Замечательное шестидесятилетие. Ко дню рождения Андрея Немзера. Том 2

С другой стороны, уже в 1831 году слово gamin применяют для характеристики того мальчишки с пистолетом, который на знаменитом полотне Делакруа сопровождает Свободу на баррикаде. В брошюре «Салон 1831: критические наброски» (объявлена в «Bibliographie de la France» 30 июля 1831 года) Огюст Жаль описывает его так: «это парижский мальчишка [gamin de Paris], отважный, беззаботный, шумный». Впрочем, гамен в литературе начала 1830-х годов может быть просто смельчаком, без политической окраски. Например, в «Journal des Dеbats» 2 октября 1831 года напечатан фельтетoн Жюля Жанена «Путешествие львицы». Львица здесь не светская, а вполне реальная, зоологическая; ее везут в закрытом фиакре к знаменитому естествоиспытателю Жоффруа Сент-Илеру; парижский мальчишка открыл дверцу и внезапно оказался нос к носу со львицей – но ничуть не растерялся и погладил ее. «Не знаю, кто, кроме плюща, обвивающего дерево, может сравниться в упорстве с парижским мальчишкой», —резюмирует Жанен.

Настоящая литературная слава пришла к гамену после 30 января 1836 года, когда в театре «Драматическая гимназия» состоялась премьера комедии-водевиля Баяра и Вандербурха «Парижский мальчишка» («Le gamin de Paris»), где этому мальчишке спет настоящий дифирамб: сначала все думают, что он шалопай и бездельник, а в конце выясняется, что он настоящий смельчак и герой, и вдобавок очень скромный. Комедия-водевиль 1836 года изображает парижского мальчишку в обстановке вполне мирной, но рецензенты не замедлили связать его фигуру с революционными событиями. 4 февраля 1836 года «Театральная газета» писала в рецензии на спектакль: «Парижский мальчишка сделался типом после Июльской революции. Рожденный, можно сказать, под огнем на баррикаде, он внезапно предстал героем, причем героем необычным, ибо бескорыстным. Он сражался, он победил, он ничего не попросил в награду». Парижский мальчишка не ожидал, продолжает рецензент, что у него объявятся историки, что его изобразят на сцене и что Гомеры водевиля будут спорить за право наилучшим образом изложить его одиссею. Из отзывов современников понятно, что в это время изображение парижского мальчишки на сцене, да еще в роли положительного героя и примера для подражания кажется чем-то непривычным, однако, как уже говорилось, шокирует зрителей не столько слово, сколько сам уличный тип: «Конечно, должна была произойти Июльская революция с ее булыжниками и баррикадами, чтобы на афише театра столь аристократического, как „Драматическая гимназия“, появилась надпись крупными буквами: „Парижский мальчишка“ [gamin]»[41 - Brazier N. Histoire des petits thе?tres de Paris depuis leur origine. P., 1838. T. 2. P. 91. «Драматическая гимназия», где шли комедии Скриба, не была, конечно, аристократическим театром в полном смысле этого слова, однако ее посещала весьма изысканная публика, и, безусловно, на фоне прежних героев, дворян или буржуа, уличный мальчишка воспринимался как вызов.]. Между прочим, в театрах более скромных водевиль под названием «Le gamin» шел и раньше: премьера в театре «Фоли драматик» состоялась 16 февраля 1833 года; впрочем, здесь гамен никак не героизирован, он просто шутник и фарсер.

Впрочем, комедия-водевиль 1836 года, равно как и статьи о парижском мальчишке Жюля Жанена (который посвятил этому типу сначала статью в «Словаре беседы и чтения»[42 - Dictionnaire de conversation et de lecture. Р., 1836. Т. 29. P. 359—360.], а затем очерк во втором томе сборника «Французы, нарисованные ими самими»[43 - Les Fran?ais peints par eux-m?mes. Paris, 1840. T. 2. P. 161—170.]), вышли уже после 1834 года, от которого ведет отсчет литературной судьбы гамена автор «Отверженных». Меня же интересуют гамены из книг, изданных до 1834 года. Одного из них я уже упомянула это гамен из книги Анаиса Базена. Однако ему посвящен в этом двухтомном сочинении всего один абзац. Базен рассуждает о том, кому принадлежит Париж, иначе говоря, кто наиболее свободно может гулять по нему и наслаждаться его видами: король? полицейский солдат? иностранец? Одним из претендентов на эту роль оказывается парижский мальчишка (gamin): «Парижский мальчишка очень близок к тому, чтобы назваться хозяином Парижа, и не только не во время мятежа; он многолик и вездесущ, он всегда первый там, где можно что-то увидеть, а еще лучше – что-то стащить, он проникает повсюду, шныряет у вас под ногами и ныряет в ваши карманы; он самый деятельный лентяй, самый хлопотливый бездельник в мире»[44 - Bazin A. L’Еpoque sans nom. P., 1833. T. 2. P. 297—298. Впрочем, на роль хозяина парижский мальчишка, по мнению Базена, все-таки не подходит из-за своих плохих отношений с городскими властями, и потому автор «Эпохи без имени» приходит к выводу, что единственный полноправный хозяин Парижа – это фланер, вольный наблюдатель, прогуливающийся по улицам беззаботно и бескорыстно. О книге Базена см.: Мильчина В. А. Июльская монархия – «эпоха без имени»: о двух книгах из библиотеки Пушкина // Пушкинские чтения в Тарту. 5. Пушкинская эпоха и русский литературный канон. К 85-летию Ларисы Ильиничны Вольперт. Тарту, 2011. Ч. 1. С. 154—178.]. Нетрудно заметить, что Базен (как прежде Бальзак и процитированные рецензенты водевилей и драм) смотрит на парижского мальчишку довольно неприязненно и даже с опаской. Сходного мнения придерживается анонимный автор в газете «Фигаро» от 29 сентября 1832 года: «Гаменом мы называем того чье единственное политическое, нравственное, религиозное и литературное убеждение – это любовь к шуму, смуте и битью стекол».

