Падение титана, или Октябрьский конь

Секст присвистнул:

– Катон, там полный цирк! Правительство довольствуется десятью плебейскими трибунами, потому что никому не удается провести выборы эдилов, преторов или консулов. Долабеллу усыновил кто-то из плебса, и теперь он плебейский трибун. Долги у него баснословные, поэтому он пытается провести через плебейское собрание закон об отмене долгов. Каждый раз, когда он выносит его на обсуждение, парочка сторонников Цезаря, Поллион и Требеллий, налагают вето, поэтому он по примеру Публия Клодия организовал уличные банды, терроризирующие и бедных, и богатых, – весело частил Секст. – Поскольку диктатор в Египте, его замещает начальник конницы Антоний. Ну, тот шокирует всех. Вино, женщины, алчность, злость и коррупция.

– Тьфу! – плюнул Катон, сверкнув глазами. – Марк Антоний – хищник, бешеный хряк! О, это прекрасная новость! Цезарь наконец перехитрил сам себя. Поручил Рим пьянице и буяну! Заместитель диктатора! Начальник конницы! Задница он конницы, а не глава!

– Ты недооцениваешь Марка Антония, – очень серьезно возразил Секст. – Нет, Катон, он что-то задумал. Ветераны Цезаря стоят лагерем вокруг Капуи. Они ропщут, поговаривают о походе на Рим, чтобы отстоять свои права, а какие права – неизвестно. Моя мачеха, которая, кстати, посылает тебе привет, считает, что Антоний обрабатывает солдат в своих целях.

– В своих целях? Не в целях Цезаря?

– Корнелия Метелла говорит, что у Антония большие амбиции и что он хочет сравняться с Цезарем.

– Как там она?

– Хорошо. – Лицо Секста беспомощно сморщилось, но он быстро справился с приступом слабости. – Она построила мраморный склеп на территории своей виллы в Альбанских горах, после того как Цезарь прислал ей прах отца. Кажется, он где-то встретил нашего вольноотпущенника Филиппа, который сжег тело отца в Пелузии, на берегу. Сам Цезарь кремировал голову. Прах сопровождало теплое, сердечное письмо – это ее слова, – в котором говорилось, что ей разрешено сохранить свое имущество и состояние. Она держит это письмо при себе, на случай если Антонию вздумается все у нас конфисковать.

– Я поражен и… и очень обеспокоен, Секст, – сказал Катон. – Где сейчас Цезарь? Что он замышляет? Как я могу об этом узнать?

На другой день, через два часа после рассвета, семнадцать человек собрались в зале для аудиенций наместнического дворца.

«О, – подумал Катон с упавшим сердцем, – я вернулся на свою арену, но, кажется, потерял вкус ко всему, что тут творится. Может быть, это мой недостаток – отсутствие стремления к высшим командным постам, но если так, то этот изъян очень хорошо сообразуется с философией, безжалостно и безраздельно владеющей моей душой. Я точно знаю, что мне следует делать. Люди могут смеяться над моими самоограничениями, но потакать своим прихотям намного хуже. А что такое стремление к власти, как не потачка себе? Вот мы здесь, тринадцать человек в римских тогах, готовые разорвать друг друга из-за пустой скорлупы, именуемой командирской палаткой. Неплохая метафора! И очень верная! Сколько людей занимали подобную скорлупу? А главное, чем они ее наполняли? Кто пребывал в ней скромно, без роскоши? Один только Цезарь. Хоть я его и ненавижу, но вынужден это признать!

А эти четверо наверняка нумидийцы. Один из них явно царь Юба. Весь в тирском пурпуре, на вьющихся длинных локонах – белая диадема. Борода тоже курчавая, перевита золотыми нитями. Как и другим двоим, ему около сорока. А четвертый совсем еще молод».

– Кто эти… персоны? – спросил Катон своим самым громким и самым противным голосом.

– Марк Катон, говори тише, пожалуйста! Это царь Нумидии Юба, царевич Масинисса с сыном Арабионом и царевич Сабурра, – ответил Вар, немного смутясь.

– Удали их, наместник! Они не римляне! Это собрание не для них!

Вар еле сдержался.

– Нумидия – наш союзник в войне против Цезаря, Марк Катон, и они имеют право присутствовать здесь.

– Может быть, они и имеют право присутствовать на военном совете, но не имеют права наблюдать, как тринадцать римских аристократов выставляют себя идиотами, споря о чисто римских делах! – заорал Катон.

– Собрание еще не началось, Катон, а ты уже буянишь, – сквозь зубы проговорил Вар.

