Алламжонов виноват

В ТашГУ7 на факультет журналистики, куда мне хотелось поступить, был очень большой конкурс. Я трезво оценил свои шансы и поступил в Институт искусств на режиссерский факультет. План был простым, отучусь один год, а затем переведусь на журфак. Перевестись всегда было проще. Ректор ко мне относился очень хорошо, но два предмета остались на осень. По одному предмету мы с моим однокурсником Дильмурадом с грехом пополам уговорили преподавателя поставить оценку. Это было непросто, учитывая, что именно этого преподавателя из-за меня сняли с должности замдекана и перевели простым учителем. Я рассказал ректору, что он пьет. Но, тем не менее, он пошел нам навстречу. А вот предмет «сценическая речь» был не закрыт. Преподаватель уехала отдыхать, а без этой оценки перевод был неосуществим.

Мы с другом стояли в пирожковой и смотрели на свои зачетки. Я откусил самсу и… нарисовал себе тройку. Не пятерку, не наглел, тройку поставил. И другу поставил. Решили так, преподаватель же должна быть человечной, наверное, у нее тоже есть дети, а тут наша судьба решается. Мы потом просто все объясним ей, и она поймет и простит. Сдали документы на перевод и ждем приказа.

Второго сентября подошли к преподавателю. Начинаю издалека, вот, я, единственный сын своих родителей, они так сильно мечтали, чтобы я стал человеком, поступил в ТашГУ…

– Что ты хочешь? – спросила Хатира-опа.

– Нам вот надо было перевестись, и мы вместо вас оценку себе поставили, тройку, извините нас, просто вы уехали…

То, что произошло дальше, я, если честно, не ожидал. Она так накинулась на меня, как будто я не оценку подделал, а ее подпись на завещании.

– Как ты мог, Комилжон? Это же преступление! Это же противозаконно!

И чем больше она выговаривала, тем больше я понимал, что наделал. И подделка тройки уже не казалась мне пустяком. Она потащила нас к ректору и поставила условие – если они сейчас же не будут исключены из института, то уйдет она. Вот так принципиально. Потому что нельзя, недопустимо прощать студентам обман, студентам, которые потом будут отвечать за идеологию. Как мы ее ни умоляли, она была непреклонна. Нет и все! Ни деньги, ни связи, ничего не помогло.

Позвали маму и объявили ей, что ее сын отчислен из института. Я думал, моя мама прямо там упадет в обморок.

Мы шли с ней пешком по проспекту Космонавтов, настроение на нуле, и мама мне говорит:

– Ничего, Комилжон. Я уже поняла, что большим человеком тебе не стать. Сын рабочего становится таким же рабочим. Но это не страшно, сейчас пойдем к папе на работу, пусть он возьмет тебя помощником. Это тоже очень хорошо, иметь ремесло в руках. Будешь автослесарем.

Лучше бы меня отлупили тогда. Я знал, какие надежды она на меня возлагала, как верила в меня. А я так ее подвел.

2002 г.

И вот, недоучку-студента принимают на работу в министерство. На свою учительницу я обижался недолго, это был суровый урок и очень сильный толчок в карьере. А самое главное, вовремя пришло понимание того, что обман рано или поздно будет раскрыт. И лучше сразу получить по заслугам, чем жить с обманом внутри и постоянно бояться разоблачения. И если первое время я очень сильно хотел прийти к ней, в форме, с удостоверением МЧС, и сказать что-то вроде: «Вот, посмотрите на меня, вот кем я стал…» – то потом понял, что именно она мне очень помогла в дальнейшей жизни. Я пришел к ней уже много позже, чтобы рассказать о своих успехах, и тон уже был совсем другим.

А пока я был счастлив. Мне казалось, что начинают сбываться все мои мечты, и впереди меня ждет стремительный взлет.

В пресс-службе МЧС. Снимаем репортаж о деятельности специального поисково-спасательного управления «Камчик».

Мой стремительный взлет продолжался девять лет. И это были годы труда на износ, без выходных и праздников, под руководством очень сурового перфекциониста, для которого была важна каждая мелочь. Либо ты делаешь идеально, либо ты никуда не годен. А еще я заметил за собой одну особенность, которая сопровождает меня всю жизнь – умение быстро и бесповоротно наживать врагов.

