Фавориты Фортуны

– Ты не ответила на мой вопрос, мама, – мягко напомнил он.

– Да, не ответила, – отозвалась эта необыкновенная женщина без всякого смущения или чувства вины. – Сейчас отвечу.

Она в упор посмотрела на Мария-младшего:

– Вот что тебе следует знать. Если ты встретишься с Суллой как официально избранный представитель сената и народа Рима, то есть как консул, он сделает знамение из тебя. Твой возраст и имя твоего отца Сулла использует для того, чтобы придать своей борьбе за власть в Риме особенную драматичность. И все это будет малым утешением для твоей матери, племянник. Ради нее откажись от своей затеи! Встречайся с Суллой лицом к лицу на поле сражения как простой военный трибун.

– А ты что скажешь? – осведомился у Цезаря Марий-младший.

– Я говорю – поступай как хочешь, кузен. Сделайся консулом раньше срока.

– Лия?

Она встревоженно взглянула на тетю Юлию и сказала:

– Пожалуйста, брат, не делай этого!

– Ю-ю?

– Я согласна с сестрой.

– Жена?

– Ты должен следовать своей судьбе.

– Строфант?

– Господин, не делай этого, – вздохнул старик-управляющий.

Кивая, отчего его торс слегка покачивался, Марий-младший опустился на стул, положив руку на его высокую спинку. Сложил губы трубочкой, выдохнул через нос.

– Что ж, в любом случае ничего удивительного, – вымолвил он. – Мои родственницы и управляющий хором призывают меня не выскакивать раньше срока и не подвергать свою жизнь опасности. Вероятно, тетя пытается сказать, что я подвергаю опасности также мою репутацию. Жена моя все отдает в руки Фортуны – пусть Фортуна покажет, стал ли я ее любимцем. А мой двоюродный брат говорит, что я должен попытаться.

Марий встал и принял внушительную позу:

– Я не возьму назад слово, данное Гнею Папирию Карбону и Марку Юнию Бруту. Если Марк Перперна внесет меня в списки сенаторов, а сенат утвердит это, я внесу свою кандидатуру в списки кандидатов на должность консула.

– Ты так и не сказал нам, почему это делаешь, – напомнила Аврелия.

– Я думал, это очевидно. Рим в безвыходном положении. Карбон не может найти подходящего второго консула. И к кому он обратился? К сыну Гая Мария! Рим любит меня! Рим нуждается во мне! Вот почему, – объяснил молодой человек.

Только у самого старого и самого преданного из присутствующих нашлось мужество сказать правду. И управляющий Строфант высказался не только за потрясенную мать молодого Гая Мария, но и за его давно умершего отца:

– Это твоего отца любит Рим, domine. Рим обращается к тебе из-за твоего отца. О тебе Рим не знает ничего, кроме одного: ты – сын человека, который спас его от германцев, который одержал первые победы в войне против италиков, который становился консулом семь раз. Если ты сделаешься консулом, то лишь потому, что ты – сын своего отца, а не потому, что ты – это ты.

Марий-младший любил Строфанта, и управляющий хорошо знал об этом. Несмотря на подтекст, Марий-младший выслушал его спокойно. Он только крепко стиснул губы. Когда Строфант замолчал, сын Гая Мария просто сказал:

– Знаю. И я должен показать Риму, что Марий-младший равен своему любимому отцу.

Цезарь опустил голову, глядя в пол, и промолчал. «Почему, – задавал он себе вопрос, – почему этот сумасшедший старик не отдал кому-нибудь другому накидку и шлем главного жреца Юпитера, flamen Dialis? Я мог бы справиться. Я бы справился. Но Марий-младший – никогда».

Итак, к концу декабря выборщики в своих центуриях встретились на Марсовом поле, в месте, прозванном септой, или овчарней, и проголосовали за Мария-младшего как за первого консула. Гнея Папирия Карбона они выбрали вторым консулом. Сам факт, что Марий-младший стал старшим консулом, свидетельствовал об отчаянии Рима, его страхе и сомнениях. Однако многие голосовавшие искренне верили: что-то от Гая Мария не могло не передаться его сыну. Под командованием Мария-младшего вполне можно победить даже Суллу.

