Умница, красавица

Алексей был отправлен к отцу, в Москву, – теперь пришла его очередь объяснять сыну, что такое бить настоящим человеком. Отца Алеши тоже звали Алексеем, такая у них в роду была традиция – все были Алексеи. И все они были врачи – хирурги. К тому времени как Алешу отправили на воспитание в Москву, Алексей Князев-старший уже успел написать учебник по челюстно-лицевой хирургии и демобилизоваться, но и, работая в городской больнице, все равно оставался военврачом. На Алешин вопрос, почему он срывается ночью по любому звонку, ответил просто – «я же врач», и это прозвучало как «есть такая профессия, сынок, защищать родину».

Алексей жил у отца, все реже и реже приезжая в гости в Питер, а после школы надел военную форму курсанта Военно-медицинской академии, и вся эта строгая мужская жизнь, форма, казарма, патруль, построение, увольнительные, уже окончательно сделали его человеком. Да Алла Ивановна и не сомневалась – не мог вырасти плохим мальчик, которого много ночей подряд буравил взглядом Л. Н. Толстой.

Алексей Князев-младший почти в точности повторил путь своего отца – был военным врачом, челюстно-лицевым хирургом, затем демобилизовался. Но если отец до конца жизни остался верен сугубо челюстно-лицевой хирургии, то сын из челюстно-лицевого стал пластическим хирургом. Отчасти это был шаг вперед, а отчасти нет, но в любом случае это был шаг в сторону.

Если бы Князева спросили, любит ли он свою мать, он очень удивился бы, – мать полагается любить, уважать и встречать с поезда. И, несмотря на раздражение, которое вызывала в нем ее учительская манера вещать по любому поводу, Князев был хороший сын, да и как могло быть иначе, когда за дело берутся русская литература и армия.

– Ну и кто у нас муж? – резко вильнув рулем, внезапно спросил Алексей Князев, выезжая на Садовое кольцо.

Ночь

– Фу, – сказала Соня, смотря в окно Левкиной машины.

– Что «фу»?

– Не люблю Москву.

Питерцы традиционно не любят Москву, и Соня тоже не любила. Особенно она не любила станцию метро «Площадь Революции» – за бронзовых культуристов, Охотный Ряд за суету, Красную площадь за «я поведу тебя в музей», Тверскую за излишнюю парадность, Новый Арбат за туристические лавочки, и памятник Петру Первому – за все. Ходили слухи, что изначально это был не Петр Первый, а Колумб, и столичный скульптор предлагал его другой стране, должно быть Испании. А когда другая страна Колумба не захотела, скульптор слепил голову Петра и водрузил ее на уже имеющееся тело Колумба, чтобы тело зря не пропадало, – костюм же не виден, а корабли одинаковые. И теперь ПетроКолумб возвышался над Москвой, весь в мачтах и флагах, руководил движением.

Левка повез Соню домой, но не к себе домой, а к Арише – на Чистые пруды. В Кривоколенный переулок.

– Ты же понимаешь, что ко мне нельзя, – объяснил Левка, и Соня с облегчением вздохнула – вот и хорошо, что нельзя.

– Понравился тебе Князев? – спросил Левка, поворачивая на Покровку. – Отличный мужик, и хирург классный… Все тетки от него умирают…

– Хирург, и все тетки от него умирают? Ужас какой! – хихикнула Соня.

– Сонечка-дурочка. К нему вся Москва ходит. А тебе он, можно сказать, почти родственник, через Аришу. Барби за него замуж собирается.

– Москва похожа на торт, как мы в детстве любили, из булочной. Такой пышный, жирный, с кремовыми розами… – задумчиво отозвалась Соня.

…Хирург Князев скоро женится на Барби. Мышь была права: Барби, Аришина младшая сестра, – девушка из очень хорошей семьи.