– Я повторяю: это собрание римлян! Извинись за меня, но пусть иноземцы уйдут!

– Извини, но я не могу этого сделать.

– Тогда я останусь здесь, но в знак протеста не пророню ни слова! – рявкнул Катон.

Сопровождаемый пристальными взглядами четверых нумидийцев, он отошел вглубь помещения и встал за спиной Луция Юлия Цезаря-младшего. Тоже побег от древа Юлиев, чей отец Цезарю – двоюродный брат, а также правая рука и верный сторонник. «Интересно, – думал Катон, сверля взглядом спину Луция-младшего. – Сын идет против отца».

– Он и в подметки родителю не годится, – прошептал Секст, бочком придвигаясь к Катону. – Не без способностей, конечно, но не в состоянии признать очевидное.

– А ты сам не хочешь стоять где-нибудь в первых рядах?

– В моем возрасте? Нет, рановато!

– Я замечаю в тебе некоторое легкомыслие, Секст Помпей. Тебе следует от него избавляться, – сказал, опять по обыкновению громко, Катон.

– Я знаю об этом, Марк Катон, поэтому и стараюсь держаться к тебе поближе, – так же громко ответил Секст.

– Тихо там, в задних рядах! Я призываю к порядку!

– К порядку? К какому такому порядку? Что ты имеешь в виду, Вар? Я вижу здесь по крайней мере одного жреца и одного авгура! С каких это пор собрание римлян, намеревающихся обсудить государственные дела, проводится без предварительных молитв и истолкования знамений? – крикнул Катон. – Неужели наша дорогая Республика дошла до того, что даже такие люди, как Квинт Цецилий Метелл Пий Сципион Назика, принуждены стоять и молчать, не возражая против твоих незаконных действий? Я не могу заставить тебя выдворить иноземцев, Вар, но я запрещаю тебе начинать собрание, не воздав почестей Юпитеру Всеблагому Всесильному и Квирину!

– Если бы ты подождал немного, Катон, ты бы понял, что я как раз собирался предложить нашему уважаемому Метеллу Сципиону произнести положенные молитвы и попросить уважаемого Фавста Суллу истолковать знаки, – сказал Вар, быстро сориентировавшись, что не обмануло никого, кроме нумидийцев.

«Было ли когда-нибудь собрание более обреченное на неудачу, чем это? – спросил себя Секст Помпей. Он получал удовольствие от спектакля, наблюдая, как сноровисто Катон делает фарш из десяти римлян и четверых нумидийцев. – Я прав: Катон очень переменился с тех пор, как мы встретились в Паретонии, но сегодня я получил представление о том, каким он был в сенате, яростно протестуя против любого предложения Цезаря или отца. Перекричать его невозможно, игнорировать тоже».

Высказав свой протест и проследив, чтобы религиозные формальности были соблюдены, Катон остался верен своему слову, встал позади всех и замолчал.

На звание командующего претендовали четверо: Лабиен, Афраний, Метелл Сципион и, как ни странно, сам наместник провинции Африка Вар. Резоны у каждого были свои, но довольно весомые, чтобы рьяно отстаивать их. У не-консуляра Лабиена был лучший боевой послужной список, а консуляр и экс-наместник Сирии Метелл Сципион упирал на свою родовитость. Афраний, понятно, вступил в драку, чтобы исподволь поддержать Лабиена, но он тоже был видным военачальником и консуляром. Однако, увы, у него, как и у Лабиена, предки не стоили того, чтобы о них говорить. Неожиданно сильным соперником оказался Аттий Вар, мотивировавший свои претензии тем, что он – законный наместник провинции, фактически ведущей войну, а следовательно, военное положение ставит его выше всех прочих.

Катон понимал, что греческий язык слабоват для страстей, накалявшихся все сильнее. В греческом недостаточно бранных слов, зато латинские ругательства можно изливать непрерывным потоком. Поэтому возобладала латынь. Нумидийцы сразу же потеряли нить разговора, что не понравилось Юбе, весьма проницательному и хитрому человеку. Он втайне презирал всех этих шумно спорящих римлян, но считал, что его шансы расширить свое царство за счет Мавретании намного выше с ними, чем они были бы с Цезарем, которому Юба не нравился. Вспоминая тот день в римском суде, когда Цезарь, ненавидевший ложь, потерял терпение и дернул его за царственную бороду, Юба всякий раз испытывал боль.

