Падение титана, или Октябрьский конь

– Алый не подходит к цвету твоего лица, Лабиен, – дерзко заметил Секст Помпей. – Успокойтесь, господа, Катон прав. Кто-то должен принять решение, и у него есть на то основания, ибо сам он не претендует на командирский пост.

– Если нет, Катон, то чего же ты хочешь? – вопросил Вар.

– Стать префектом Утики, – нормальным голосом ответил Катон. – Эта работа как раз по мне. Я с ней справлюсь. Однако, Вар, ты должен найти мне приличный дом. Квартира, которую я арендую, слишком мала.

Секст пронзительно вскрикнул и засмеялся:

– Молодец, Катон!

– Quin taces! – крикнул Луций Манлий Торкват, сторонник Вара. – Закрой свой рот, молодой Помпей! Кто ты такой, чтобы аплодировать правнуку раба?

– Не отвечай ему, Секст! – прогремел Катон.

– Что происходит? – строго спросил Юба на греческом. – Решение принято?

– Принято, царь, – ответил Катон по-гречески. – Теперь о тебе. Твоя функция – снабжать нашу армию дополнительными войсками, но Цезаря здесь еще нет. Значит, и от тебя пока что нет пользы. Ты можешь ехать домой.

Какое-то время Юба молча слушал, что шепчет Вар ему в ухо.

– Я одобряю твое решение, Марк Катон, но не манеру, в какой ты огласил его, – царственным тоном произнес он. – Однако я не поеду домой. У меня есть дворец в Карфагене, и я буду жить там.

– Что до меня, царь, ты можешь залезть хоть в задницу и устроиться там, свесив ноги, но предупреждаю: занимайся Нумидией и не вмешивайся в дела римлян. Нарушишь приказ – и я велю тебе собирать барахло, – сказал Катон.

Расстроенный, мрачный, с пошатнувшейся верой в себя, Публий Аттий Вар сделал вывод, что лучший способ поладить с Катоном – дать ему все, что он просит, и постараться не встречаться с ним. Поэтому Катон переехал в очень приличный дом на главной городской площади, по соседству с портом, но не на его территории. Отсутствующий владелец дома, торговец зерном, был сторонником Цезаря и поэтому не мог бы протестовать, даже если бы захотел. В доме имелись полный комплект прислуги и управляющий с подходящим ему именем Прогнант, что означает «выдвинутая челюсть», – очень высокий человек с мощной нижней челюстью и нависающим лбом. Катон набрал собственный штат служащих (на деньги наместника), но не отказался и от услуг агента хозяина дома, некоего Бута, когда Вар прислал его.

Решив эту проблему, Катон созвал триста самых влиятельных в городе лиц.

– Те из вас, у кого есть скобяные лавки и мастерские, должны перестать делать котлы, горшки, ворота и плужные лемехи, – объявил он. – Отныне от вас потребуются мечи, кинжалы, наконечники копий, шлемы и кольчуги. За все, что вы сможете изготовить, буду платить я, как заместитель наместника Утики. Занимающиеся строительством начнут немедленно строить силосные ямы и новые склады. Утика должна обеспечить нашу армию всем необходимым. Каменщики, я хочу усилить наши фортификационные линии и стены, чтобы они могли выдержать осаду посерьезнее той, что в конце концов уничтожила Карфаген, прославив Сципиона Эмилиана. Подрядчики в доках сосредоточатся на поставках продовольствия и военной техники, поэтому запрещается завозить в город духи, пурпур, красивые, но непрочные ткани, мебель и тому подобную ерунду. Любой корабль с грузом, не отвечающим военным нуждам, будет отправлен обратно. И наконец, все мужчины от семнадцати до тридцати лет должны записаться в отряды гражданской милиции. Их вооружат и обучат. Завтра утром на плацу Утики мой центурион Луций Гратидий начнет тренировки. – Он оглядел пораженных дельцов. – Вопросы есть?

Вопросов не было, и Катон отпустил всех.

– Вполне очевидно, – сказал он Сексту Помпею (который решил держаться поближе к нему), – что они стосковались по твердой руке.