В одном отношении результаты выборов имели положительные последствия: вербовка, особенно в Этрурии и Умбрии, ускорилась. Сыновья и внуки клиентов Гая Мария толпами шли записываться в легионы его сына. Они приходили с легким сердцем, окрыленные верой. И когда Марий-младший посетил огромные поместья своего отца, его встречали как обожаемого спасителя и устраивали праздники в его честь.

Стоило римлянам увидеть новых консулов в первый день января, всех охватило праздничное настроение. И они не были разочарованы: Марий-младший во время церемоний выглядел откровенно счастливым, что тронуло сердца всех присутствующих. Он смотрел величественно, он улыбался, он махал рукой, он громко приветствовал знакомых в толпе. И поскольку все знали, где стояла его мать (возле ростры, у подножия суровой статуи своего покойного мужа), все видели также, как новый старший консул покинул свое место в процессии, чтобы поцеловать ее руки и губы. И вскинуть кулак, отдавая честь великому отцу.

«Вероятно, – не без цинизма подумал Карбон, – народ Рима хочет, чтобы в этот критический момент молодость взяла власть в свои руки». Конечно, много лет прошло с тех пор, как толпа громко приветствовала его, Карбона, в первый день его консульства. Впрочем, сегодня она тоже приветствовала его. «О боги, – подумал Карбон, – надеюсь, Рим не пожалеет об этой сделке!» Ибо Марий-младший вел себя бесцеремонно. Казалось, он принял все происходящее за нечто само собой разумеющееся. Как будто почести так и должны падать ему в руки, словно манна с небес. Можно подумать, ему не предстоит хорошенько потрудиться. Можно подумать, все будущие сражения уже благополучно выиграны.

Знамения были не очень благоприятными, хотя ничего страшного новые консулы не увидели в ночь бдения на Капитолийском холме. Плохим знаком можно было счесть утрату, которая бросалась в глаза каждому. Там, где в течение пятисот лет на самом верху Капитолийского холма стоял огромный храм Юпитера Всеблагого Всесильного, теперь чернели развалины. В шестой день квинтилия прошлого года в доме Великого Бога возник пожар. Он бушевал семь дней. Не уцелело ничего. Ничего. Потому что в этом древнем храме каменным был только фундамент. Массивные цилиндрические секции его простых дорических колонн были деревянные, равно как и стены, и балки, и внутренняя обшивка. Лишь огромный размер и массивность, редкая и дорогостоящая покраска, великолепные настенные росписи и обильная позолота делали его надлежащим жилищем для Юпитера Всеблагого Всесильного, который обитал только в этом месте; идея, что верховный бог Юпитер восседает на вершине самой высокой горы – подобно греческому Зевсу, – была неприемлема для римлянина или италика.

Когда пепел остыл достаточно, чтобы жрецы смогли осмотреть место, всех охватило отчаяние. От гигантской терракотовой статуи бога, сделанной этрусским скульптором Вулкой еще в те времена, когда царем Рима был Тарквиний Древний, не осталось и следа. Статуи богинь из слоновой кости – супруги Юпитера Юноны и его дочери Минервы – тоже исчезли. И незаконно находившиеся там мрачные статуи Термина, римского бога границ и межей, и Ювенты, богини юности, которые отказались покинуть Капитолий, когда царь Тарквиний начал возводить храм Юпитера Всеблагого Всесильного, – все они погибли. Сгинули в пламени бесценные восковые дощечки с записанными на них древними, исконными законами, а также Книги Сивиллы и много других пророческих писаний, к которым Рим обращался за помощью и руководством в тяжелые времена. Бесчисленные сокровища, изготовленные из золота и серебра, расплавились. Погибла даже статуя Победы из цельного золота, подаренная Гиероном Сиракузским после сражения у Тразименского озера, и другая массивная статуя Победы, из позолоченной бронзы в колеснице, запряженной парой коней. Бесформенные комки сплавов, найденные среди развалин, были собраны и отданы кузнецам для переплавки и очистки. Но слитки, которые выплавили кузнецы (и которые отправились в казну, расположенную под храмом Сатурна, до того времени, когда их снова отдадут художникам), не могли заменить бессмертные работы первых скульпторов – греческого ваятеля Праксителя, скульптора и литейщика Мирона, Стронгилиона, Поликлета, Скопаса и Лисиппа. Искусство и история исчезли в пламени вместе с земным домом Юпитера Всеблагого Всесильного.