В те же годы были опубликованы и несколько произведений, в которых парижские мальчишки изображены с нескрываемой симпатией, как существа отважные и благородные. 15 сентября 1832 года «Bibliographie de la France» объявила о выходе романа Антуана-Франсуа-Мариуса Ре-Дюссюэя «Капитул Святого Медерика», посвященного происшедшим совсем недавно трагическим событиям июня 1832 года (тех самых, что описаны в «Отверженных»), когда были жестоко расстреляны восставшие на парижской улице Капитула Святого Медерика. Здесь выведены, среди прочих, «храбрецы из тех, кого принято именовать гаменами, дети Франции, из которых может вырасти поколение героев: их баюкали рассказами о победах Империи, их учили любить свободу и презирать жизнь; они ввязываются в бой так, как прежде их ровесники ввязывались в игру»[45 - Rey-Dussueil A.-F.-M. Le clo?tre Saint-Merry, P., 1832. Р. 73.]. Следующий лестный портрет гамена нарисован в романе плодовитого литератора Этьена-Леона де Ламота-Лангона «Парижский мальчишка, современная история»; этот герой, как впоследствии Гаврош, гибнет во время событий 5—6 июня 1832 года[46 - Lamothe-Langon E.-L. de. Le gamin de Paris, histoire contemporaine. Р., 1833; объявлен в «Bibliographie de la France» 23 ноября 1833 года.]. Гамены из обоих романов могут быть причислены к литературным предкам Гавроша, однако внимание авторов сконцентрировано на них не полностью: у Ре-Дюссюэя парижский мальчишка —персонаж второстепенный, а в пятитомном рыхлом повествовании Ламота-Лангона помимо заглавного героя действует еще множество персонажей.

Между тем в тот же интересующий нас период начала 1830-х годов, двумя годами раньше «Клода Гё», в сентябре 1832 года, раньше романа Ламота-Лангона и практически одновременно с романом Ре-Дюссюэя был напечатан текст, полностью посвященный той фигуре, которая обозначается словом gamin. Это пространный очерк, который так и называется – «Le gamin de Paris». Автор его – Гюстав д’Утрепон, а напечатан он в седьмом томе многотомного сборника «Париж, или Книга ста и одного автора»[47 - Paris ou Le Livre des Cent-et-un. P., 1832. T. 7. P.121—142; объявлен в « Bibliographie de la France» 22 сентября 1832 года.]. Сведений об этом литераторе сохранилось очень мало; современная исследовательница называет Утрепона (1811—1842) одним из наименее известных сотрудников сборника «Ста и одного автора». В этом сборнике он напечатал еще один текст, посвященный части сада Тюильри («Малый Прованс»), а также выпустил несколько изданий по военной тематике и в тридцать один год погиб в Алжире, где сражался в рядах Иностранного легиона[48 - Paris ou le Livre des Cent-et-un / Еd. critique par M. Parmentier. P., 2015. P. 683—684.].

В 1832 году, когда Утрепон сочинял свой очерк, ему было 21 год; он сам недалеко ушел от возраста гамена, и когда он сопоставляет вольные забавы уличного мальчишки с унылой участью мальчика из хорошей семьи, в словах его звучит нескрываемая зависть и досада на то, что ему, очевидно, не довелось самому побыть гаменом.

Очерк Утрепона, настоящее похвальное слово парижскому мальчишке, его образу жизни и его взгляду на жизнь, запомнился современникам. 21 февраля 1833 года в «Театральной газете» рецензент водевиля «Гамен» (между прочим, еще одно литературное употребление слова gamin прежде публикации «Клода Гё») ссылается на Утрепона сочувственно: «Если бы захотел, я мог бы, подобно другим, предаться здесь серьезным размышлениями и разысканиям о природе гамена, но я предпочитаю отослать читателей к одной из глав книги Ста и одного автора…» Другой литератор, Этьен Делеклюз, напротив, полемизирует с Утрепоном (хотя и не называет его напрямую). В 13-м томе той же «Книги ста и одного автора», вышедшем в 1833 году, он опубликовал очерк «Об учтивости в 1832 году», где целая страница посвящена гамену, парижскому мальчишке, чью недавно прогремевшую славу автор объясняет тем, что в последнее время детей и подростков слишком «распустили». Делеклюз недоволен «чересчур поэтическими портретами гамена», появившимися в самое последнее время; гамена он называет демократическим Людовиком XIV, демократическим Наполеоном, который, «в упоении от своей непомерной независимости, восклицает: „Свобода, равенство и республика, это я!“» и замечает: «Поэтому сегодня гамену кадят, как прежде кадили Людовику XIV и императору»[49 - Paris ou Le Livre des Cent-et-un. P., 1833. T. 13. Р. 108.]. В этом трудно не усмотреть полемику с очерком Утрепона. Напротив, автора заметки, анонсирующей выход седьмого тома «Парижа, или Книга ста и одного автора» в газете «Journal des Dеbats» 4 сентября 1832 года, одобрительно отмечает новаторство Утрепона, который мастерски описал «один из тех типов, которые принадлежат лишь огромным городам и старым цивилизациям» и который обозначается «новым словом» gamin. Таким образом, в 1830-е годы очерк Утрепона не остался незамеченным.