Через год я отлично ориентировался в информационной повестке МЧС. У меня всегда были новые идеи, которые нравились Парпиеву, а самое главное, я умел их воплощать. Я не терпел, когда кто-то вмешивался, и с заместителями министра говорил на равных. Через год я уже считал себя специалистом, которого наняли, чтобы делать работу, которую он знает. Но окружение руководства почему-то всегда вмешивалось именно в мою деятельность, при этом я никогда не вмешивался в чужую. Это возмущало. Это все равно, что пригласить повара приготовить плов, а потом говорить ему под руку, что мало риса положил, много масла налил, то есть вмешиваться в процесс. Дождись, пока блюдо будет готово, потом критикуй, если не получилось. Но всем хотелось участвовать именно в процессе. Этого я и не терпел, поэтому все считали Комила Алламжонова слишком дерзким и неуправляемым. Ладно, если бы я был тупым и капризным, но я ведь делал свою работу, и отлично! Но все искали причину такого моего слишком «наглого» поведения.

Всем им было непонятно, почему Парпиев, с которым даже в правительстве разговаривали осмотрительно, кто никогда никого к себе не подпускал в приятели, очень замкнутый и не сильно дружелюбный, носится со мной, с почти ребенком. Взял меня в МЧС, затем в Таможенный комитет, затем в Налоговую службу. Почему доверяет? Явно же родственники. Так родился слух, что я – племянник генерала, поэтому он и двигает меня по карьерной лестнице. Доказательства были «железными»: Парпиев из Андижана, его папа из Маргилана, мой дедушка из Ферганы, ну сразу же понятно, что он мне дядя. В Ферганской долине все друг другу родственники.

А все было просто. Генерал был действительно очень жестким человеком, не любившим ни вранья, ни фальши, с трудом прощавший ошибки. У меня права на ошибку не было вообще. Он не признавал за мной ни личной жизни, ни свободного времени; он сам работал как вол, и считал, что и другие так же должны. И я работал. Я не мог его подвести, не мог сказать «не смогу, не сумею, мне не под силу» или, что устал, хочу домой, к маме. Я слушал его приказы и выполнял, не саботировал и не отлынивал. Из-за моей работоспособности, и из-за того, что мне всегда удавалось выдавать результат, который ему нравился, он и тянул меня за собой, из ведомства в ведомство. Ботыр Рахматович умеет ценить профессионалов. О том, что я его «племянник» он узнал гораздо позже, из публикации «Узметронома»8.

Многие люди не понимают, что доверие зарабатывается трудом, а лояльность – хорошим и справедливым отношением. Им даже в голову такое не может прийти, они могут оправдать доверие только родственной связью.

После ухода Парпиева из МЧС я там тоже проработал недолго. Но, думаю, именно я поднял информационную повестку ведомства на другой, более качественный уровень.

Тогда про МЧС никто и ничего не знал, люди не подозревали, что спасатели вообще существуют, потому что их не было в информационном пространстве.

Зато начальник управления, полковник Иргаш Икрамов, был чистюлей. Когда он заезжал в управление, двор должен был быть полит, а в его кабинете должно было пахнуть иссырыком. Поэтому в ведомстве каждый день подметали и поливали двор, спасательные машины были начищены до блеска, техника была новой и неиспользованной.

Первое время, чтобы раскрутить контент, мы делали постановочные съемки по мотивам прошедших событий, восстанавливали «как было». По-настоящему, как в кинопавильоне, мазали водителей кетчупом, имитируя кровь, реконструировали «потопы и пожары» как это делалось на учениях. И выдавали героический контент в эфир, чтобы люди видели, как работает МЧС. А потом уже стали ездить на события с камерой и монтировать живые кадры.

Когда передача раскрутилась, и начались реальные звонки в Службу спасения по короткому номеру 050, спасатели не успевали реагировать. Они спасали всех, от кошек в колодцах до людей, застрявших в лифте.

Помню, как однажды в «Жемчуге»9 на девятом этаже один мужчина решил свести счеты с жизнью, пытаясь спрыгнуть с балкона. Собрались все службы, спасатели едва его уговорили не прыгать. Уговаривали четыре часа, с ним говорили ласково и нежно. Убеждали, что жизнь дается один раз, что все будет хорошо, прямо как в американском фильме. Когда мужик спустился, ему дали поджопник, обматерили и отправили в психушку, как суицидника. Четыре часа отобрал из жизни!

Очень часто спасателей вызывали на место аварий вытаскивать людей, застрявших в автомобилях. И мы стали показывать такие случаи, не забывая указать на недостатки в действиях сотрудников ГУБДД. Министром МЧС тогда стал Бахтиер Субанов, который до этого работал заместителем министра МВД и до МЧС курировал сферу ГАИ. Поэтому все это выглядело как месть бывшим сослуживцам.

Начальником пресс-службы Субанов назначил своего человека, который запретил мне показывать смерти в нашей передаче и критиковать МВД.

