся через скалы волна. Вооружившись лестницами и выдвинув вперед осадные башни, они атаковали укрепления мощной, сметающей все на своем пути шеренгой. С ужасом и изумлением Бан взирал на то, как закованные в белые латы люди бросаются на защитников города, вздрагивал от безумных воинственных воплей, каких не слышал никогда раньше, и режущих ухо завываний, произвести которые не могла, казалось, человеческая глотка. Он знал, что имперские солдаты употребляют перед боем какой-то наркотик, помогающий рассеять страх. И действительно, маннианцы дрались неистово, как бешеные, с полнейшим пренебрежением к смерти. Их свирепость поражала оборонявшихся. Защитные линии прогнулись.

По сути, то была бойня. Люди падали со стен и разбивались насмерть. Кровь стекала по желобам парапета, как дождевая вода, и пробегавшим под ними солдатам приходилось поднимать над головой щиты. Где-то там, наверху, в этом кровавом хаосе сражался его тесть. Бан не видел, как он упал.

Откровенно говоря, в тот день он вообще не воспользовался мечом и даже не сошелся лицом к лицу с неприятелем.

Бан стоял плечом к плечу с другими солдатами своей роты, со многими из которых еще не успел перекинуться и парой фраз. Бледные как мел, притихшие, они вовсе не рвались в бой. Затаив дыхание, он вслушивался в звуки схватки и ощущал предательскую слабость во всем теле и головокружение, подобное тому, что испытываешь при свободном падении. Меч он держал перед собой, как палку, да и воспользоваться им вряд ли смог бы с большей пользой.

Кто-то не выдержал и наложил в штаны. Распространившаяся вонь вовсе не способствовала пробуждению мужества у остальных, вызвав лишь желание бежать куда подальше. Новобранцы дрожали, как жеребята, застигнутые пожаром в конюшне.

Бан так и не понял, почему распахнулись ворота. Только что они все стояли за ними, массивными и прочными, казавшимися неприступными. Сосед слева, пекарь Ралл, бормотал что-то насчет того, что шлем и щит купил за свои деньги, на базаре, но Бан почти не слушал. И вдруг некая сила швырнула его на землю, и он обнаружил, что лежит на спине, хватая ртом воздух, что голова гудит, а в ушах стоит звон. Он попытался вспомнить свое имя и что здесь делает, почему видит над собой молочно-голубое небо с проносящимися по нему клубами пыли.

Подняв голову, Бан увидел, что все вокруг усыпано каменными осколками. Пекарь Ралл кричал что-то ему в лицо, неестественно широко раскрывая рот. Левой рукой пекарь поддерживал обрубок правой – оторванная кисть болталась на тонком, как бечевка, сухожилии. Ударившая вверх струя крови изогнулась аркой и блеснула, поймав солнечный луч. Только тогда Бан почувствовал боль, что впилась зубами в его разорванные щеки. Почувствовал и горячее дыхание Ралла на своем лице, хотя криков его так и не слышал. Повернув голову, он посмотрел на ворота между ногами оставшихся стоять людей, но увидел жуткую мешанину окровавленного мяса, костей и хрящей, в которой еще шевелилось что-то живое. Ворот уже не было. Их место заняла плотная завеса черного дыма, сквозь которую тут и там прорывались вопящие белые фигуры.

Бан кое-как поднялся. Те из его роты, кто еще уцелел, побежали к бреши. Предприятие это выглядело чистым безумием: плохо вооруженные и не обученные ремеслу войны крестьяне и торговцы бежали к тем, кто пришел убивать. Он смотрел на них, и в какой-то момент что-то полыхнуло в нем самом. Ему передался их порыв, их отчаянная смелость. Там, где повсюду лежали мертвые товарищи, где бродили обезумевшие от боли раненые, они нашли в себе мужество броситься на врага. Что-то шевельнулось в нем. Он вспомнил про меч и уже собрался побежать на помощь тем немногим, кто пытался преградить путь смертоносному потоку.

Но меча в руке почему-то не было. Бан поискал его взглядом и снова увидел стоящего на коленях старика Ралла, который все еще кричал что-то.

«Что ему нужно? Уж не ждет ли, что я поправлю ему руку?»

У самих ворот защитников города рубили как капусту. Как-никак, они были всего лишь зелеными новобранцами, столкнувшимися с закаленными ветеранами. За спиной у Бана орал, брызжа слюной, сержант. Его никто не слушал. Все кричали, толкались, ругались и не желали становиться в строй.

Бан понял, что все бесполезно. К тому же он лишился меча. Конечно, на земле валялось немало оружия, но не было нужного, с правильным номером на рукояти, а для него было жизненно важно найти именно свой, выданный ему клинок. Возможно, если бы поиски увенчались успехом, он тоже бы погиб в тот день. Но в какой-то момент потребность драться испарилась, и Бан поймал себя на том, что больше всего хочет еще раз увидеть Марли. Увидеть их ребенка, когда тот родится. И просто жить.

Подхватив старика Ралла, он взвалил его на плечо. Ноги подгибались, колени дрожали, но страх придал дополнительную силу. Вместе с толпой охваченных паникой людей, увлекаемый ею, он добрался до ворот второй стены. Никто уже не кричал, никто не разговаривал, слышалось только сопение и надсадный кашель. Даже Ралл перестал вопить и принялся благодарить его, роняя слова в такт неровным шагам Бана.