Соседние храмы тоже подверглись разрушительному действию огня, особенно храм Опы, богини плодородия и урожая, таинственной хранительницы благосостояния Рима, не имеющей обличья. Храм надлежало восстановить и повторно освятить – настолько он обгорел. Храм Фидес тоже сильно пострадал. Жар от близкого огня обуглил все договоры, записанные на его внутренних стенах, а также матерчатую повязку на правой руке статуи, которую считали – только считали! – воплощением Фидес. Другое затронутое пожаром здание было новым, из мрамора, и поэтому предстояло лишь заново покрасить его. Это был храм Чести и Доблести, воздвигнутый Гаем Марием. Туда он поместил свои военные трофеи, награды и подношения Риму. Каждого римлянина тревожил сокровенный для Рима смысл нанесенного ущерба. Юпитер Всеблагой являлся божественным правителем Рима; Опа представляла собой воплощение общественного благополучия; Фидес – дух верности; а Честь и Доблесть – две главные черты воинской славы Рима. Таким образом, всякий римлянин спрашивал себя: был ли пожар знаком того, что дни величия Рима сочтены? Был ли пожар знаком того, что с Римом покончено?

И так получилось, что в первый день этого года консулы впервые вступили в должность не под кровом Юпитера Всеблагого и Всесильного. Временный алтарь был возведен под навесом у подножия почерневшего каменного подиума, на котором раньше высился храм. Здесь новые консулы принесли жертвы и дали положенные клятвы.

Светлые волосы спрятаны под плотно облегающим голову шлемом из слоновой кости, тело скрыто удушающими складками церемониальных одежд – Цезарь, фламин Юпитера, присутствовал при ритуале как должностное лицо, хотя в этой церемонии ему ничего не нужно было делать. Церемонию проводил главный жрец Республики, великий понтифик Квинт Луций Сцевола, тесть Мария-младшего.

Цезарь испытывал двойственное чувство: разрушение большого храма сделало жреца Юпитера в религиозном отношении бездомным – это было нестерпимо, и столь же удручающей казалась мысль, что сам он никогда не будет стоять здесь в тоге с пурпурной полосой, готовясь стать консулом. Но он был научен терпеть и во время ритуала заставлял себя держаться прямо, с каменным лицом.

Заседание сената и последующий пир были перенесены в курию Гостилия, здание сената. Хотя по возрасту Цезарю было запрещено находиться в курии, но, как фламин Юпитера, он автоматически превратился в члена сената, поэтому никто не пытался остановить его, и он присутствовал также на короткой официальной церемонии, которую Марий, новоиспеченный старший консул, провел вполне достойно. Наместники на следующие двенадцать месяцев были избраны по жребию из нынешних преторов и обоих консулов; назначена дата праздника Юпитера Латиария на горе Альбан, а также даты других переходящих общественных и религиозных праздников.

Поскольку фламин Юпитера не многое мог вкушать из обильного и дорогого угощения, предложенного после заседания, Цезарь нашел неприметное место и стал слушать разговоры проходящих мимо людей, пока те искали подходящее обеденное ложе. Место должно было соответствовать рангу магистратов, жрецов, авгуров. Но большинство сенаторов имели право свободно разместиться среди своих друзей и наслаждаться яствами, которые были оплачены из бездонного кошелька Мария-младшего.