Последний раз Соня видела Барби еще ребенком. Должно быть, она выросла похожей на Арину, такая же громкоголосая, ширококостная, с крупным носом-картошкой, утонувшим в мясистых щеках. У Ариши такая непоэтическая внешность, будто Аришиных предков веками секли на конюшне, свободу они получили при отмене крепостного права, а паспорта только при Хрущеве, – так можно было подумать, если не знать, что за Аришей три поколения московско-петербургских юристов, среди них прадед, работавший с Плевако, отмеченный в книге «Знаменитые русские юристы»…

Из глубины квартиры в Кривоколенном переулке доносилась музыка, и Левка мгновенно исчез, потянувшись на музыку, нырнул в глубину квартиры.

Ах, вот оно что – вечеринка!.. Ну, Ариша, погоди! Приезжаешь из Питера по срочному вызову, почти что на мешке с картошкой, мучаешься соседством с Мышью и хочешь за это всего ничего – почувствовать себя ВИП-персоной в доме. А вместо заплаканных хозяев, которые ждут, когда ты научишь их жить, – вечеринка! «Барышня, вызов „скорой помощи” отменяется», – сказала себе Соня.

– Сонька приехала, Сонечка приехала, солнышко приехала!.. – заверещала Ариша, выбегая в прихожую.

– Здравствуй, дорогая, – встретить Соню вышел Игорь, Аришин муж. – Звонил твой грозный муж, скрежетал зубами, отзывался о Левке в грубых выражениях. Я объяснил, что я ни при чем, но он трубку повесил… – небрежно сказал Игорь. Сквозь небрежный тон проглядывало беспокойство, – хорошие отношения с теми, у кого положение и деньги, лучше, чем плохие. Игорь тут же принялся ябедничать, горячо нашептывая Соне на ухо: – У Левки неприятности, и на работе, и дома… У него роман случился, с угрозой для семьи…

Соне не хотелось обсуждать брата с Игорем, таким гладким, лоснящимся, довольным, как наевшийся рыбы тюлень. Она пыталась углядеть в Игоре признаки того, что у Ариши происходит ТАКОЕ.

Никаких признаков ТАКОГО в Игоре не было. Кроме серебряного колечка в ухе, Игорь ничем не отличался от себя прежнего, был весел, хвастался мотоциклом «Ямаха», с мотоциклом у него началась совершенно иная жизнь, новые ощущения, Молодость, скорость… Но Игорь всегда чем-нибудь увлекался и начинал с этим чем-нибудь совершенно иную жизнь, так что на первый взгляд все было как обычно, как всегда.

– Что у вас случилось? Все смешалось в доме Облонских? Хозяин дома был в связи с гувернанткой? – тихонько спросила Соня.

– Ага, смешалось, – жизнерадостно откликнулась Ариша, – только у нас нет гувернантки… Игорь мог бы быть в связи с Сережкиным репетитором по английскому… У нас все о-очень хорошо!..

Когда Ариша жила в Питере, на вопрос «как дела?» она вяло тянула – «ну та-ак, норма-ально…», а теперь, в Москве, отвечала непривычным для питерского уха «у меня все о-очень хорошо!». Впрочем, у Ариши действительно всегда все было очень хорошо.

…Квартира в Кривоколенном переулке, доставшаяся Арише с Игорем от каких-то московских бабушек, была по современным меркам не особенно большой, но исключительно удобной для светской жизни, – в ней были две гостиные, большая и маленькая, а в двух гостиных вмещается в два раза больше гостей, чем в одной. Квартира была старая, небрежно богатая, не демонстрировала никакого шика и вообще ничего не демонстрировала, а только устойчивый достаток и правильную жизнь, которая началась не вчера. Заляпанная краской лестница позабыта у антикварного буфета, в буфете кузнецовский фарфор вперемешку с треснутыми тарелками 80-х, а порывшись, можно даже и крышку от алюминиевой кастрюльки обнаружить, бабушкиной.

Вроде бы сплошная эклектика и бестолковость, а на самом деле – свой стиль, особенный. И запах здесь был всегда одинаковый – смесь кофе, духов и сухой пыли. Духи могли быть тривиальными Anais, кофе – демократичным Nescafe из жестяной банки, а пыль валялась по углам месяцами – все как у всех. Как у всех, да не как у всех, все же этот дом пах особенным – легкостью бытия.