– Жаль, что ты все время утверждаешь, будто у тебя нет воинский жилки, – с искренней горечью заметил Секст. – Мой отец всегда говорил, что хороший командующий больше заботится о подготовке к сражению, чем о самом сражении.

– Поверь мне, Секст, я не могу руководить войском! – раздраженно ответил Катон. – Это особый дар богов, щедро отпущенный таким людям, как Гай Марий или Цезарь. Людям, которые видят ситуацию и тут же понимают, где самое слабое место у противника, чем может помочь ландшафт и где могут дрогнуть их собственные войска. Дай мне хорошего легата и хорошего центуриона, и я выполню все, что они мне прикажут. Но сообразить сам, что надо делать, я не могу.

– Ты очень строг к себе, – сказал Секст. Он подался вперед, карие глаза сверкнули. – Но скажи мне, дорогой Катон, есть ли эта способность командовать у меня? Мое сердце говорит мне, что есть, ибо, послушав всех этих дураков, превозносящих себя до небес, самый безнадежный идиот поймет, что нет у них никакого таланта. Я прав?

– Да, Секст, ты прав. Всегда сверяйся со своим сердцем. Оно тебя не подведет.

За два рыночных интервала в Утике установился новый, военный ритм жизни, и это вроде бы нравилось городу. Но потом в дом возле порта пришел Луций Гратидий, чем-то обеспокоенный.

– Что-то происходит, Марк Катон, – сказал он.

– Что?

– Моральный дух парней не так высок, каким должен бы быть. Моя молодежь приуныла, считает, что все наши усилия напрасны. Поговаривают, что Утика втайне симпатизирует Цезарю и что в ней деятельно работают его эмиссары. – Он помрачнел. – А наш нумидийский друг, царь Юба, будто бы до такой степени уверовал в это, что собирается взять Утику штурмом и покарать всех изменников. Но я думаю, что именно Юба и распускает все эти слухи.

– Ага! – воскликнул Катон, вскакивая. – Я целиком согласен с тобой! Да, Гратидий. Это Юба мутит здесь воду, а не какие-то мифические сторонники Цезаря. Его цель – заставить Метелла Сципиона уступить свое место ему. Нумидиец хочет командовать римлянами! Ничего, я его урезоню! Вот ведь наглец!

Разгневанный Катон поспешил в Карфаген, во дворец, где некогда царевич Гауда, претендент на нумидийский трон, хандрил и хныкал, пока Югурта воевал с Гаем Марием. Здание более грандиозное, чем резиденция наместника в Утике, отметил он, слезая с двуколки, запряженной двумя мулами. На нем была toga praetexta с пурпурной каймой, с безукоризненно уложенными складками. Впереди шесть ликторов в алых туниках, с топориками в фасциях – свидетельство его империя. Следом за ними Катон прошел во дворец, коротко, по-хозяйски кивнув оторопевшей охране.

«Все-таки каждый раз это срабатывает, – подумал он. – Один взгляд на ликторов, на топорики, на белую с пурпуром тогу – и даже стены Илиона готовы пасть».

Во дворце было просторно и пусто. Катон приказал ликторам ожидать его в вестибюле, а сам прошел дальше, в глубину здания, обставленного с тошнотворной, непозволительной роскошью. Неправомерность вторжения в личные покои Юбы его ничуть не смущала. Юба нарушил mos maiorum, он был преступник, и больше никто.

Царь возлежал на ложе в просторной комнате с действующим фонтаном и выходящим во внутренний двор широким окном, через которое непрерывным потоком лились солнечные лучи. На мозаичном полу перед ним медленно извивались полуголые танцовщицы.

– Постыдное зрелище! – пролаял Катон.

Царь судорожно выпрямился на ложе, потом соскочил с него и в бессильной ярости уставился на непрошеного посетителя. Женщины с визгом кинулись по углам и сгрудились там, пряча лица.

– Вон отсюда, ты, сластолюбец! – рявкнул Юба.