Я говорил «хоп» и продолжал, пускал в эфир то, что считал нужным. И этим самым сильно задел министра МВД Закира Алматова. Как мне тогда говорили, МВД даже от Аппарата Президента получило «по башке» из-за моих сюжетов. В ГУВД Ташкента поступила команда закрыть рот Алламжонову. Мне сказали, что в ГУВД планировали подкинуть мне в карман анаши и закрыть – в то время обычная практика, применяемая к несговорчивым.

Прихожу как-то утром на работу, кругом милиция, ищут Алламжонова. Я опять оказался в эпицентре скандала. Меня тогда спас полковник Икрамов, заступился, сказал, что не стоит мне ломать жизнь. После этого в течение месяца я жил в страхе, не выходил из дома, а моего водителя каждый день гаишники останавливали на улице и придирались по мелочам.

Первую мою зарплату в МЧС мы пропили вместе с моими старшими коллегами. Это называлось «обмыть». И я, с таким нетерпением ждавший денег, чтобы отнести их домой и показать маме, пошел поить моих собутыльников. В кафе под «Шарком»10 они заказали стол, на который и ушла вся моя первая зарплата. Остались копейки, их я и принес домой.

Вторая зарплата тоже ушла в этом же направлении. Ну что я мог сказать этим двум взрослым и бравым военным? Ничего.

В третий раз пришлось схитрить, договорился с кассиршей, чтобы зарплату она отдала мне позже всех. Взял ее и быстро убежал домой, пока мои замечательные начальники и друзья меня не нашли.

2005-2006 гг.

Первым замом Парпиева, когда он занимал пост Председателя Государственного налогового комитета, был Гадоев Эркин Файзиевич. У Ислама Абдуганиевича была политика «разделяй и властвуй». Заместители министров всегда стояли в негласной оппозиции к руководителям. Возможно, это давало Каримову больше информации о происходящем, но убивало командную работу и только способствовало интригам. В иерархии структуры каждый был чьим-то человеком: люди Парпиева, люди Гадоева, люди Азимова. Чтобы руководить в таких условиях, надо было вырабатывать свою тактику. Когда Парпиев пришел в Налоговый комитет, он всем предложил написать заявления об уходе. Сказал, что соберет новую команду. Все написали. А затем Ботыр Рахматович просто сидел и фиксировал звонки, кто за кого просит, и составил полную таблицу расстановки сил. Круто же!

Меня всегда удивляло, что все поручения Парпиева его заместитель зарубал с порога. Я был «человеком Парпиева». В это время я уже работал в пресс-службе ГНК.

– Вот зачем ты заходишь? Вот зачем это нужно? – эти риторические вопросы Гадоев проговаривал каждый раз, когда я заходил к нему, даже если по срочному поводу. Ну и не помогал, конечно.

Мы запланировали книгу-альбом в честь шестнадцатилетия независимости республики. Нужно было отразить все изменения и достижения, которые произошли в ведомстве и налоговой сфере. Была создана рабочая группа, в которой я был главным ответственным, только без полномочий. Это когда ты бегаешь, собираешь информацию, пытаешься заставить людей поднять данные по статистике, а тебя все посылают, игнорируют, а если и дают информацию, то она никуда не годится.

Я захожу к Парпиеву. Книга была практически готова, не хватало некоторых сведений.

– Сделайте эту книгу быстро, через несколько дней хочу показать ее Президенту, – сказал он. Затем набрал Гадоева, сказал ему, чтобы помог мне, и тот в телефон ответил «хоп».

На заседании очередной коллегии ГНК.

Захожу к Гадоеву.

– Что ты придумываешь? Какая книга за четыре дня? Кто пишет книгу за четыре дня?

– Эркин Файзиевич, – говорю я, – она почти готова, мне нужно только…

Что мне нужно, Гадоев слушать не стал, а в своей обычной манере стал ворчать и учить жизни. Информацию тоже не дал.

Вот положение – оказаться между двух огней. Потом руководство между собой разберется, а крайним останусь я. То, что я буду виноват, у меня даже сомнений не было – любого можно сломать и подставить. Что тогда говорить о такой мелочи, как я? Мне реально было страшно, я чувствовал себя рыбкой, зажатой между двумя китами, которые меня даже не слышат. А у Парпиева была одна особенность – никогда ничего не забывать и контролировать каждый час, делается что-то или нет. Я говорю, что делаю, но ничего не делается.

Выхода не было. Я зашел к руководству.

– Ботыр Рахматович, я не смогу сдать книгу в срок. Эркин Файзиевич меня отругал и выгнал из кабинета. Говорит, ненужное занятие. Что мне делать?

Было видно, что генерал сильно разозлился. Но промолчал, коротко бросил: «Иди…»