Никто не смог бы быстро и прямо ответить на вопрос: а чем, собственно, занимается Игорь? Бизнесом?.. Но бизнес подразумевает интерес хотя бы к чему-нибудь – индексу Доу-Джонса, биржевым новостям, расценкам на электроэнергию, стоимости квадратного метра или курсам валюты, а никто никогда не замечал, чтобы Игорь чем-то таким интересовался. Все знали, что он человек с хорошими старыми московскими и питерскими связями и что Ариша тоже не из простой семьи. Возможно, что эти связи и были его бизнесом. Говорили, что Игорь – член правления какого-то банка, член какой-то комиссии при Думе, владеет какой-то рекламной фирмой, какая-то его фирма что-то там такое без него производит, то ли фильмы, то ли рекламу, но не исключено, что и примусы, – все это звучало именно так, со словами «какой-то», «что-то», а точнее никто не знал.

Вот такой человек, веселый, успешный и, как пишут в объявлениях, без материальных проблем.

К Соне в этом доме относились особенно – любовно-фамильярно, но и с оттенком почтительности. Можно Соню пощекотать, за нос подергать: она маленькая Левкина сестричка, она же – отдельно важный гость. Потому что – муж. А Соня – представительница своего мужа, его положения и его денег. Игорь с Аришей всех радостно встречали, всех целовали, всех любили, но ведь есть все же разница – кто перед тобой, и оба они помнили, кто у Сони муж А уж у Ариши это было и вовсе профессиональное.

Аришина жизнь была не жизнь, а сплошной гламур, иначе – прелесть. Больше всего на свете Ариша любила романы – крутить собственные романы и устраивать чужие. И с работой у Ариши получился роман – работа не занимала душу, доставляла сладкое удовольствие и, не претендуя на то, чтобы называться любовью, позволяла чувствовать себя любимой, нужной, единственной.

Ариша вела ток-шоу на одном из кабельных каналов – неутомительно, раз в неделю. Аришино ток-шоу было рассчитано на непритязательных жительниц нестоличных городов, называлось «Сердечный разговор» и было типичным сердечным разговором – то про любовь, то про измену, а то и про бытовое пьянство…

– Конечно, можно было бы найти что-нибудь тоже интересное, устроиться на центральные каналы, но так умненькой Арише было удобнее: оплошные «не» – необременительно, нестрого, не нужно ни с кем соперничать. Дополнительным удобством была концепция гостей – концепция гостей состояла в том, что никакой концепции не было. Гости у Ариши бывали знаменитые и не очень, а то и просто никому не известные, никто, – в этом состояли удобство и некоторая домашность Аришиной деятельности. Известные люди, как правило, не гнушались лишний раз мелькнуть на экране даже в такой непрестижной передаче, но иногда можно было приглашать своих, кто хотел, и таким образом Ариша получалась вся в полезных связях, премьерах, презентациях, ласке и неге.

Все хорошо, в Аришиной семье всегда было все хорошо, проблемы решались незаметно, деньги вроде бы брались сами по себе, а если их не было, то Игорь с Аришей никогда не садились, подперев головы руками, и не говорили горестно – ах, у нас нет денег, нам не на что лук купить или в Европу поехать. И ребенок, Сережка, рос как бы между прочим. И никаких неприглядных подробностей быта у Ариши словно бы и не было – Соня никогда не видела у нее веника, швабры или, к примеру, средства очистки для унитаза. И разговоров про любое «не повезло» никогда не водилось, хотя и Арише с Игорем конечно же иногда не везло. Так они и жили, не обременяя себя собственным существованием, словно невесомо присели на краешек жизни, а не взгромоздились увесистым задом, не ерзали – как бы получше утвердиться. Должно быть, их обстоятельства – семьи, связи, невнятные способы добывания денег – такой легкости способствовали, а может быть, Ариша с Игорем и в иных выпавших им декорациях жили бы так же легко – дрова рубили, воду носили, в небо смотрели.