Однако с годами ситуация изменилась. Одни исследователи, пишущие о типе революционно настроенного парижского мальчишки, вовсе не упоминают Утрепона[50 - См., напр.: Messac R. Autour de Gavroche // Revue d’histoire littеraire de France. 1928, dеcembre. P. 577—589; Chauvaud F. Gavroche et ses pairs: aspects de la violence politique du groupe enfantin en France au XIXe si?cle // Cultures & Conflits. 1995. №18. P. 2—9.], другие признают его роль в создании образа гамена, но при этом ошибочно именуют Гюстава Утрепона Жоржем Утремоном[51 - Yvorel J.-J. De Delacroix ? Poulbot, l’image du gamin de Paris // Revue d’histoire de l’enfance « irrеguli?re. 2002. №4. P. 39—72; ср. статью этого же исследователя в сб.: Les Halles: images d’un quartier / Sous la direction de J.-L. Robert, M. Tsikounas. P., 2004. P. 108.], наконец, третьи правильно называют имя автора и, естественно, отмечают сходство его героя с Гаврошем, но ничего не говорят о приоритете очерка 1832 года по отношению к «Клоду Гё»[52 - См. преамбулы к недавним переизданиям этого очерка: в 2008 году отдельной брошюрой в каннском издательстве Еditions La Premi?re heurе и в 2015 году в составе упомянутого выше сборника «Париж, или Книга ста и одного автора». См. также: Ricatte R. Hugo et ses personnages // Victor Hugo. Les Misеrables / Еd. Guy Rosa. P., 1995. P. 87 (в этой статье фамилия Утрепона написана правильно, но его очерк отнесен к «физиологиям» 1840-х годов, что, разумеется, существенно смещает акценты).]. Пожалуй, наиболее подробно рассмотрен очерк Утрепона в статье Жан-Жака Ивореля; хотя исследователь и ошибся в имени и фамилии автора «Парижского мальчишки», он отметил влияние, которое оказал этот очерк на последующие изображения гамена в изобразительном искусстве: «Можно предположить, что все художники, которые писали, гравировали или рисовали парижского мальчишку, читали „Париж, или Книгу ста и одного автора“, настолько похожи их полотна, гравюры или рисунки на описание, приведенное в очерке»[53 - Ivorel J.-J. Op. cit. P. 51.]. Иворель пишет даже о выработке в 1830—1840 годы «архетипа парижского мальчишки», однако поскольку его статья посвящена прежде всего парижскому мальчишке в изобразительном искусстве, он отмечает влияние Утрепона на Гюго только в визуальном плане, а именно, высказывает предположение, что знаменитый рисунок тушью, на котором Гюго изобразил «Гавроша в одиннадцать лет», сделан «по мотивам» очерка Утрепона; на этом рисунке (воспроизведенном и в нашей публикации) в самом деле видны «длинные взлохмаченные волосы, вздернутый нос и сардоническая улыбка, издевательский и наглый вид», фигурирующие в тексте Утрепона[54 - Ibid. P. 58.]. Но о «Клоде Гё» Иворель, как уже было сказано, не упоминает.

Таким образом, нельзя сказать, что очерк Гюстава Утрепона о парижском мальчишке забыт совершенно; однако, как мне кажется, его роль в «кристаллизации» образа Гавроша оценена до сих пор недостаточно. Между тем в герое Утрепона в зародыше содержится весь Гаврош с его независимостью от родителей и любовью к свободе, преданностью улице и привычкой вмешиваться в любые уличные конфликты, проказливостью и страстью к театру. Гюго в «Отверженных» изображает парижского мальчишку на фоне многовековой истории Парижа; так вот, Утрепон – хотя и с гораздо большим лаконизмом – использует и этот прием.

Читатель может убедиться в сказанном, прочтя прилагаемый перевод очерка, выполненный по первому изданию: Paris ou Le Livre des Cent-et-un. P., 1832. T. 7. P.121—142.

И последнее. Знал ли Гюго очерк Утрепона? С большой долей уверенности можно сказать, что да. Во всяком случае, название его не могло не попасться на глаза будущему автору «Отверженных». «Парижский мальчишка» напечатан в том же седьмом томе «Книги ста и одного автора», что и единственный вклад в нее самого Гюго – стихотворение «Наполеон II».

Я, конечно, вовсе не хочу сказать, что Гюго через три десятка лет, когда работал над «Отверженными», помнил в подробностях очерк 1832 года или справлялся с ним. Хочу я сказать другое: утверждая, что он первым ввел в литературу слово gamin, Гюго очень сильно заблуждался; у него было немало предшественников, среди которых один из самых ярких – автор очерка «Парижский мальчишка», предсказавший очень много из того, что затем со свойственным риторическом мастерством развил Гюго.

Гюстав Утрепон

Парижский мальчишка

У Неаполя есть лаццарони, у Венеции кондотьеры, у каждого французского города есть свой собственный разряд населения, выбивающийся из привычных рамок; но стоит ли нам, парижанам, завидовать всем им? ведь у нас есть парижский мальчишка!

Можно ли писать историю Парижа, не сказав ни слова о парижском мальчишке?… это все равно что излагать историю Рима, не сказав ни слова о царях, его основавших; все равно что описывать современное состояние народа, не интересуясь его происхождением.

Парижский мальчишка, называемый по-французски словом gamin, которое не имеет точного соответствия ни в одном языке, – дитя города; улица – его колыбель; она свидетельница его первой улыбки и первых шагов. Он послушный сын и не расстается с родиной. Он явится перед вами в самых разных концах города, в самых разных обличьях и самых разных ролях.

Подобно индийским божествам, сосуду с миррой[55 - По легенде, этот сосуд ангел в виде голубя принес святому Ремигию для крещения короля франков Хлодвига.], языческим богам, молоку Божьей матери, далай-ламе и тысяче других святынь, святость которых ни вы, ни я не станете подвергать сомнению, парижский мальчишка бессмертен! Он вечно молод. С тех пор как возник Париж, парижский мальчишка топчет тамошнюю мостовую; да что там мостовая? парижский мальчишка появился на свет задолго до того, как Париж замостили; он шлепал по лужам еще в одиннадцатом веке: осмелюсь сказать, что он видел своими глазами первых франкских королей и знает о Фарамонде[56 - Мифический король, с которого начинается отсчет франкских королей, предок меровингов.] лучше любого академика.

Если бы Париж был уже выстроен при Юлии Цезаре, парижский мальчишка вне всякого сомнения бежал бы за колесницей великого полководца; ибо по натуре он обожает следовать за любыми триумфаторами, будь то муниципальные чиновники, победители ярмарочных соревнований, приверженцы «золотой середины»[57 - Полуофициальное обозначение правящей партии в годы Июльской монархии.], раздатчики продовольствия или жандармы. Он непременный участник всех траурных церемоний, подобно служащим похоронных контор и особам при должности, с той лишь разницей что он не носит креповой повязки. Он присутствует на похоронах людей любых убеждений; он сохраняет нейтралитет, и совершенно прав. Он пользуется всеми триумфами, не заботясь об их последствиях; он пьет вино победителя, но так же охотно пил бы и вино побежденного, если бы сей последний мог оплатить ему выпивку.

