Я из огненной деревни

– Пойди, позови.

Я пошла, позвала.

– Партизан? – спрашивает.

А он говорит:

– Пан, какой же я партизан? Вот спросите у хозяйки, мы совместно живём.

А были немцы, и были полицаи.

– А это кто?

Он говорит:

– Это из Песочного. Вот у тётки дочки, они – подруги, дак они пришли к ней.

И немцы у мужа спрашивают:

– А когда они пришли?

Он говорит:

– Сегодня.

А те говорят:

– А мы тут уже целую неделю живём.

Уже не одно пошло. Им верят, а ему нет. А берёзовая палка здоровая, лучше, чем у меня во, да с набалдашником. И давай они его бить… И столько били, что прямо он чёрный весь был. А тот палку в сторону отставил, и другому говорит:

– Застрелить.

Вижу я, что беда, давай просить:

– Пан, это неправда – они сегодня пришли. Пойдите вы поглядите: они из Песочного, ко всем понаехали, не только к нам. В некоторых хатах по двадцать человек, по пятнадцать, и кони стоят запряжённые, и в гумне много…

Они и пошли глядеть.

И пришёл уже вечер.

У тётки дом большой был, и их собралось человек пятьдесят. Наносили соломы. А мы на кухне поместились. На полу около печки посадились и мы, и возчики, что их привезли. Я у одного этого человека и спрашиваю, у возчика:

– Дядька, где они, что делают?

Дак они говорят:

– Ничего.

А другой говорит:

– А, в Песочном? Одну девочку убили и дом спалили…

Ну, у меня уже мысль плохая, если они так сказали.

Долго не ожидая, приходят и спрашивают по-польски:

– Где господаж?

А он же сидит рядом со мной. Он говорит:

– Я.

– А ну вперёд!..

Поскольку они говорили, что застрелят, дак я ж и посчитала, что берут застрелить.

Он поднялся и говорит:

– Прощайте все.

Куда забрали, не знаю…

Погодя видим – детдом горит. Думаю я: видать, туда его завезли. Там убили…

Ещё тихо было назавтра, а я всё чувствовала, что будет плохо.

А там у нас сарайчик был, где стояла тёлка и кабанчик. Дак я говорю сыну:

– Идём туда. В случае чего, дак мы в лес.

Не успели мы дойти туда – уже выстрел получился. У нас была в сене, в сарайчике, нора пробита, – дак сын говорит:

– Мама, я полезу туда.

Потом я говорю:

– Не, ты лучше лезь наверх, а я – за тобою.

Он лезет, а два немца входят как раз… Дак я его – за ноги. Лопочут они чёрт их знает что. А я им говорю:

– Пан, я даю есть корове.

А они говорят по-немецки. И давай нас толкать, сына и меня. Так вот сарайчик наш стоит, а так вот – то гумно большое, где они молотили, мужчины. Уже двери открыты. И стал такой большой снег идти! Дак они, немцы, один за него, а другой за меня. Втолкнули в то гумно. И дали два выстрела. Сын побежал, а я упала. Так упала, не ранили. Мне не больно. А в сына, видать, попали, что и не ойкнул. Такая мысль у меня мелькнула…

Вопрос: – А сколько ему лет было?

– Четырнадцать лет было.