Возмущение нумидийцев усугублялось еще и тем, что Вар никому не предложил кресел. Предполагалось, что все будут стоять, сколько бы времени ни длился спор. Просьба предоставить кресло уставшему царю была равнодушно отклонена. Натренированные на своих идиотских собраниях римляне чувствовали себя неплохо и стоя. «Хотя я должен поддерживать их в сражениях, – думал Юба, – это еще не значит, что я не могу начать борьбу против них. Какой богатой сделалась бы Нумидия, если бы земли реки Баграда принадлежали лишь мне!»

Четыре коротких весенних часа, по сорок пять минут в каждом, пролетели почти незаметно. Споры все продолжались, решение так и не находилось, колкости делались все ядовитее с каждой падающей каплей в часах.

– Ты мне не конкурент! – наконец грубо крикнул Вар Лабиену. – Это из-за твоей тактики мы потерпели крах под Фарсалом, и я плюю на твое утверждение, будто ты – лучший наш командующий! Если ты лучший, то как мы сможем побить того, кто побил тебя? Пора понять, что возглавить войско должен новый человек – Аттий Вар! Я повторяю: это моя провинция, законно порученная моему попечению истинным сенатом Рима, а наместник провинции стоит в ней выше всех.

– Сущая чушь, Вар! – крикнул Метелл Сципион. – Я считаюсь наместником Сирии, пока не пересеку померий Рима. А этого не случится, покуда Цезарь не сломлен. Мало того, сенат предоставил мне imperium maius! А ты всего лишь пропретор! Ты мелко плаваешь, Вар.

– Возможно, я не имею неограниченных полномочий, Метелл Сципион, но я, по крайней мере, не развлекаюсь с голенькими мальчиками и порнографическими альбомами!

Метелл Сципион взвыл и кинулся к Вару. Лабиен и Афраний, сложив на груди руки, наблюдали за дракой. Высокий, хорошо сложенный, с верблюжьей, как кто-то однажды подметил, надменностью на лице, Метелл Сципион оказался намного сильнее, чем ожидал более молодой Аттий Вар.

Катон отодвинул плечом Луция Цезаря-младшего и вышел на середину, чтобы разнять эту пару.

– Мне это надоело! Хватит! Сципион, ступай вон в тот угол и стой там спокойно. Вар, ты встань здесь и тоже уймись. Лабиен, Афраний, смените позу и постарайтесь не выглядеть парочкой бритых танцовщиц, слоняющихся у стен Эмилиевой базилики.

Он прошелся по залу. Волосы и борода всклокочены, в глазах отчаяние и гнев.

– Очень хорошо, – сказал он, встав лицом к присутствующим. – Мне ясно, что это может продолжаться весь день, и завтра, и весь следующий месяц, и весь следующий год, но вы так ничего и не решите. Поэтому решение приму я, и сейчас же. Квинт Цецилий Метелл Пий Сципион Назика, – обратился он к Метеллу, тщательно выговорив его ужасно длинное имя, – палатку главнокомандующего займешь ты. Я выбираю тебя по двум причинам, обе из которых соответствуют mos maiorum. Во-первых, ты консуляр, обладающий на данный момент imperium maius, что превышает все прочие полномочия, – и это тебе отлично известно, Вар, так что помолчи!.. Во-вторых, одно из твоих имен – Сципион. Суеверие это или нет, но люди считают, что Риму не победить в Африке без Сципиона. Испытывать сейчас Фортуну глупо. Однако, Метелл Сципион, ты не лучший военачальник, чем я, поэтому ты не будешь вмешиваться в действия Тита Лабиена на поле боя. Это понятно? Твое положение номинальное, и только номинальное. Лабиен будет командовать на деле, а Афраний будет ему помогать.

– А я? – ахнул запыхавшийся Вар. – Где мое место в твоей грандиозной схеме, Катон?

– Там, где ты и находишься, Публий Аттий Вар. Ты – наместник этой провинции. Твой долг – поддерживать в ней спокойствие и порядок, а также следить, чтобы армия была обеспечена всем, и осуществлять связь с Нумидией. Ясно, что ты крепко дружишь с Юбой и его приспешниками, поэтому тут от тебя будет толк.

– Ты не имеешь права! – крикнул Вар, сжав кулаки. – Кто ты такой, Катон? Ты – экс-претор, который не смог даже выбиться в консулы, и ничего больше собой не представляешь. Если бы не твоя луженая глотка, ты был бы ничем!

– Да я и не спорю, – ответил Катон, не обижаясь.

– А я оспариваю твое решение. И даже больше, чем Вар! – злобно прорычал Лабиен, скаля зубы. – Мне надоело воевать за других, не имея палудамента!