Он набрасывается на даровую колбасу, не видя в этом ничего унизительного: посмейте сказать, что он не философ![58 - Речь идет о практике раздачи бесплатной еды и питья на парижских праздниках, которая была прекращена в 1828 году из-за слишком частых потасовок между желающими угоститься на дармовщину.]

Публичные развлечения созданы нарочно для него, потому что он не считает зазорным на них веселиться; вдобавок никто не оспаривает у него права собирать оставшиеся от фейерверка палочки. Он кричит: Да здравствует весь мир! Долой весь мир! – и никто ему за это не платит; он поступает так ради собственного удовольствия, от нечего делать, без причины. Главное поднять шум, а остальное не важно; ведь парижскому мальчишке нечего терять. На что ему порядок? он юн, свободен и оборван. Он не боится потерять в толпе башмаки; зачастую у него их просто нет. Он обожает движение и потому с восторгом бросается в любую свалку, ввязывается в любую историю; он счастлив, если может разрушить чужое имущество… конечно, счастлив! ведь своего-то у него нет. Сколько парламентских крикунов последовали бы его примеру, если бы можно было стать депутатом, не будучи собственником?[59 - Имеется в виду имущественный ценз: при Июльской монархии чтобы быть избранным в палату депутатов, нужно было платить в год не меньше 500 франков прямых налогов.]

В парижском мальчишке заключено великое множество людей; не тех людей, которые толпятся на балконах наших театрах и у которых руки затянуты в кожу столько белую и столь тонкую, что рассматривая ее, нельзя не восхищаться нашим сходством с усовершенствованными автоматами, – нет, людей спокойных и вспыльчивых, горячих и хладнокровных, выставляющих напоказ свои страсти, словно другой Асмодей снял с их сердец тройную броню так же, как снял некогда крыши с домов мадридских.

В парижском мальчишке, как в роде человеческом, всего понемножку; он есть и его нет. Он мужчина и ребенок; он все и ничего; он… существо отважное и трусливое, дерзкое и робкое, гордое, как герой, и подобострастное, как выскочка-царедворец, то серьезный, то хохочущий, как безумный, насмешливый, проказливый, как ярмарочный полишинель, остроумный, как дитя Парижа или глупый – да глупый, но своей деревенской глупостью способный поставить в тупик надушенных утонченных горожан.

Парижский мальчишка сострадателен; он окажет вам услугу, если ему вздумается и если у него нет более подходящего занятия; он будет жесток, если получит удовольствие от жестокости. Он пожалеет бедного малого, покалечившегося на улице, а минуту спустя дернет веревку, привязанную к приставной лестнице, хотя рабочий, который упадет с этой лестницы, возможно, свернет себе шею. Наделав бед, он торопится сбежать; ибо он сознает свою вину и прежде всего стремится остаться безнаказанным. Многие другие в подобном случае тоже сбежали и сбегут еще не раз.

В остальное время, беззаботный, точно Диоген, он играет на улице; если он опаздывает домой и боится, что его поколотят, за него можно не тревожиться; он знает надежный способ избежать наказания: он просто не вернется. Дождь, ветер – до них ему дела нет; он не боится испортить платье. Да и вообще на улице он как дома; улица – его вотчина! Вы домовладелец; превосходно; но каменные тумбы подле вашего дома принадлежат ему больше, чем вам; он затевает на них свои игры и попробуйте его прогнать! он посмеется над вами и вашим правом стать депутатом. Если вы прибегнете к силе, он уйдет. Но он не боится тумаков; он вас все равно переупрямит; убежит и вернется назад, а после снова убежит, показывая вам рожки: есть домовладельцы, которых это оскорбляет.

Прежде чем продолжать, следует, полагаю, начертать здесь портрет нашего героя.

Парижскому мальчишке от десяти до пятнадцати лет; он сын рабочего и учится какому-нибудь ремеслу; если вы встретите его на улице, скорее всего окажется, что он исполняет поручение своего хозяина, своего патрона. Возможно, впрочем, что нынче, когда от образованных проходу нет, он посещает школу взаимного обучения в своем квартале. Прежде он ходил к братьям-игнорантинцам[60 - Утрепон сравнивает две формы образования: новую, возникшую в середине 1810-х годов и позволявшую сделать начальное обучение гораздо более массовым, чем прежде, и старую, когда начальным образованием занимались монахи нескольких религиозных орденов (он выбирает именно игнорантинцев, поскольку их название, произведенное от французского ignorant – невежественный, звучало двусмысленно: то ли смиренно, то ли издевательски).]. Надо было видеть, какие шутки он шутил с монахами! – Вы ведь учились в коллеже? В таком случае вы можете вообразить, на что способны дети, которые не боятся, что их посадят на хлеб и воду: ведь они и так ничего другого не видят! Но это еще не все: их нельзя наказать, лишив права выходить в город; им нельзя дать дополнительное письменное упражнение, так как они не умеют писать; остается прибегать к ослиным ушам и табличкам на груди – наказаниям, призванным ущемить честолюбие; но парижский мальчишка в ответ высовывает язык и говорит: от этого не умирают. А тому, кто поднимет на него руку, он дает сдачи… И что тут сделаешь?

Парижский мальчишка служит подмастерьем у сапожника, у столяра, у слесаря, у маляра, у типографа, у расклейщика афиш. Сам по себе он ничтожен, но благодаря своей наглости всесилен.