– Это ты убирайся, нумидийский распутник! – взревел Катон так, что крик Юбы показался беспомощным лепетом на фоне этого трубного гласа. – Вон, вон, вон! Сегодня же вон из провинции Африка, ты слышишь меня? Какое мне дело до твоего омерзительного многоженства или до твоих бедных невольниц, лишенных малейшей свободы! Я – римлянин, чтущий святость брака, у меня есть жена, которая занимается моим домом, умеет читать и писать. И умеет блюсти себя без всяких евнухов и заточения! Плевать мне на твоих шлюшек и на тебя!

Катон плюнул в подтверждение сказанного, но не как человек, избавляющийся от излишней слюны, а как разъяренная кошка.

– Стража! Стража! – завопил Юба.

В комнату вбежали стражники, за ними три нумидийских царевича. Масинисса, Сабурра и молодой Арабион изумленно застыли, с невольным страхом глядя на римлянина, который даже не шелохнулся, когда десятки копий едва не уперлись ему в грудь, в спину, в бока.

– Убей меня, Юба, и ты вызовешь бурю! Я – Марк Порций Катон, сенатор, пропретор, префект Утики! Почему ты решил, что можешь меня напугать? Меня, противостоявшего таким людям, как Цезарь и Помпей Магн? Вглядись повнимательнее в мое лицо и пойми, что оно принадлежит человеку, которого нельзя подкупить или подчинить! Сколько ты платишь Вару, чтобы он терпел таких, как ты, в своей провинции? Ладно, Вар может поступать, как ему диктует кошелек, но даже не думай показывать мне твои мешки с деньгами! Сегодня же покинь провинцию Африка, иначе – клянусь всеми богами, Юба! – я пойду к армии, в один час мобилизую ее и вы все умрете смертью рабов. Мои люди распнут вас!

Он с презрением оттолкнул от себя копья, повернулся на пятках и вышел.

К вечеру царь Юба со своей свитой был уже в пути. Когда он пришел с жалобой к наместнику Аттию Вару, тот поежился и сказал, что с Катоном в таком настроении спорить бесполезно. Лучше сделать, как он говорит.

Отъезд Юбы положил конец нервозности в Утике. Город успокоился, благословляя землю, по которой ступал Катон, но делая это скрытно. Ибо тот, прознав о таком, тут же собрал бы всех горожан и прочел бы им лекцию о недопустимости богохульства.

Что касалось Катона, то он был счастлив. Новая работа ему нравилась, он знал, что справляется с ней хорошо.

«Но где же Цезарь?» Этим вопросом он задавался, прогуливаясь по гавани и наблюдая за бесконечными перемещениями кораблей. «Когда он появится? Где скрывается? До сих пор это никому не известно, а кризис в Риме разрастается с каждым днем. Это значит, что, когда он объявится, ему добавится дел. Чем он займется сначала, не важно. Либо прогонит Фарнака из Анатолии, либо возьмется приводить в чувство Рим. Главное, до его появления здесь пройдет еще несколько месяцев. Мы выдохнемся к тому времени, когда он явится. Вот в чем заключается его хитрость. Никто лучше его не знает, что единомыслия среди нас нет. Значит, я должен держать этих упрямых дурней подальше друг от друга еще месяцев шесть. Одновременно надо умерять пыл Лабиена и приглядывать за царем Юбой. Не говоря уже о наместнике, чьей главной амбицией может стать стремление сделаться правой рукой нумидийца».

Погруженный в эти безрадостные размышления, Катон вдруг заметил, что к нему со смущенной улыбкой приближается какой-то молодой человек. Прищурясь (после похода дальнее зрение стало его подводить), он внимательно вглядывался в чем-то знакомую фигуру, пока его вдруг не озарило. Это был удар молнии. Марк! Его единственный сын!

– Почему ты здесь, а не в Риме? – спросил он, не обращая внимания на протянутые к нему руки.

Лицо, так похожее на его собственное, дрогнуло, искривилось.

– Я решил, отец, что пора мне присоединиться к республиканцам, вместо того чтобы слоняться без дела, – сказал Катон-младший.

– Правильный выбор, Марк, но я тебя знаю. Что именно подвигло тебя принять это запоздалое решение?

– Марк Антоний грозится конфисковать наше имущество.

– А как же моя жена? Ты что, оставил ее на милость Антония?