Народу собралось не очень много, не больше сотни, потому что немалое число сенаторов переметнулось к Сулле, а из присутствующих на инаугурации далеко не все являлись сторонниками консулов и были причастны к их планам. Например, Квинт Лутаций Катул вовсе не был приверженцем Карбона. Его отец Катул Цезарь погиб во время кровавой бойни, устроенной Марием. Сын Катула Цезаря – плоть от плоти своего отца, хотя не так одарен и образован. Это, отметил Цезарь, потому, что кровь Юлиев со стороны его отца разбавлена материнской кровью Домициев, из семьи Домициев Агенобарбов – знаменитого рода, чьи представители никогда не блистали умом. Цезарю, обращавшему внимание на внешность, Катул не нравился. Он был хилый, маленького роста, у него, как у его матери Домиции, были рыжие волосы и веснушки. Он женился на сестре человека, сидевшего рядом с ним на одном ложе, Квинта Гортензия, а Квинт Гортензий (еще один оставшийся в Риме сенатор, объявивший о своем нейтралитете) был супругом сестры Катула, Лутации. В возрасте тридцати с небольшим Квинт Гортензий стал знаменитым адвокатом при правлении Цинны и Карбона. Некоторые считали его лучшим юристом Рима. Он выглядел симпатичным, правда чувственная нижняя губа выдавала некоторую испорченность, а выражение глаз, устремленных на Цезаря, – склонность к красивым мальчикам. Знающий толк в подобных взглядах, Цезарь в корне пресек любые идеи, какие могли возникнуть у Гортензия, смешно втянув губы и скосив глаза. Гортензий покраснел, сразу отвернулся и уставился на Катула.

В этот момент вошел слуга и прошептал Цезарю, что его кузен просит его занять место в дальнем конце комнаты. Поднявшись с нижней ступени, где он удобно устроился, наблюдая за людьми, Цезарь прошлепал в своих деревянных сандалиях без задников туда, где возлежали Марий-младший и Карбон. Он поцеловал кузена в щеку и устроился на краю курульного подиума позади ложа.

– Ничего не ешь? – спросил Марий-младший.

– Здесь почти нет ничего из того, что мне дозволено.

– Ах да, я забыл, – невнятно проговорил Марий-младший с набитым ртом. Он показал на огромное блюдо перед своим ложем. – Но тебе же не запрещается есть рыбу.

Цезарь равнодушно оглядел наполовину объеденный скелет. Это был тибрский окунь.

– Спасибо, – поблагодарил он, – но я никогда не находил удовольствия в поедании дерьма.

Его слова заставили Мария-младшего захихикать, но не испортили аппетит. Тибрская рыба питалась экскрементами, вытекающими из сточных канав Рима. Карбон, как с удовольствием заметил Цезарь, был не так толстокож, ибо его рука, протянутая, чтобы оторвать кусок рыбы, вдруг вместо этого схватила жареного цыпленка.

Рядом с консулом Цезарь был более заметен, но это давало и некоторое преимущество. Он мог видеть больше лиц. Пока он обменивался шутливыми замечаниями с Марием-младшим, его глаза скользили от одного лица к другому. Может, Рим и доволен выбором двадцатишестилетнего первого консула, думал он, но некоторые из присутствующих на пиру придерживаются совсем другого мнения. Особенно приверженцы Карбона – Брут Дамасипп, Каррина, Марк Фанний, Цензорин, Публий Бурриен, Публий Альбинован из Лукании… Конечно, некоторые даже очень обрадовались – Марк Марий Гратидиан и Сцевола, великий понтифик. Но они оба были свойственниками Мария-младшего и, так сказать, имели свой интерес в том, чтобы новый старший консул справился со своими обязанностями.

За спиной Карбона появился Марк Юний Брут. Цезарь заметил, что его встретили с подчеркнутым энтузиазмом, – обычно Карбон не снисходил до восторженных приветствий. Видя это, Марий-младший отправился искать более веселую компанию, уступив Бруту свое место. Проходя мимо Цезаря, Брут кивнул ему, не выказав никакого интереса. Именно в этом заключалось главное преимущество жреческой должности. Фламин Юпитера никого не интересовал, поскольку не имел никакого политического веса. Карбон и Брут продолжали громко разговаривать.

– Думаю, мы можем поздравить себя с отличным тактическим ходом, – сказал Брут, погружая пальцы в остатки рыбы.

– Хм…