Определенного наряда у парижского мальчишки нет; он носит то зеленый фартук, то почерневшую от работы блузу; то бумажный колпак, то ветхую каскетку, то греческую феску. Чулки для него роскошь, о носовом платке в кармане нечего и говорить – какой в нем прок? Дырявые панталоны и заправленная в них ветхая сорочка – вот и все его одеяние. Оно непременно рваное или, в самом крайней случае, состоит из разрозненных, дурно сочетающихся между собой предметов. Можно ли при такой свободе не посвящать жизнь забавам? Парижский мальчишка только и делает, что играет; до пятнадцати лет все его существование – это сплошные развлечения. Можно ли сравнить это прекрасное детство, столь насыщенное и столь разнообразное, с тем существованием, какое, мой читатель, ведут ваши дети? Парижскому мальчишке не нужно с утра до вечера быть застегнутым на все пуговицы; ему не нужно выслушивать наставления ливрейного тирана, который на каждом шагу одергивает его: «Сударь, вы запачкаетесь! Сударь, не нужно играть в песке! Сударь, вы порвете штанину!» – А сударю так хотелось забраться на песчаную кучу, и он не может уйти от нее без слез. – «Что за скверный мальчишка! – вскрикивают няньки, которым пришлось прервать увлекательную беседу. – По уши в грязи, негодник!» – а мальчишка вновь заливается слезами. И все по вашей вине; зачем вы сковываете это существо, которое так жаждет самостоятельности?[61 - В этой связи мне на память пришел один анекдот, который, полагаю, будет очень кстати поместить здесь. В первый день нового 1806 года мать юного принца Луи, приемного наследника наполеоновского престола, государыня, мастерски владеющая искусством очаровывать всех, кто ее окружает, а главное, добрая, внимательная, предупредительная по отношению собственному сыну, пообещала подарить ему на новый год все, что он захочет. «Ах, прошу тебя, маменька, – отвечал мальчик, глядя на огромные лужи, образовавшиеся в амстердамском парке после вчерашнего дождя, – прошу тебе, позволь мне немного поиграть в грязи!» (Примечание Издателя.) Юный принц Луи (точнее, Луи-Наполеон) – сын брата Наполеона Луи Бонапарта, которого император сделал голландским королем, и его падчерицы Гортензии Богарне; в будущем император Наполеон III.] Пригрозите вашему ребенку, что он станет оборванцем; держу пари, что это приведет его в отчаяние, даже если ему еще не исполнилось трех лет. И это тоже по вашей вине; ваша скупость уже взрастила в нем гордыню; ибо если этот бедный маленький человечек, играя в солдаты, порвет свою курточку, сшитую из чересчур тонкой ткани, вы приметесь его бранить, вы рассердитесь на него сильнее, чем на взрослого; ребенок не поймет причин вашего гнева, но я-то вас хорошо понимаю и для многих других тут тоже нет загадки: вам придется покупать ему новое платье, и самолюбие ваше спорит с вашим кошельком. Другое дело парижский мальчишка: если даже однажды, один-единственный раз в его мальчишеской жизни, ему достанется новое платье, перешитое каким-то чудом из старого редингота его отца, и он его порвет, – что ж! ему скажут: «Тогда ходи оборванцем». И он в самом деле будет ходить оборванцем. Парижскому мальчишке на это наплевать, ведь ему на роду написано щеголять в лохмотьях. Это его судьба, ведь месяцем позже его платье все равно изорвется; неужели же он лишит себя удовольствия ради того, чтобы отсрочить этот неминуемый финал? неужели из-за такой малости он не станет взбираться на деревья, окаймляющие бульвар? Конечно, нет! и он совершенно прав. Зачем ему новое платье? чтобы любоваться собой в зеркалах кофеен, порога которых он не переступает? и ради этого он станет стеснять себя?! Парижский мальчишка слишком большой философ для того, чтобы пожертвовать минутой счастья ради наслаждения столь суетного. Он играет на улице. Наряд его не дает ему доступа в места ваших прогулок; да и что бы он стал там делать? Ничего! Ему нужны товарищи, которые были бы ему ровней; среди них он дышит полной грудью, принадлежит самому себе! И тем не менее бывали времена, когда он царствовал в ваших нарядных садах; когда власть принадлежала народу, парижский мальчишка пользовался прерогативами наследника престола.

Вы, мой читатель, наверняка человек почтенный, налогоплательщик и не меньше чем сержант национальной гвардии, а следовательно, считаете ниже вашего достоинства обратить внимание на мальчишку-бедняка; но взгляните на ваших собственных детей, которые, как бы вы ни старались, по-прежнему повинуются природе; в них вложена инстинктивная тяга к свободе и они прекрасно это чувствуют; они угадывают, что мальчишка из народа располагает этой драгоценной свободой, которую вы у них отнимаете. Когда парижский мальчишка проходит мимо вашего сына, ваш наследник, средоточие ваших аристократических надежд, смотрит на него с завистью. Сколько я видел этих несчастных, которые шествуют по саду Тюильри в сопровождении ливрейного лакея, болтающего о пустяках с хорошенькой горничной, белокурой, свежей и куда более соблазнительной, чем ее госпожа! Если дом ведет родитель ребенка, пусть даже настоящая хозяйка – его родительница, тогда перед наследником, чьи шансы стать пэром, впрочем, сделались весьма призрачными[62 - После Июльской революции наследственное пэрство было отменено, и теперь сын пэра уже не мог автоматически стать членом верхней палаты после смерти отца.], красуется егерь с пышным султаном. Сколько раз на моих глазах этих будущих важных господ приходилось буквально тащить на буксире, ибо они не могли отвести завистливых взоров от нашего мальчишки, который сияя, с цветком в зубах, кокетливо подвернув угол рабочего фартука, шел мимо и распевал во все горло какую-нибудь песню из репертуара шарманщиков! Как непринужденно он держится, в отличие от ваших кукол на пружинах! какой свободой проникнут весь его вид, поражающий мальчика из хорошей семьи: ведь он видит сверстника, куда более счастливого, чем он сам! он чувствует свою приниженность и жаждет обрести право улыбаться так, как этот плебей. Недаром его тотчас спешат отвлечь. «Пойдемте, сударь, – говорят ему, – оставьте в покое этого бездельника!» Бездельник – вот как вы зовете детей простонародья! Вот с чего вы начинаете воспитание собственных детей – с презрения к простому народу. Позже вам за это воздастся.

Впрочем, довольно говорить о вас, дитя большого света; живите, как прежде, под высочайшим надзором армии лакеев; меня ждет мой избранник, мое дитя Парижа, одним словом, парижский мальчишка, которого я люблю за то, что он верен себе, за то, что, любя его, я знаю, кому отдаю свою любовь, за то, что от него произойдет целое племя людей сильных и свободных.