В Аришином салончике на Чистых прудах почти все были бывшие питерцы – такой небольшой питерский островок в московском океане. Питерцы делились на старых и новых. Старые перебрались в Москву давно, лет десять – пятнадцать назад – у кого-то были московские корни, как у Игоря с Аришей, кто-то женился в Москве, как Левка.

Левка и Игорь были питерские золотые мальчики. В то время, когда они были мальчиками, это не означало больших денег или принадлежности к богатой светской тусовки, а означало, что они бродили по одним и тем же тропам – английская школа, филфак, некоторая свобода мышления, чтения и передвижения внутри недоступного остальным замкнутого питерского мирка. В сущности, они сами себя назначили золотыми: Игорь и Левка были самые смешливые на филфаке, девочки их были самые красивые, напитки и сигареты самые заграничные, и еще у них была одна машина на двоих – Игоря, и это делало их обоих совсем уж неприступно золотыми. Но даже и это было не главное. Главным было их ощущение своей отдельности, заведомой непредназначенности к среднесоветскому тупому существованию, непрошибаемая убежденность в том, что именно их ожидает особенная яркая жизнь. И все вокруг, и девочки, и преподаватели, – ВСЕ ожидали от Игоря и Левки судьбы, карьеры или чего-то другого феерического.

В последние годы появились новые питерцы. Новые стремились в Москву неудержимо-страстно, как Ломоносов с поморских земель. В Москве министерства, и центральные каналы, и перспективы, и деньги, а в Питере что – Эрмитаж, дождь и общая вялость. Многие из тех, с кем Ариша училась в Питере, перебрались в Москву, друг за другом, как переходят дорогу детсадовцы, держась за резиночку. Резиночкой для занятия хорошей позиции в Москве служила личная преданность, кто с кем в одной песочнице вырос. Так что оказалось, будто Ариша в Москве в университете училась, а не в Питере.

Не у всех сложилась достойная Москвы карьера, но между старыми и новыми питерцами наблюдалось одно различие – старые и новые различались своей откровенностью. Все новые делали вид, что карьера сложилась, – ведь питерский человек приезжает в Москву делать карьеру, иначе зачем ему сюда? В Москве что – Мавзолей, Кремль и суета. В Питере лучше – Эрмитаж, дождь и общая вялость.

Ну, а старые питерцы просто жили, кто как Левка, к примеру, легко признавался в своих неудачах, потому что он в Москве не делал карьеру, просто жил, а в жизни все бывает.

Соня посидела, послушала, как трое незнакомых мужчин рядом с ней взволнованно обсуждают перестановки в правительстве. Каждый из них уверял, что приближен к кому-то важному и точно знает из первых рук, что делается там, за зубцами, – в Кремле.

«В Кремле-е», – подумала Соня и пошла искать Левку. Впрочем, что его искать, – он не там, где обсуждаются перестановки в правительстве, а там, где музыка.

В большой гостиной Соня вместе с другими гостями смотрела, как Левка, длинноногий, изящный, с мягкой кошачьей пластикой, щекой к щеке танцует с разноцветной барышней, не то блондинкой, не то брюнеткой. Красиво…

Левка учился танцевать в комнатке, где жил вдвоем с Соней. Таскал перед собой в качестве партнера старого плюшевого медведя, говорил Соне – давай теперь ты. Комнатка крошечная, Соня спотыкалась о мебель, падала на диван.

– Ты еще хуже медведя, – сердился Левка и опять кружился с плюшевым медведем на полутора свободных метрах. Пам-пам-пам – поворачивал медведя к себе толстой попой, пам-пам-пам – как положено в танго, запрокидывал медведю лапу…

…Был такой тонкий, красивый мальчик, и в свои сорок такой же тонкий, красивый… Неужели все, что уже было, уже с ним случилось, – все ЭТО уже и есть ЕГО СУДЬБА?..

– Жаль Игоря… Видишь, что здесь творится? – многозначительно сказал Левка Соне, прощаясь в прихожей. – Развели декаданс.

– Э-э… ну… вечеринка, а что?..

– Я думал, ты знаешь…