Разгром был полный, и таким же было отступление. Сотни людей спасались бегством, бросая оружие и щиты. Расстояние между двумя стенами было невелико, но ноша быстро тяжелела, так что Бан неизбежно стал отставать от основной массы. Пекарь подгонял его, предупреждая, что враг уже близко, но Бан и не нуждался в подсказке, он уже слышал за спиной дикие завывания разгоряченных преследователей.

Они были последними, кто успел проскочить в ворота, перед тем как громадные створки с грохотом сошлись и закрылись. Менее удачливые остались по ту сторону. Они стучали, требовали и просили. Кричали, что дома у них жены и дети. Проклинали и умоляли. Их не впустили.

Свалившись без сил на землю, Бан слышал крики несчастных и больше всего на свете радовался тому, что там остался не он.

А потом, даже не попытавшись встать, долго лежал, уткнувшись лицом в грязь, и плакал.

Теплый и влажный порыв ветра промчался над горой Истины. Бан выдохнул задержавшийся в легких воздух и вернулся в настоящее, на холм, на залитую летним солнцем вершину. Его сын все еще смотрел вниз, на стены.

– Пить будешь? – спросила Марли, протягивая мужу кувшин с сидром. Двигалась она осторожно и говорила негромко, чтобы не разбудить уснувшую дочь. Во рту пересохло. Бан отпил немного, подержал во рту сладковатый сидр, проглотил. Интересно, что же так привлекло внимание сына.

Обстрел велся и сейчас, хотя и не слишком интенсивный. Время от времени какой-то снаряд ударялся о пока еще не поврежденную внешнюю стену и, срикошетив, падал на землю. В первую очередь надежной защитой служил огромный земляной гласис, отражавший или поглощавший вражеские снаряды. Только благодаря таким вот нововведениям город выдерживал непрерывную осаду маннианцев на протяжении столь многих лет. И все же кое-где укрепления осели, а в зубцах зияли бреши. Где-то там, за кучками камней и уцелевшими башенками прятались бойцы Красной Гвардии и среди них артиллерийские расчеты, обслуживавшие баллисты и пушки, которые постоянно вели огонь по неприятельским позициям.

За тремя другими, внутренними стенами возводилась между тем еще одна. Пока под неослабевающим напором маннианцев, стоившим им немалых материальных затрат, пали четыре оборонительных рубежа. Защитникам Бар-Хоса за то же время удалось возвести два новых, но все понимали, что вечно так продолжаться не может. Последнее строительство шло в непосредственной близи от канала, разрезавшего Ланс и соединявшего два залива. От канала было уже рукой подать до горы Истины, за которой лежал сам город.

Рано или поздно им просто не хватит места.

Внимание Джуно привлекла внешняя стена. Та, что и подвергалась сейчас обстрелу. Кроме баллист и пушек, время от времени напоминавших врагу о своем существовании, здесь стояли краны, поднимавшие на стену огромные ковши, заполненные камнем и землей. Одни рабочие то и дело исчезали из вида, спускаясь на веревках с дальней стороны стены, другие просто высыпали содержимое ковшей на гласис. На глазах у Бана и сына группа рабочих исчезла вдруг в облаке разлетевшегося мусора.

Джуно ахнул.

– Посмотри туда. – Бан протянул руку, отвлекая сына от страшного зрелища и направляя его внимание к объектам, расположенным между двумя стенами. Издалека они напоминали башни, хотя и не отличались высотой и были открыты со всех сторон. – Минные шахты, – объяснил он. – Подземная война не останавливается ни на час, и те, кто спускается туда, стараются не позволить врагу подорвать стены.

Мальчик посмотрел наконец на отца:

– Не совсем то, что я ожидал увидеть. И ты воюешь там каждый день?

– Далеко не каждый. Боев сейчас почти не бывает. По большей части все идет вот так.

Слова отца, похоже, произвели впечатление на мальчика. Он задумался. Заметив в глазах сына гордость, Бан отвернулся и с усилием сглотнул. Джуно знал, что его дед погиб, защищая город, и уже носил на поясе старый кинжал старика. Бан не сомневался, что и сегодня, возвратившись домой, он потребует дать несколько наглядных уроков по его применению. Джуно постоянно говорил о том, что, когда подрастет, пойдет по стопам отца. Поощрять такого рода амбиции Бан не собирался. Пусть уж лучше сын станет странствующим монахом или запишется матросом на какую-нибудь торговую посудину. Только бы не остался здесь, где его ждет неизбежный конец.

Словно угадав настроение отца, Джуно негромко спросил:

– Сколько еще мы сможем продержаться?

Бан удивленно моргнул. Вопрос солдата, а не мальчишки.

– Папа?

Он едва не солгал, хотя и понимал, что это было бы оскорбительно для мужающего парня. Но рядом сидела Марли, воспитанная на том, что человек всегда должен смотреть правде в лицо, какой бы горькой она ни была. Бан знал, что и сейчас жена навострила ушки, ожидая его ответа.

– Мы не знаем, – признался он и на мгновение зажмурился от ударившего в глаза ветра. На губах появился вкус соли. Словно от засохшей крови.

Открыв глаза, Бан увидел, что Джуно снова смотрит на стены и на маннианский лагерь и как будто считает видимые знамена: с одной стороны хосские, со щитом, и мерсианские, с завитком на сине-зеленом фоне; с другой – имперские, с красной рукой Манна – край мизинца срезан, – вышитой на белом поле. Знамен этих были сотни.

– Надежда есть всегда, – сказала Марли, желая ободрить сына.

Джуно снова посмотрел на отца.