Парижский мальчишка не учится в коллеже; он не просиживает часы напролет на школьной скамье; он занят делом гораздо более интересным: он живет. Тратя на учебу один час в день, он не станет ученым педантом, но зато будет знать достаточно для того, чтобы прочесть несправедливые законы и понять их, когда они затронут его самого; а что ему нужно еще? Вас ведь не интересуют указы, которые мешают работать мелким ремесленникам и торговцам? Главное же, он будет знать достаточно, чтобы понять, по какому сигналу зарядить карабин своего отца.

Я люблю смотреть на парижского мальчишку, когда он предоставлен самому себе; по нему можно изучать человеческую натуру; но для того чтобы увидеть парижского мальчишку, нужно сначала его разыскать, ибо он, подобно значительным персонам, не станет идти вам навстречу; если вы, при всей своей жажде познания, слишком ленивы для того, чтобы отправиться в его владения, тем хуже для вас, вы его не увидите; вы его не увидите и много потеряете.

Все кварталы Парижа могут служить парижскому мальчишке колыбелью; он принадлежит всему городу, однако есть один уголок, который ему милее прочих. Если вы хотите изучить повадки парижского мальчишки, ступайте на бульвар Тампля[63 - На этом бульваре, большая часть которого была разрушена в середине XIX века в ходе оссмановской перестройки Парижа, располагались во множестве парижские театры, рассчитанные преимущественно на простонародную публику.], там он предстанет перед вами во всех своих обличиях, там вы увидите, как он красуется, бегает туда-сюда без дела и без забот, как и подобает настоящему уличному мальчишке; ходит, гордо задрав голову, смотрит насмешливо и дерзко; только что он целый час глазел на фокусника, а теперь будет убивать время, любуясь театральными зазывалами. Его стихия – праздность, но праздность итальянская; он упивается праздностью. На бульваре Тампля вы увидите, как он, верный своей природе, расталкивает прохожих и не обращает ни малейшего внимания на то, что его толкают в ответ; он знает, что сил у него недостаточно, и не считает такую малость для себя зазорной. Сколько людей получали без счета удары куда более чувствительные, включая те, какие наносило общественное мнение, и держатся, несмотря на это, ничуть не менее величаво. Но учтите: парижский мальчишка объявит вам войну; вы вступили в его святилище, он станет дергать вас за полы фрака, станет дразнить вашу собаку. А если вы, несчастный, до сих пор носите парик с косой, пеняйте на себя! Вы ответите ударом трости, но больше ничем не сможете доказать свое превосходство, а он вовсе не почувствует поражения; он пристанет с той же шуткой, какая вызвала ваш гнев, к другому, а может быть, снова нападет на вас и при этом будет все время хохотать, все время скакать: вот потеха так потеха!

У вас есть экипаж – и у него тоже! он вскакивает за запятки фиакров и кабриолетов и ездит так, не будучи лакеем; если другой мальчишка, проходя мимо, крикнет: «Кучер, глянь назад!» – не беда, он спрыгнет и дождется другого экипажа. Как можно на него сердиться, даже если он вас дразнит, ведь он всегда так весел, что можно принять его за итальянца, рожденного под солнечным небом в разгар карнавала. Он не знает печалей, не думает о будущем, он живет настоящим, а настоящее улыбается тому, кто не ходит в коллеж и кому всего двенадцать лет. Жизнь для него состоит из одних радостей, из одних удовольствий; это жизнь Арлекина из Бергамо, с его деревянной саблей и кроличьим хвостом[64 - Кроличий хвост – «талисман» Арлекина, прикрепленный к его колпаку, подарок доброй феи, позволявший творить чудеса (эта история была изложена, в частности, в «мелодраме-феерии» с участием персонажей ярмарочного театра, которая так и называлась «Кроличий хвост»).]; жизнь Арлекина-ребенка, еще не успевшего влюбиться; надежное здравомыслие Полишинеля сочетается в нем с дурачествами нашего национального героя Жанно, который всегда остается верен себе и держится так искренне, что глупые его шутки никогда не устаревают: ведь в них выражается вся его натура[65 - Хитрец Полишинель и простак Жанно – персонажи ярмарочного театра.].

Парижский мальчишка – игрок в душе, причем игрок страстный; я ведь вам говорил, что в нем заложены все людские страсти. Он ставит на кон медные монетки, а вы – золотые; вот и вся разница. Любимая игра парижского мальчишка, его национальная забава – это игра в пробку. Она требует меткости и ловкости, это не то что ваши игры… Ах простите! я совсем забыл, что теперь великая ловкость требуется для выигрыша в экарте[66 - Игра в пробку заключалась в том, что играющие сначала по очереди бросали один металлический кружок (биту), стараясь, чтобы он упал как можно ближе к пробке, а затем другим кружком старались сбить стопку монет, положенных на пробку; выигрыш, однако доставался не тому, кто сбил монеты, а владельцу биты, к которой монеты упали ближе всего (см.: Bertaux J.-J. Jeux traditionnels. Le jeu de bouchon ou de palets // Annales de Normandie. 1966. T. 16, №2. P. 165—179). В карточную игру экарте играли, как правило, двое, но зрители могли делать ставки на одного из игроков и давать ему советы (см.: Teiss?dre. L’Art de jouer et de gagner ? l’Еcartе, enseignе en 8 le?ons. P., 1826. P. 167—168); считалось, что особенно изощренного мастерства для этого не требуется.].

Парижский мальчишка ставит на кон то, что у него есть, а порой и то, чего у него нет; он берет в долг; платит или не платит свой проигрыш; но зато если выигрывает, сам дает взаймы. Ведь все это среди своих, а следовательно, не страшно! Тем более что, как известно еще со времен Фигаро, многие другие люди не платят по своим долгам и не исполняют своих обещаний. Зрители рукоплещут, если смелый удар сбивает пробку; если же возникают сомнения, трость кого-нибудь из зрителей помогает измерить, чья бита оказалась ближе всего к монетам, и выигравший забирает их себе все до единой. Победитель никогда не отказывает побежденному в возможности отыграться, но стоит побежденному отступиться, как выигрыш немедля превращается в каштаны, фрукты, жареный картофель – угощение для всей компании. Что поделаешь, с десятью су в «Синий циферблат» не пойдешь[67 - «Синий циферблат» – роскошный ресторан на бульваре Тампля. Су – старинная монета, которая в XIX веке существовала лишь в виде счетной единицы; 1 су равнялось 5 сантимам, и если французы говорили о «десяти су», это означало просто-напросто, что речь идет о половине франка. Между тем обед в ресторанах такого класса, как «Синий циферблат», стоил в 1820-е годы не меньше 10 франков, а зачастую и гораздо больше.].

А если разгорается спор, тут никто не станет дуться целый день; тотчас все сбрасывают куртки и каскетки, удары ногами и кулаками сыплются со всех сторон, но это не мешает дерущимся оставаться добрыми друзьями. Тут не обмениваются холостыми выстрелами и не завтракают у Жилле[68 - Ресторан в Булонском лесу возле ворот Майо; туда дуэлянты отправлялись после поединка, если все кончалось благополучно.]; зато бьются здесь по-честному, а все остальное – удел неженок от цивилизации.

Парижский мальчишка обладает чувством справедливости, которое сделало бы честь и военному трибуналу, и гражданскому суду, даже если председатель там королевский советник. Стоит ему увидеть, что другого мальчишку обижает кто-то более сильный, и он тотчас присоединится к слабейшему, чтобы восстановить равновесие; он станет драться очертя голову, не ведая страха и не зная причины драки, просто по доброте душевной и из принципа. Разве не в этом суть всей современной политики?

У парижского мальчишки, как и у вас, есть излюбленные зрелища; на бульваре Тампля полно театров, где веселятся от души, смеются во весь голос и так же во весь голос делятся впечатлениями. Каждый свободен, ибо каждый имеет право заставить замолчать того, кто ему докучает. Здесь парижский мальчишка в своей стихии, в святилище своих развлечений. Подобно журналистам и авторам, парижский мальчишка редко платит за билет в театр. У него есть свои способы проникать туда бесплатно. Неутомимый попрошайка, он окликает прохожих: «Дяденька, мне не хватает всего двух су на билет, дайте мне два су, дяденька!» А если вы откажете ему в двух су, он покажет язык, скорчит рожу и побежит клянчить деньги у другого. Право, нужно быть законченным неудачником, чтобы, повторив этот трюк два десятка раз, не раздобыть достаточное количество монет. И вот он уже в кассе, в коридоре, он шумит, кричит, толкается, чтобы скорее пройти, толкается, чтобы занять место у самого барьера. Если ему жарко, он сбрасывает куртку; если ему скучно, он в придачу ко всем прочим талантам обнаруживает дар спекуляции и продает свою контрамарку[69 - «Спекуляция» эта была вполне законной: контрамарки, которые зрители получали при входе в театр в обмен на билеты, давали право выйти на улицу в антракте, и там их можно было вполне легально продать.]. Вы обязаны за большие деньги нанимать ложу и смотреть порой скверные пьесы, сыгранные скверными актерами; он куда счастливее вас: у него имеется собственное место, на которое никто другой не претендует; место это подобно королевской ложе в наших больших театрах, с той разницей, что ложа нашего короля бульваров никогда не пустует; в число способностей парижского мальчишки входит способность заполнить ее всю без остатка; заметим, что у него и актеры всегда хороши, и пьеса всегда превосходна; он не зевает на представлении романтико-смехотворных драм, он не засыпает на представлении классико-снотворных трагедий, нет, он смеется до упаду на представлении пантомимы, возвращающей публику к истокам искусства: здесь сильф Арлекин изводит своими избитыми шутками незадачливого Пьеро Дебюро, первого мима эпохи, столь богатой фиглярами[70 - Знаменитый мим Жан-Гаспар Дебюро (1796—1846), известный зрителям ХХ века прежде всего по кинофильму «Дети райка» (где его образ сильно идеализирован), выступал в костюме Пьеро в театре Канатоходцев (Фюнамбюль) на бульваре Тампля. Широкую известность он приобрел лишь в конце 1820-х годов, а упрочившая его славу книга Жюля Жанена «Дебюро, история театра за четыре су» вышла одновременно с седьмым томом «Книги ста и одного автора», в сентябре 1832 года.]. Парижский мальчишка радостно хохочет над столь верной картиной злоключений этого честного служителя, который желает творить добро, но всякий раз терпит неудачу и которого от начала до конца пьесы водит за нос прожженный плут. Мальчишка смеется, весь народ смеется, когда подобные вещи происходят всякий день с ними самими; ведь они великие философы!

Парижский мальчишка смотрит на представление из райка; там самые дешевые места; там он чувствует себя как дома, грызет орехи, а скорлупки бросает в партер. Купив себе лакричную настойку, он выливает половину стакана на голову тем, кто сидит ярусом ниже, и хохочет над негодованием бедолаг, подвергнувшихся этому лакричному крещению.

В антракте мальчишка взбирается на железный барьер, опоясывающий раек, и повторяет там трюки госпожи Саки[71 - Госпожа Саки (наст. имя и фам. Маргарита-Антуанетта Лаланн; 1786—1866) – канатная плясунья, которая в 1816 году получила разрешение открыть на бульваре Тампля собственный театр, который так и назывался театром госпожи Саки.], примерно так же, как вы, выходя из Итальянского театра, напеваете каватину, спетую божественной Чинти[72 - Лаура Чинти-Даморо (1801—1863) – французская оперная певица, сопрано.]. Сколько радостей дарит свобода!

Парижский мальчишка назло полицейскому перевешивает фонарь или привязывает лоток продавца каштанов к колесу кабриолета; порой его ловят с поличным: не беда; что с него возьмешь? штраф ему платить нечем, платье его не стоит ровно ничего; несколько подзатыльников, вот и все наказание, а все остальные хохочут над неудачей товарища так же звонко, как и над горем бедного торговца, который вылавливает свои каштаны из лужи, чтобы наконец дожарить их до конца.

В толпе парижский мальчишка проскользнет у вас между ног, может быть, даже ущипнет вас – и попробуйте за ним угнаться. Толпа, многолюдство, давка – все это его стихия; он является повсюду, где можно напакостить, потому что он зол; повсюду, где можно позабавиться, потому что он мал. Как я уже говорил, он любит шум ради шума; с тех пор как парижский мальчишка существует, иначе говоря, с основания Парижа, он непременно оказывается в гуще всех мятежей, всех бунтов. Он следует за мятежниками, не боясь свиста пуль. Во времена Лиги он с песнями сопровождал религиозные процессии, а затем вдруг принимался кричать: «Да здравствует наваррец»[73 - Речь идет о религиозных войнах второй половины XVI века. Наваррец – гугенот Генрих Наваррский, будущий король Генрих IV, сражавшийся против Католической лиги. Парижский мальчишка, таким образом, поддерживает обе противоборствующие стороны.]! Удар шпагой плашмя заставлял его замолчать; взрослый мужчина не вышел бы из этой передряги живым, но мальчишка! Что с него возьмешь? Никто не смел лишить его жизни. Он во Франции единственный в полной мере пользуется неприкосновенностью.

Еще прежде он был свидетелем Варфоломеевской ночи; когда в ночь с 23 на 24 августа 1572 года большой колокол Лувра подал сигнал к резне, парижский мальчишка, точно заговорщик, первым бросился на улицу, сгорая от любопытства; он хотел все увидеть – что он увидел, вы знаете сами!

Он прошел через все кровавые эпохи, не запятнав своих рук кровью; он не брался за оружие, хотя мог бы, как многие другие, убивать беззащитных людей. Он смотрел на чужие страдания, но сам страданий не причинял; он хотел набраться опыта – и он его набрался.

В великий день нашей революции парижский мальчишка следовал за восставшими[74 - Речь идет о революции 1789 года.]. В эпоху террора он следовал за телегами, на которых везли на казнь осужденных, следовал без гнева, от безделья; какая могла у него быть корысть? Он, вечно свободный, не боялся попасть в Бастилию и тем не менее присутствовал при ее взятии; он вошел в Бастилию без оружия и заклепал пушку – не для того, чтобы себя обезопасить, но исключительно для забавы, ведь что может быть забавнее возможности воскликнуть: «Представь, Шовен[75 - Шовен в 1832 году еще не стал тем символом французского национализма, каким сделался позднее; в 1820-е годы это просто персонаж военных песен и водевилей, смешной и хвастливый солдат-новобранец; об эволюции этого образа см.: Пюимеж Ж. де. Шовен, солдат-землепашец. М., 1999. Между прочим, художник Шарле, которого Утрепон упоминает чуть ниже, сыграл важную роль в становлении образа Шовена (Там же. С. 74—84).], я заклепал пушку!» Дай ему волю, он бы поступил точно так же и с пушками атакующих. Зато когда из захваченного им орудия отлили медали, для него медалей не хватило; не досталось ему и июльского креста[76 - Июльскую медаль, учрежденную 13 мая 1831 года, получили около трех с половиной тысяч участников Июльской революции 1830 года. Незадолго до нее был учрежден более почетный июльский крест (им наградили более полутора тысяч французов).]: меж тем награды получили многие люди, которых не было на месте событий.

Именно в жаркие июльские дни я больше чем когда-либо уверился в том, что парижский мальчишка играет в государстве важнейшую роль! Я видел, как он строит баррикады, видел, как он вырывает булыжники из мостовой и поднимает их на верхние этажи. Он тоже послужил делу свободы! Взобравшись на крышу или на верхушку ворот Сен-Дени, он швырял оттуда камни с криком: «Да здравствует Хартия!»[77 - Поводом к Июльской революции стали ордонансы, подписанные министрами короля Карла Х 25 июля 1830 года и отнимавшие у французов те права, какие закрепила за ними Конституционная Хартия, дарованная королем Людовиком XVIII в 1814 году.] – Бедняга!

Я видел, как он подобно Дон-Кихоту, в полном одиночестве, с палкой в руке, выступает против целого взвода! Он присутствовал при разграблении оружейного склада и ничем не запасся, потому что не нашел ничего подходящего. Он участвовал в разгроме архиепископского дворца и разрушал ради разрушения, но себе ничего не взял[78 - Имеются в виду события февраля 1831 года: роялисты устроили в церкви Сен-Жермен-л’Осеруа заупокойную службу в память об убитом в 1820 году герцоге Беррийском; в ответ парижская толпа 14 февраля разгромила церковь, а на следующий день, 15 февраля, разгромила и разграбила дворец архиепископа на острове Сите.]. А ведь многие из тех, кому платят за охрану порядка, разрушают ради наживы.

Наконец, чтобы закончить перечисление его подвигов, скажу, что он был ранен на Вандомской площади: от последнего артиллерийского залпа он подхватил насморк. При всякой встрече с ним вам будет казаться, что его длинные взлохмаченные волосы, вздернутый нос и сардоническая улыбка, его издевательский и наглый вид – все это имеет целью вывести вас из себя. Но так уж он устроен; если вам это не нравится, тем хуже для вас, многие другие очень им довольны. Парижского мальчишку усыновил Шарле[79 - Никола-Туссен Шарле (1792—1845), французский художник и гравер, автор многочисленных картин, рисунков и литографий на сюжеты из военной жизни, «солдатский Гомер» (Бальзак). Шарле часто рисовал старых наполеоновских солдат в окружении детей.]! Шарле обессмертил его своими рисунками; он запечатлел его в тысяче разных обличий с такой любовью, с какой живописец изобразил бы свою возлюбленную. Вот он, узнаете? вот его толстая книга, вот его глаза, его добродушие, его размышления, разом и глубокие, и простодушные. Парижский мальчишка и старый вояка – два излюбленных типа нашего национального художника, и выбор этих двух героев далеко не случаен. Это народ на заре своей жизни и на закате. Крайности сходятся.